Джим заколебался.

— Алебастровый шарик, Джим! Это ж такая вещь!

— Ну! Вещь-то отличная, что и говорить! Да только, масса Том, уж больно я старой миссис боюсь…

— А в придачу, я покажу тебе, если захочешь, как у меня палец на ноге нарывает.

Джим был всего лишь человеком — и не смог устоять перед столь могучим соблазном. Он поставил ведро на землю, принял в дар алебастровый шарик и склонился над ногой Тома с неотрывным вниманием наблюдая за тем, как разматывается бинт. В следующий же миг, он уже летел по улице с ведром в руке и звоном в ушах, Том изо всех сил водил по забору кистью, а тетя Полли покидала поле брани с домашним шлепанцем в руке и победой во взоре.

Впрочем, надолго усердия Тома не хватило. В голову ему полезли мысли о забавах, которыми он намеревался наполнить этот день, и скорби его умножились. Скоро мимо поскачут вприпрыжку, дабы предаться всякого рода восхитительным удовольствиям, сохранившие свободу мальчишки, и все они будут потешаться над ним, вынужденным трудиться, — одна только мысль об этом жгла его, точно огнем. Том извлек из кармана все свои мирские богатства: обломки игрушек, шарики и прочий никчемный хлам; этого, может, и довольно было, чтобы подрядить кого-нибудь для работы, но для приобретения хотя бы получаса подлинной свободы не хватило бы и вполовину. Том махнул рукой на мысль о подкупе мальчиков и вернул свое скудное достояние в карман. Вот в этот-то мрачный, безнадежный миг его и осенило вдохновение! Великолепное, величавое вдохновение, никак не меньше.

Он взялся за кисть и спокойно приступил к работе. Вскоре вдали замаячил Бен Роджерс — тот самый мальчик, чьих насмешек Том страшился пуще всего. Бен не шел, а попрыгивал, — достаточное доказательство того, что на сердце у него было легко, а голову наполняли упоительные предвкушения. Он грыз яблоко и через равные промежутки времени испускал долгие, мелодичные крики, за коими следовало «дин-дон-дон, дин-дон-дон», ибо Бен был сейчас пароходом. Приблизившись к Тому, он сбавил скорость, вырулил на середину улицы, перегнулся через правый борт и начал с требующей немалых трудов помпой и обстоятельностью тяжеловесно разворачиваться, — дело в том, что изображал он не просто пароход, а «Большую Миссури» с осадкой аж в девять футов. Бен был сразу и судном, и капитаном, и звонками машинного отделения, так что ему приходилось воображать себя и стоящим на мостике, и отдающим команды, и выполняющим их:

— Стоп машина, сэр! Тинь-динь-динь!

Продвижение парохода вперед почти сошло на нет, он стал медленно приближаться к берегу.

— Задний ход! Тинь-динь-динь!

Руки Бена выпрямились и плотно прижались к бокам.

— Задний ход и право руля! Тинь-динь-динь! Чуф! чу-чуф-уф! Чуф!

Правая рука уже описывала величавые круги, изображая колесо сорока футов в поперечнике.

— Лево руля! Тинь-динь-динь! Чуф! чу-чуф-чуф!

Теперь круги стала описывать левая рука.

— Правое стоп! Тинь-динь-динь! Левое стоп! Вперед на правом! Стоп машина! Отдать конец! Эй, там, пошевеливайся! А ты чего стоишь? Конец лови, бездельник! Вон тот пенек обмотай канатом! Ладно, хватит, — дай малую слабину! Вот так! Машина стоит, сэр! Тинь-динь-динь! Шт! Шт! Шт! (это спускались пары).

Том продолжал белить, не обращая на пароход никакого внимания. Бен с минуту понаблюдал за ним, потом сказал:

— Ишь ты! Так это ты у нас в пеньки-то попал, а?

Никакого ответа. Том окинул взглядом живописца последний мазок, легко прошелся по нему кистью и окинул снова. Бен подошел к нему, встал рядом. У Тома, учуявшего аромат яблока, потекли слюнки, однако он продолжил труды свои. Наконец, Бен сказал:

— Здорово, старина, работаешь, значит?

Том резко повернулся к нему и ответил:

— А, это ты, Бен! Я тебя и не заметил.

— Знаешь, куда я иду? Искупнуться в реке, вот куда! Ты, небось, тоже не прочь? Но тебе, понятное дело, нельзя, — работать надо, а? Надо, ничего не попишешь!

Некоторое время Том серьезно вглядывался в него, потом спросил:

— Что ты называешь работой?

— А это что, не работа?

Том, снова подняв кисть к забору, невозмутимо ответил:

— Ну, может, работа, а может, и нет. Я знаю только одно — Тому Сойеру она нравится.

— Да брось, ты же не хочешь сказать, что она тебе по душе?

Кисть пришла в плавное движение.

— По душе? Почему же ей и не быть мне по душе? Разве мальчику каждый день выпадает случай белить забор?

Вот тут Бен увидел все в новом свете. Он даже яблоко грызть перестал. Том не без изящества возил кистью взад-вперед — отступал на шаг, чтобы оценить достигнутое, — добавлял там и сям по штришку, — снова критически вглядывался в результат. Бен следил за каждым его движением, проникаясь к происходившему все большим интересом, и наконец оно полностью завладело его воображением. Тогда он попросил:

— Слушай, Том, а дай и мне побелить малость.

Том поразмыслил над этой просьбой и почти уж решился исполнить ее, но все-таки передумал:

— Нет, Бен, нет… Не получится. Видишь ли, тетя Полли страх как трясется над этим забором — ты сам посуди, он же на улицу выходит, — будь это какой-нибудь задний заборишко, я бы не возражал, да и она тоже. Но этот забор ей дороже всего на свете; его нужно белить с особым старанием; я так понимаю, на тысячу мальчиков найдется только один, ну, может, два, способных сделать все, как полагается.