Кюре провозгласил: «Объявляю, что вы связаны священными узами брака», и когда перед распятием новобрачные в официальной церемонии поцеловались в губы, неофициальные в своем углу сделали то же самое. В тот миг, когда Эдди и Женевьева обменялись обручальными кольцами под хорал, изливавшийся из труб органа, темноволосый мужчина вынул из кармана футляр и достал из него кольца, которые они тихо надели.

Никто их не заметил.

И никто не обратил на них внимания, поскольку, когда закончилось венчание, они по-прежнему стояли на коленях, взволнованные, погруженные в молитву, в то время как свадебное шествие двинулось по центральному проходу.

Пока на паперти длились традиционные поздравления, двое мужчин медитировали в благодетельной полутьме. Когда стихли крики «ура» и клаксоны, они решились подняться и выйти на верхнюю площадку опустевшей лестницы, где не было ни фотографа, который навеки запечатлел бы радостное мгновение, ни родственников — свидетелей их счастья, которые бы аплодировали и забрасывали их рисом; единственным свидетелем была готическая башня городской ратуши, на вершине которой святой Михаил в лучах ослепительного солнца поражал дракона.

Они направились туда, где жил темноволосый мужчина, на авеню Лепутр, двадцать два, и затворили ставни: у них, более свободных, чем Эдди с Женевьевой, не было необходимости томиться до позднего вечера, прежде чем утолить свою страсть в постели.

К своему громадному изумлению, Жан влюбился в Лорана.

Вступив во взрослую жизнь, Жан множил мимолетные встречи, жаркие наслаждения, любовников, не привязываясь к ним. Отправляясь на охоту под воздействием чувственного импульса, волокита часами просиживал в барах или саунах, прочесывал сады, бродил по ночным клубам, где в табачном дыму, которого терпеть не мог, под музыку, которую ненавидел, он выслеживал добычу, чтобы препроводить ее к себе.

Эта свободная от предрассудков, вольная жизнь ему, казалось бы, безумно нравилась, пока он не встретил Лорана; и вот после первых же поцелуев он ощутил, что это существование не было столь блистательным и победным, как ему представлялось: обеспечивая наслаждение, оргазм, нарциссический экстаз, оно вместе с тем вело его к цинизму. Как Дон Жуан, за недостатком привязанности обреченный вечно начинать все сначала, он видел в партнерах лишь источник наслаждения. Чем полнее он удовлетворял свои сексуальные порывы, тем меньше ценил общество мужчин. Насытившись, он переставал дорожить ими.

Лоран вернул ему вкус, аромат жизни, уважение к ней. Этот светловолосый юноша, работавший осветителем в Королевском парковом театре, оживленно поддерживал разговор, совершал повседневные покупки, готовил еду и делил с ним постель. Его воспламеняло все. Жан с появлением Лорана совершенно переменился: он, который ведал лишь сладострастие, открыл для себя любовь. При его сильном характере такое потрясение привело к крайностям: он превозносил Лорана, осыпал подарками, поцелуями, набрасываясь на него с неистощимым желанием.

Таким образом, именно Жан решил освятить их союз. Поскольку общество не допускало законного брака двоих мужчин, у него возникла мысль обойти запрет. И Жан, и Лоран так наслаждались жизнью, что их нимало не тяготила принадлежность к сексуальному меньшинству, они даже неосознанно гордились своим маргинальным положением, сознавая собственную редкость, трепет посвященных: они одновременно вращались в видимом мире и в незримом, в обычном обществе и в обществе избранных. В повседневной жизни их мало заботило то, что на них не распространяются права обычных людей! Раз они и впрямь этого хотели, то игра заключалась в том, чтобы хитростью добиться этого…

Вот так они и поженились, встав позади Эдди и Женевьевы, в соборе Святой Гудулы после полудня, тринадцатого апреля.

Две пары разделили обряд венчания по чистой случайности; на этом сближение бы и закончилось, если бы Лоран в романтическом порыве не снял с доски мэрии официальное извещение об этой свадьбе. Несколько дней спустя он вклеил этот листок в их альбом с фотографиями, а потом изготовил их собственное извещение, удостоверявшее брак Жана Деменса и Лорана Дельпена, фальшивку, которая в их глазах выглядела вполне достоверно.

Фамилия Гренье — в силу присутствия в их памятном альбоме — запомнилась им. Вот почему их ошеломило объявление в газете «Ле суар», возвещавшее о рождении Джонни Гренье, сына Эдди и Женевьевы. В то утро они, быть может впервые, испытали чувство, знакомое лишь гомосексуалистам, с болью осознав, что как бы ни сильна была их любовь, она никогда не принесет потомства.

Они отправились на крестины.

Дядюшка, который прежде добился для Эдди и Женевьевы венчания в соборе Святой Гудулы, на сей раз не смог раздобыть для них ничего более шикарного, чем приходская церковь Пресвятой Непорочной Девы, и полнозвучный орган сменился страдающей одышкой фисгармонией, а кюре выкрикивал проповедь, которая сочилась из старых серых репродукторов эпохи неоновых ламп. Ни Женевьеву, поглощенную материнским счастьем, ни Жана с Лораном, восхищенных новорожденным, это не коробило; лишь Эдди испытывал досаду. Оказавшись посреди пожелтевшей, с засаленными сиденьями и аляповатыми витражами церкви, где потемневшие деревянные навощенные статуи, обильнее, чем каморка консьержки, увитые пластмассовыми цветами, механик вернулся к реальности: в двадцать шесть лет он понял, что брак ему наскучил. Конечно, Женевьева по-прежнему была живой, влюбленной, пылкой, но их совместная жизнь пробуждала у него угрызения совести. Отныне он чувствовал себя виноватым, когда встречался с приятелями в бистро, когда выпивал лишку, посмеивался, вяло клеил девиц, обжирался всякими гадостями, типа жаренной во фритюре картошки или лакричных леденцов, вместо домашней пищи, с любовью приготовленной Женевьевой, когда валялся на кровати, раскинув руки под орущее радио, когда бездельничал, расхаживая в трусах, короче, когда он вел себя по-холостяцки. Ему не нравилось, что за ним наблюдают, делают замечания, стремясь исправить, сделать его чистоплотным, более разумным и ответственным, более преданным. Ему это было не по нутру! И сносить это ради того, чтобы взгромождаться на женушку, когда приспичит? Довесок был ему не по вкусу… К тому же при виде этого багрового огольца Джонни, который орал благим матом, он почуял, что этим дело не кончится.