— Нет у меня времени на посиделки!

— А ты оставь гордыню, зайди, — понизил голос Магазанник, — не раскаешься. — И снова раздалось звяканье ключей. — Я тебя по-добрососедски учу: живой должен думать о живом. У тебя двое детей, у меня один Степочка. Ты с лица красивая, а у меня есть царь в голове, — чем не пара! Я тебе, как княгинюшке, угождать буду, если ты ко мне со всем уважением. За этим и пришел… Долго я ждал, пока ты станешь вдовою…

На Оксану, будто темная метелица, обрушилась та давняя ночь девичьей любви и этот предзакатный день вдовьей печали. То давнее было несказанным в своем чуде, а это предзакатное — омерзительным.

— Дядько, и не стыдно вам этакую срамотищу городить?!

— Какая ж это срамотища! — повел тот округлыми плечами. — Тут дело житейское. Вместе надо одолевать беду, ибо порознь ее и гром не убьет. Неужто тебе не опостылела одинокая хата, одинокая постель?

— У вас на голове уже белый цвет гуляет, а вы — жениться! — Оксана прижала к себе младшенького. — От ваших слов и вашего притворства святые подсолнухи станут грешными. Уйдите с глаз!

Отказ возмутил Магазанника, и голос его понизился:

— Ну чего ты гонишь меня, я ж не пришел твои подсолнухи красть! Я пришел вдовью нужду убрать, а ты — в крик. А чего? Ждешь, чтоб кто-нибудь принес тебе лихо в торбе? Лучше раскинь умом, загляни в завтрашний день, разве не видишь — ведь теперь с хлебом и то трудно.

— Говорю, уходите!

Зеленые щелки глаз Магазанника налились злобой, еще заметней стали в них серые песчинки.

— Что ты уцепилась за это «уходите», как за кнут? Чем я тебя обидел? Своей любовью?

— Хватит, дядько! Какая там у вас любовь, когда вы каждую юбку встречаете и провожаете бесстыжими глазами!

— Ох, и ведьмочка ты! Уста как бутон, а из уст, камни швыряешь. — Семен чуть не выругался, но сдержал себя — выдержка пригодится больше ругани. Сегодня, значит, не вышло по его. Ну да есть еще у бога дни: не вышло теперь — выйдет в четверг. А если и в четверг не выйдет, все одно из этого сватовства какую ни на есть пользу заполучит: раз он посватался к Оксане, она уж никак не заподозрит его в убийстве Ярослава. Вот оно как! Старого волка за хвост не поймаешь!

И двинулся к себе в леса — к своим свиньям, к своим коровам, к своим пчелам. Они несли ему на певучих крыльях достаток и почет: лучшего меда не было во всей округе. Об этом и нужное начальство высказывалось. А лесник не скупился одарить кого нужно духмяным медом в свеженьких ведерных липовках. Все у него чин чином, ладится, только нет хозяйки в доме. Что с тех поденщиц! Много ли от них проку? А Оксана и красотой своей хату его осветила б, и со всеми делами управилась бы! И с чего это она заартачилась при такой бедности? Хочет, как в молодости, чтоб ей на ушко ворковали про любовь? Так для чего тратить на это время людям, которые уже давно знают, что такое муж и жена? Не склонил он ее сегодня, склонит завтра. Землю не обманешь, а человека можно.

У татарского брода Магазанник встретился с могучим Стахом, покосился на его мускулы, которые так и перекатывались под кожей.

— С такой бы силой пни корчевать! Идем, горемыка, ко мне работать. Не пожалеешь!

— Погожу, дядько.

— Думаешь, в моих лесах заработок меньше, чем на смолокурне?

— Да нет, видно, больший.

— Так бери плату годовую — да и на мои вырубки и залежи.

— Боюсь такого благодетеля.

— Хоть скажи: почему?

— У вас, дядько, не серчайте, я наймитом стану подъяремным, а мне хочется человеком быть! Потому и записался в соз. Там и начну прокладывать свою борозду.

— Ох, и умники все! Лишней сорочки нету, а туда же — норов показывает. А зачем так в приселок торопишься?

— К Оксане.

— Это чего ж ради? — удивился и забеспокоился лесник. — Свататься, что ли?

— Да вы что?! — В больших серых глазах парня проснулась печаль. — В сельсовет ее вызывают.

— Не за долги ли?

Стах пренебрежительно махнул рукой:

— У вас только долги да проценты на уме.

— Какие проценты? — насторожился Магазанник.

— Думаете, село не знает, как вы наживаетесь? — ожег его Стах неприязнью и пошел в приселок.

Лесник перевел растревоженный взгляд на татарский брод, где купалась и сновала в челнах детвора.

— Эй, кто перевезет? Конфету заработает.

— А я и даром перевезу, — отозвался с лодки сын Оксаны Владимир.