Но тогда, несмотря на снизошедшее ощущение, ей всё равно было очень плохо, и очень горько, и ещё – очень обидно. Даже взрослые люди частенько ведут себя, как дети. Что уж говорить о маленькой девочке?.. «Неужели Кубик меня бросил?» – думала она примерно один раз на сотню мыслей о том, что с ним и как он, куда он мог деться, её ненаглядный Кубик. Детское горе настолько же сильнее взрослого, насколько огромнее для детей мир, зеленее трава, выше дома и деревья. Картонная коробка силой детской фантазии преображается в замок со сводами, огромными залами и населяется рыцарями и прекрасными дамами. О том, что такое для ребёнка потеря любимого и любящего щенка, лучше даже не представлять. Впрочем, любой «недоумок-врач» скажет – и скажет правду: ампутация конечности в детском возрасте не вызывает адских фантомных болей впоследствии. Потому что память нервных окончаний детская же, короткая. Нет долгого опыта – нет знаний. Нет знаний – нет печали. Только что-то такое… болезненно неуловимое, восприятие себя «не таким», но без мук осознания. Без преисподней ясного понимания потери.

На следующий день отец застрелил соседа.

Пришёл к соседу. Застрелил его из охотничьего ружья. Перезарядил. И сам застрелился. Вернувшаяся с работы жена соседа подняла заполошный вой. Пока бегали до телефона, пока вызывали милицию. Милиция констатировала факт бытовухи. По пьянке. Никто не виноват. В смысле, из оставшихся в живых. И чего они не поделили? Нервные они, эти послевоенные инвалиды. Подумаешь, у одного левой ноги нет, у другого – правой. Маресьев вон без двух ног вальсирует, а эти… Ни силы, ни воли. Тьфу, одним словом. Забот, что ли, у милиции мало? Их, покойничков, дело. Закопанное. Похороненное.

Улица, район, да и весь городок шумели: рядили, гадали, сплетничали. На это времени и сил у людей всегда с запасом. Даже когда нечего есть и портков на всю семью не хватает. Любопытство – один из главных человеческих пороков. Животных, вроде собак, впрочем, тоже. А и действительно, как тут не интересничать? Чего вдруг? Прежде-то у соседей были вполне мирные отношения. Здоровались. Соль-спички-дрова. Выпивали иногда вместе. Особенно на День Победы и всякие прочие красные дни календаря. И вдруг – на тебе! Не иначе – допились. Соседка показала, что отец Риткин заходил накануне. Чего-то с мужем её пил-рядил. Поскандалил немного. О чём? Она не слышала. Мужики часто спорили. Особенно после третьего стакана самогона. Потому что у соседа ордена-медали были, а у Риткиного отца – нет. Штрафбат. В общем, кто больше герой войны. Потом всегда мирились. Никто и внимания давно не обращал.

Соседи были пришлые. Из Архангельска. Риткин отец тутошний, от веку подмосковный. Вдовы ещё и в день похорон страшно пособачились. Риткина мать интересовалась, откуда у соседки вечером, в канун стрельбы, было мясное жаркое, что Риткин отец жрать отказался. И о чём говорили мой с твоим, разве не припоминаешь, сучка?! Так откуда, если мяса сейчас днём с огнём во всей области не достать? И не её ли, соседкин, мужик, не раз и не два останавливаясь у их калитки, рассказывал, как у них на Севере вкусно собак приготовляют, поглядывая на дочкиного округлившегося щенка, весь исходя слюной?

Баб разливали водой.

Светка проорала Ритке, что отец из-за неё стал убийцей и сам себя убил. А это – смертный грех и теперь из-за Ритки гореть папке в аду! В каком аду? Нет ада и рая, это всем октябрятам, пионерам и комсомольцам известно. Нет, потому что бога нет. И ещё Светка кричала Ритке: «Будь ты проклята!»

Брат Петька дал Светке пощёчину, после чего она долго рыдала, демонстративно прижимая к полыхающей ланите алюминиевую кружку.

Ритка подавала на поминальный стол. Мать и соседка уже обнимались и плакали. Петька был не похож на «спортсмена и таланта», а был мрачен и хмур. Светка не была «умницей и красавицей», а, настрадавшись вволю, верещала пуще обычного, тыча острым подбородочком в бессловесную Ритку. Когда все утихомирились, Ритка вышла на крыльцо и просидела всю ночь, тупо уставившись в звёздное небо. По щекам её лились тихие слёзы. Но она их не замечала. Очнулась Ритка, когда звёзды стали гаснуть. Через пару дней сильно заболела. Врач сказал: от стресса и переохлаждения. Болела с месяц. В бреду искала Кубика и просила отца не убивать себя из-за неё.

Марго-Рита не обладала способностью анализировать факты и делать выводы. Она выжила. И продолжила жить, как жила, имея в душе две непреходящие раны – пропала любимая собака, отец застрелился из-за неё, Ритки. Правда, кое-что, как ей ни было стыдно, её обрадовало. Светка кричала, что отец Ритку любил больше всех. Надо же! Марго-Рита об этом понятия не имела. И на какое-то мгновение в её чистой душе даже подняла голову небольшая гордынька. Подняла и тут же снова опустилась, уступив место всепоглощающему горю, с которым уже ничего нельзя поделать и которое уже никак нельзя исправить, а можно лишь пережить. И предметом этого окончательного горя был, как это ни стыдно самой Ритке, не отец, как это и положено выверенными протоколами приоритетов людских скорбей, а именно пропавший щенок-подросток Кубик. Выздоровев, Ритка почему-то поняла, что Кубик уже никогда не вернётся и что даже имени его… клички, в смысле… упоминать вслух при домашних не стоит. Искать его нужно тайно. Нужно – при всей очевидной бессмысленности поисков. Надо искать, точно зная, что он никогда не найдётся. Искать Кубика, чтобы даже в невозможности его найти быть счастливее, чем в несчастном знании о том, что он никогда не найдётся. Только так она сможет пережить окончательное горе, чтобы снова больше радоваться, чем грустить. Так она решила, эта маленькая, глупая, безотказная, смиренная троечница.

Всю жизнь она искала Кубика в каждой собаке. Иногда даже находила.

«Спортсмен и талант» Петька укатил с Москву и поступил в институт.

«Умница и красавица» Светка оказалась не такой уж и умницей. Тоже укатила в Москву, провалилась в театральный институт, пошла работать на какой-то завод и быстро выскочила замуж, потому что красавицей всё-таки была.

Мать тоже вышла замуж. Внезапно и удивительно вышла замуж за мужика со всеми конечностями и моложе себя. Светке было в кого пойти красавицей. Ритка вышла и лицом, и статью – в отца. Мужчине – нормально. А коренастой женщине с крупными чертами лица да без особых талантов на многое в этой жизни рассчитывать не стоит. Так говорила сестра Светка, за что неизменно удостаивалась плюхи от брата Петьки.

Счастливая и помолодевшая мать, прихватив Ритку, укатила с новым мужем в Казахстан покорять целину. Школу Ритка окончила уже там, оставаясь всё такой же бессловесной, смиренной и прилежной. С материным мужем у неё были прекрасные отношения. Он был очень хорошим человеком. И мать родила ему красивого здоровенького бутуза. Ритка с удовольствием нянчила младшего братика. Назвали его Павлом. Новый материн муж не возражал. А у Ритки теперь было два брата – старший Пётр Павлович и младший Павел Петрович. Взрослый и серьёзный Пётр Павлович жил в красивой большой Москве. Маленький, похожий на щенка Кубика, толстенький и чуть кривоногий Павел Петрович рос у обожающей его Ритки на руках. Потому что мать вскоре после родов умерла. Вроде как что-то с сердцем. Ослабела внезапно, родив четвёртого ребёнка, да так и угасла, хотя никто не ожидал: такой помолодевшей и счастливой она последнее время казалась. Марго-Рита осталась жить с отчимом и с удовольствием растила Пашку. «Ой какая молодая мама! От какого цыгана в подоле принесла?!» – говорили Ритке иногда прохожие, когда она прогуливалась с братиком, младшим её на четырнадцать лет. Учиться стало и вовсе некогда.