— Итак, нас будет четверо, — сказала леди Годмарш. — Едва ли они смогут принять больше. Я сейчас же дам телеграмму миссис Дрифилд.

Затрудняясь представить свое появление у Дрифилда в такой компании, я старался их расхолодить.

— Мы его только утомим до смерти, — говорил я. — Ему будет в тягость этакое вторжение незнакомцев. Он ведь глубокий старик.

— Именно поэтому, кто хочет его увидеть, должен поторопиться. Долго ему не протянуть. И он любит гостей, как рассказывает миссис Дрифилд. У них никто не бывает, кроме доктора и священника, наш приезд внесет разнообразие. Миссис Дрифилд говорила, что я когда угодно могу привозить интересных людей. Конечно, она должна быть начеку. Его из пустого любопытства осаждают самые разнообразные люди, кроме того, и журналисты, и писатели, которым хочется, чтобы он прочел их книги, да еще истеричные дуры. Но миссис Дрифилд — прелесть. Она не допустит к нему никого, кроме тех, кого, она считает, ему стоит принимать. Я уверена, он помер бы через неделю, если бы встречался со всеми, кому захочется. Она должна беречь его силы. Мы-то, понятно, совсем другое дело.

О себе я думал именно так, но, глядя на герцогиню и лорда Сколайна, заметил, что они оценили себя не иначе; то есть лучше было смолчать.

Поехали в ярко-желтом «ролс-ройсе». Ферн-корт был в трех милях от Блэкстебла. Тут стоял оштукатуренный дом, постройки, наверное, 1840 года, непритязательно скромный, но солидный, с обоих фасадов одинаковый, с эркерами по обе стороны парадной двери и такими же на втором этаже. Простой парапет скрывал низкую крышу. Вокруг был сад с акр, разросшийся, но ухоженный, спланированный так, что из окна гостиной открывался приятный вид на леса и зеленеющие луга. Гостиная была обставлена до смешного так, как это полагается на скромной вилле. Удобные стулья и большой диван обиты чистым ярким ситцем, и занавески из того же яркого чистого ситца. На позапрошлого века чипендейлских столиках — большие восточные вазы с букетами. По кремовым стенам — милые акварели художников, популярных в начале нашего столетия. Цветы повсюду, со вкусом подобранные, а на большом рояле, в серебряных рамах, фотографии знаменитых актрис, покойных писателей и отпрысков королевской фамилии.

Герцогиня, само собой, воскликнула, что комната прелестна. Это как раз была комната, в которой выдающемуся писателю пристало встречать закат своих дней. Миссис Дрифилд приняла нас со скромным достоинством. Ей было лет сорок пять. Лицо маленькое и бескровное, с чертами мелкими, но заостренными. На ней была черная шляпка, плотно сидевшая на голове, и серый костюм. Среднего роста, стройная, подтянутая, понятливая и внимательная, она сошла бы за вдовствующую помещицу, которая, имея организаторский талант, заправляет всей округой. Нас познакомили со священником и его женой — оба встали при нашем появлении. Это был викарий Блэкстебла со своей супругой. Леди Годмарш и герцогиня тотчас перешли на угодливо-покровительственный тон, коим высокопоставленные особы пользуются в разговоре с нижестоящими, якобы ни на йоту не ощущая разницу в положении.

Потом вошел Эдвард Дрифилд. В прессе я встречал его портреты, но увидеть его воочию было мне огорчительно. Он стал ниже ростом, чем прежде, исхудал, совсем седые волосы едва прикрывали темя. Он был чисто выбрит, и кожа казалась почти прозрачной. Голубые глаза выцвели, края век покраснели. Он выглядел старым-престарым, на волосок от смерти; улыбка из-за вставных зубов получалась искусственной и напряженной. Прежде я никогда не знал его без бороды — губы у него оказались тонкие и бледные. Одет он был в новый, хорошо сшитый, голубой шерстяной костюм, а из мягкого воротничка, на два-три размера шире нужного, выглядывала сморщенная тонкая шея. На нем был черный галстук с жемчужиной, и весь он походил на священника в цивильном, проводящего отпуск в Швейцарии.

Миссис Дрифилд, как только он вошел, быстро его оглядела и ободряюще улыбнулась: ей явно понравился его вид. Он пожал гостям руки и каждому сказал что-либо учтивое. Подойдя ко мне, он проговорил:

— Очень приятно, что столь занятой и видный человек проделал такой путь, чтобы повидать отсталого старикана.

Мне было довольно неловко, поскольку он разговаривал со мной, как с незнакомым, и мои спутники могли подумать, будто я присочинил, когда рассказывал о близком знакомстве с ним. Неужели он совершенно меня забыл?

— Уж не знаю, сколько лет прошло с нашей последней встречи, — сказал я, стараясь держаться непринужденно.

Он глядел на меня всего-то несколько секунд, но они показались мне долгими, а потом вдруг заставил оторопеть, исподтишка мне подмигнув — так ловко, что никто, кроме меня, не заметил, и столь несообразно облику почтенного старца, что я едва поверил собственным глазам. Через мгновение его лицо стало прежним, подчеркнуто умным и невозмутимо созерцательным. Пригласили к столу.

Столовая тоже являла вершину хорошего вкуса. На чипендейлском буфете выстроились серебряные подсвечники. Мы сели на чипендейлские стулья вокруг чипендейлокого стола, посередине которого стояли розы в серебряной вазе, а вокруг серебряные блюдца с шоколадными конфетами и мятными пастилками, до блеска начищенные солонки тоже XVIII века. На кремовых стенах — гравюры сэра Питера Лели, на камине — набор фигурок из голубого фаянса. За столом прислуживали две горничные в одинаковых коричневых платьях, миссис Дрифилд, оживленно с нами беседуя, не спускала с них глаз. Удивительно, как ей удалось вышколить этих коренных жительниц Кента (выступающие скулы и румянец выдавали их местное происхождение) до такой безупречности. Ленч идеально отвечал случаю, он был разнообразен, но без роскошества: подали рыбные филейчики под белым соусом, жареного цыпленка с молодой картошкой и зеленым горошком, спаржу, крыжовенный мусс. И столовая, и ленч, и весь стиль казались точно впору литератору очень знаменитому, но не очень богатому.

Как свойственно писательским женам, миссис Дрифилд любила поговорить и не давала сникнуть беседе на своем конце стола; при всем желании нельзя было расслышать, что сказал ее муж на другом конце. Она была весела и оживленна. Неустойчивое здоровье и годы Эдварда Дрифилда обязывали ее почти постоянно жить в деревне, тем не менее она ухитрялась вырываться в город довольно часто, чтобы быть в курсе всех новинок, — вскоре у нее завязался активный обмен мнениями с лордом Сколайном о спектаклях лондонских театров и страшной толкучке в Королевской академии, куда ей пришлось ходить два раза, пока она увидела все картины, и все-таки не хватило времени на акварели. Она очень любила акварели. Они не навязчивы, а навязчивости она ни в чем не переносит.