Шрифт:
— Пущай за тобой бог глядит… — крутил усы старший Абатурин и подмигивал жене.
— И не стыдно? — бранилась Марфа Ефимовна. — От истины сына отваживаешь, от бога.
— Коли в душе его нет, так и крест на гайтане — не спасение! — смеялся отец и стукал лошадь пудовым кулаком в круп.
Конь с места брал галопом, жесткие волосы гривы хлестали Пашку в лицо, и он, задыхаясь от ветра и радости, несся по степи.
Отец ушел на войну в июне сорок первого, счастливо провоевал почти до ее конца, но весной сорок пятого подорвался на мине и умер в госпитале.
Мать, до беспамятства любившая мужа и ушедшая к нему в юности против воли родителей, голосила и билась в истерике, пока совсем не обессилела. По ночам, в бреду, она ругала бога, а утром с ужасом думала о своем отступничестве, и уже была убеждена, что несчастье постигло ее за ересь.
С тех пор всю свою мало истраченную любовь мать обратила на сына.
А он вот теперь еще раздумывает — возвращаться или не возвращаться на родину! Нехорошо.
Больше ни о чем думать не хотелось, а сон все не приходил.
Внезапно Павел приподнялся на локтях и удивленно вскинул брови.
Дверь заскрипела, и в комнату тихо вошел Прокофий Ильич.
Он приложил палец к губам, сказал шепотом:
— Лежи. Я на минутку. Трубку выкурю и уйду.
Присел на табуретку, подымил, спросил внезапно.
— Домой приедешь — что делать будешь?
— На завод пойду, Прокофий Ильич. Монтажник я. Плохенький пока, но монтажник. И техникум кончать надо.
— А-а, доброе дело, — ровно заметил капитан. — Семьи нет?
— Не женат еще.
— Собираешься?
— Не знаю.
Помолчали.
— Не спится?
— Не спится, Прокофий Ильич.
— Знаешь что? Пойдем в столовую. Здесь Петьку разбудить можно. А там никому не помешаем. Поболтать можно.
В столовой Прокофий Ильич спросил:
— Вина еще надо? Нет? А я рюмку, пожалуй…
Налил себе четверть стакана спирта, выпил, зажег трубку.
Абатурин несколько раз порывался задать вопрос, но так и не решился.
— О чем спросить хочешь? — поднял на него глаза капитан.
— Да так… пустое…
— И о пустом можно.
— Зачем в гости позвали? Неловко. Никакого проку от меня.
— Выгоды?
Абатурин пожал плечами.
— А зачем мне выгода?
Павел смешался:
— Я не то говорю. А зачем вообще?
Иванов погрыз мундштук трубки, сказал, с излишним вниманием рассматривая струйку дыма:
— Так просто… поболтать охота. С мужиком…
Нахмурился, обронил совсем тихо:
— Гришки вот нету. Теперь товарищем стал бы… мне…
Добавил огорченно:
— Петька — что? Малек еще… Не больно посоветуешься.
— Жена же есть и дочь большая, Прокофий Ильич.
— Мужик нужен, — повторил Иванов. — Тебе трудно понять. Молоденький. А мне и о смерти не вредно подумать.
Павел не нашелся, что сказать.
Прокофий Ильич поджег погасшую трубку.
— Ты еще ни в кого не влюблялся? — внезапно спросил он. — Не было такого?
— Нет, — неуверенно промолвил Абатурин. — Об этом все разно говорят. Так чтоб насмерть влюбиться — не было.
— А не насмерть?
— Девочка одна мне в школе нравилась… Аля Магеркина. Красивая была, застенчивая… А больше никто.
— Ну, не ты, так в тебя еще не раз влюбятся. Кому больше, кому меньше выпадает, но всем.
Он поерошил мягкие седеющие волосы, произнес задумчиво:
— Любовь — она, Паша, всякая бывает. И ты уже понимаешь, не только я, старик: слово одно, а означает многое, разное. И настоящая случается, и так себе — пена… Ну так вот — смотреть надо, чтоб тебе баклыш [3] киль не распорол.
3
Баклыш — большой камень на море, покрытый водой во время прилива.
Прокофий Ильич усмехнулся:
— Проповедь читать легче, чем быть святым.
— Нет, пожалуйста, — невпопад откликнулся Абатурин. — Мне интересно.
— Семья — она вроде лодки, что ли. И курс у нее один должен быть. И парус надут настоящим ветром. А иначе — что ж? — парус без ветра — только большая унылая тряпка.
— А у вас как? — покраснел Абатурин. — Вы ведь давно женаты.
— У меня?.. — капитан замешкался с ответом и накрыл густыми бровями глаза. — У меня — галфинд. Знаешь что такое галфинд? Это — полветра, ветер-побочень, в борт судна. Ну, вот — плыть можно. Тихо, но можно.