Николай Степанович! — загремел над ним голос Галушко. — Без десяти восемь. Командарм требует к себе.

Николай Кораблев вскочил с постели, протер глаза, посмотрел на улыбающегося Галушко.

Ага! Утро уже. Да неужели я так с вечера и до утра? Вот тебе и на часок! Сейчас, — и он потянулся было к ботинкам, но Галушко, держа в руках сапоги, военный костюм, сказал:

Нет уж, как приказано: переодеться.

Одевшись, Николай Кораблев поднялся, потянулся, хрустнув суставами, и, по-ребячьи радуясь, произнес:

Лихо поспал!

У Анатолия Васильевича за столом уже сидели Макар Петрович и Нина Васильевна. Она была в утреннем платье — легком, голубом. Как только Николай Кораблев вошел, она засмеялась, произнеся грудным голосом:

Ну и спали вы! Я вчера заходила… Как измученный ребенок… и губы вот так оттопырил.

Николай Кораблев испуганно посмотрел на нее, думая: «Да как же это она, приходила?»

А Анатолий Васильевич, глянув на него, сказал:

Посвежел. А вы красивый! На вас, наверное, женщины вешаются? А-а?

Родной мой, что это ты как? — упрекнула Нина Васильевна и погладила его по щеке.

Он поймал ее руку, легонько поцеловал, ответил:

Прости: солдатские шуточки. Но ведь и в самом деле красивый мужик.

Что же в этом плохого? — не отнимая руки, произнесла Нина Васильевна, открытыми глазами глядя в лицо Николая Кораблева.

А я и говорю: хорошо. Ну, налей-ка ему чайку. Садись, садись, — обратился он к Николаю Кораблеву. — Садись, Николай Степанович. Да ты как девушка: застеснялся. Я уж думаю, мы с тобой на «ты» перейдем: мужик ты, видно, хороший, мы тоже хорошие… и чего уж там! Пей чай, — почти строго добавил он. — Мы попили. Ну, Макар Петрович, давай карту.

На втором столике они расстелили карту, что-то начали измерять, покачивая головами. Макар Петрович навалился на стол и подвинул его.

Ты что: животом-то, как утюгом? — проворчал Анатолий Васильевич. — Ну как, на сколько сантиметров сбавил?

На два.

За неделю? Погоди, через три-четыре недельки мы его у тебя совсем вытряхнем. Это ведь пустое, жир-то. Ни к чему он, жир. В строй бы тебя, там бы моментально все сняли. А может, и правда, тебя в строю погонять? Давай погоняю. Я ведь, знаешь, когда-то унтер-офицером был… Ох, как гонял!

Николай Кораблев быстро допил чай и подошел к ним.

Не помешаю? — робко произнес он.

Ничуть. Ты, конечно, хочешь посмотреть, где эта самая знаменитая конюшня. Вот она, — Анатолий Васильевич ткнул карандашом в кружочек. — Вот река Зуша. А тут, на каменистом берегу, колхозная конюшня. Лошадок колхозники разводили, а теперь немцы превратили конюшню в крепость. Как же, Макар Петрович уверяет: это вроде Измаил, а он Суворов.

Макар Петрович запыхтел и вдруг, приложив руки к груди, выкинул их вперед, разжимая пальцы, как бы что-то сбрасывая с них.

Я этого не говорю! — решительно сказал он.

Не говоришь, но делами показываешь, — снова умышленно ковырнул его Анатолий Васильевич. — «Не говорю»? А всю армию второй год около конюшни держит. «Не говорю». Какой нашелся! Даже вспылил — и, обращаясь к Николаю Кораблеву, спросил: — Ты что как побледнел? Нинок! Что это с ним?

Николай Кораблев в самом деле побледнел: он на карте увидел крупно написанное: «Ливни» — и ему даже показалось, что он слышит ясный зовущий голос Татьяны… А вот закричал и Виктор…

В комнате все недоуменно и с тревогой посмотрели на него, а он сначала виновато замигал, затем, справившись с собой, рассказал им про свою семью и о том, что последнюю весточку получил от жены из села Ливни.

Макар Петрович по-заячьи фыркнул, Нина Васильевна легонько охнула. Анатолий Васильевич как вперил свой взгляд в точку «Ливни», так и не отрывался от нее. Нина Васильевна, положив на плечи мужа обе руки — особенно белые на кителе, — сказала:

А Саша? Сашу позвать. Ты прости меня, что я вмешиваюсь в твои дела… Человек второй год ищет семью. Ведь это мучительно, Толя!

Анатолий Васильевич встряхнулся. Руки жены соскользнули с его плеч, как две рыбки.

Что ж, так вмешиваться в наши дела хорошо. Макар Петрович, ты ближе к аппарату, вызови начальника разведотдела.

Макар Петрович, взяв трубку и поговорив по телефону, сказал:

Полковник Плугов пошел сюда.

Вскоре на пороге появился Плугов — высокий, по-девичьи красивый: лицо у него свежее, на щеках еще не утрачен юношеский румянец, глаза с густыми черными ресницами, уши маленькие, да и руки холеные, с длинными пальцами пианиста. Войдя в комнату, он окинул всех каким-то покровительственным взглядом и, проговорив обычное: «Разрешите, товарищ командарм», — двинулся вперед чуть-чуть развязной походкой. Сначала он поздоровался с Ниной Васильевной, низко склонив перед ней голову, и поцеловал ей руку, затем с командармом, потом с начальником штаба и остановился перед Николаем Кораблевым, сверля его глазами… и вдруг засмеялся: