Опять я расплескала воду! Виноваты кочки. Крутятся под ногами. И комаров стало уж слишком много — настоящая комариная пурга…

Как все это не похоже на то, что пишут в газетах! Ну что можно написать о нас? «Работая в сложных условиях, буровой отряд н-ской геологоразведочной партии…»

Даже думать такими словами скучно! А ведь так, как сегодня, люди не работали. И никто не заметил, когда и как это пришло.

Даже Зитар работает иначе. Обычно в его смену чайник, не переставая, кипит на костре, успевают даже перекинуться в картишки. Сегодня он первым перешел к следующей вехе. У костра пусто. Чай пить некому.

Чавкает, хлюпает, стонет под ногами топь. Гулко, словно по ногам, бьют снаряды станков, воют комары, и над всем этим равнодушно ныряет в тумане слепое солнце. Коряга, которую надо обойти, тяжелое ведро в руках, едкий дым костра — это все то, чего не знают сводки. Это обычный рабочий день. Были легче, будут и труднее. Каждый из них нужно кончить хорошо. И тогда где-то далеко, в городе, напишут на бумаге цифры перевыполнения плана, передадут их в газету.

— Ленка? Где ты?

Я оглянулась. Впереди меня от станков, от подстанции бежали люди. Все к одному месту — к Любкиному костру. И раньше, чем я добежала, примчалось звонкое слово: золото!.

Наконец-то! Сколько линий осталось позади, сколько породы перемыто впустую, теперь никто и не вспомнит.

Золото. Тусклые, неправильной формы крупинки. Лева бережно сдул шлихи с совка. Они остались одни. Неподвижные от собственной тяжести. В этом и была их зримая ценность.

Десяток обрызганных грязью, искусанных комарами лиц склонился над совком. Есть золото, будет прииск.

Алексей Петрович сам взялся помогать Любке — так хотелось увидеть, что принесет следующая проба. Никто не уходил. Он обежал всех взглядом.

— А что, товарищи, может, теперь и о коммунистической бригаде думать будем?

— Точно, — за всех ответил Толя.

Мы едем в Синегорию. Я знаю: такой видел ее когда-то и мой отец.

Дальние сопки словно вылиты из синего стекла. На их склонах — тени цвета ночного неба. Сказочная страна, где цветут синие генцианы. Машина стремительно несется в сказку.

Но… чем ближе, тем бледнее таинственные синие горы. Цвет распадается на отдельные голубые тени, прячется в распадках, тает как туман. А впереди — снова Синегория, только еще таинственнее и прекраснее.

На изломанных вершинах гор белые пятна снега. А может быть, это поля серебряных эдельвейсов?

Вот и замок виден. Зубчатые неприступные стены теряются в облаках. Кто в нем живет?

— Смотри, вон Ведьмина хата, — показал на замок Лева. — Это кварциты, их никакое выветривание не берет.

Итак, с замком покончено. Это просто обломки твердой породы. И сопка самая обычная — в рыжих подпалинах вянущей травы с сероватыми вблизи пятнами снежников.

Среди них горят желтые свечи лиственниц — осенняя иллюминация. Багряным светом налиты листья шиповника…

Ты все-таки существуешь, Синегория! Но ты всегда на шаг впереди. Ты — будущее, а оно должно быть прекрасным, иначе не стоит жить.

Но разве от этого хуже настоящее? Вокруг обычные сопки, но они — наши. Здесь знаком каждый камень, дорог каждый куст. В них — наш труд. И никакие синие дали не заслонят того, что прожито и пережито.

Мы едем очень далеко — на новые места, почти за двести километров отсюда. Алексей Петрович взял меня, Женю и Леву в свою машину. Конечно, это не лимузин, это всего-навсего «козлик», но мы едем быстро, и это чудесно! Раньше я не знала этого «чувства простора», не замечала главного, что есть в любой дороге — стремительного полета в будущее. Дорога — это не прошлое и настоящее, это настоящее и будущее. Ведь не зря же синие горы встают лишь впереди!

Где-то позади нас медленно тащится по обочине трассы весь наш цыганский обоз. Особенно беспомощны сейчас станки. Мачты опущены, станки кажутся совсем небольшими и ковыляют друг за другом вперевалку, как утки… Лают псы, перекликаются люди.

Я вижу их очень ясно. Так можно представить себе только самых близких людей. Они такие и есть — ближе у меня никого нет.

Рядом со мной, почти неслышно за шумом мотора запела Женя, но песню сейчас же подхватил Алексей Петрович. Голос у него сильный. Песня, как оперившаяся птица, полетела за нами:

Через минуту пели мы все. Даже шофер. И неважно, как оно получалось. Каждой песне — свое время.

Впереди по-прежнему манила, ждала нас Синегория. Летел навстречу ветер. Безымянная речка помчалась было с нами наперегонки, но тут же отстала, свернула в сторону.

Женя обняла меня за плечи, нагнулась вперед к ветровому стеклу.

— Радуга, Лена!

— Да…

— Очень хорошо, верно?