«Не тревожьте Юру» — спасибо за теплую участь и заботу, хорошая, благородная русская женщина-мать. Вы так искренне заботитесь о незнакомом вам парне, — только вчера вечером впервые его и видели, а сегодня уже печетесь, как о сыне. Он вам и впрямь сын. Как, впрочем, и для всех нас, его старших товарищей, испытавших войну, а с ней и горечь утрат. На место старшего брата или сына вперед выходил младший. За героем войны — шел герой наших дней. Никогда не иссякнет эта преемственность. Меняются лишь рубежи.

Я поблагодарил Клавдию Акимовну и пообещал ей, что мы постараемся не заронить в душу Юрия никаких тревог.

Разбудив Юрия и Германа ровно в семь часов, я передал им весенний букет, который тут же поставили в вазу, Гагарин искренне радовался и благодарил добрую женщину:

— Какие замечательные цветы! Спасибо вам за такое внимание. Нам очень дорого оно, и особенно дорого сегодня.

Когда мы покидали гостеприимный домик, Юрий снова остановился у столика, он кивнул цветам, как близким знакомым. Потом, после полета, было много цветов, но эти — эти были первые цветы в его космической эпопее.

Все утро меня подмывало поговорить с Юрием о чем-то очень важном… Человек отправляется на такое ответственное и большое дело, Как же при этом можно не сказать ему чего-то особенно теплого, хорошего… Или, может быть, я обязан дать ему какой-то важный совет? И уже, казалось, подходящие слова приходили на ум, навертывались на язык. Но всякий раз я вспоминал наказ пожилой женщины: «Не тревожьте Юру», — и они, эти «подходящие» слова, разлетались непроизнесенными. Вдруг сказанное заронит тень волнения?.. Вместо советов, напутствий я только, как и другие, шутил, рассказывал веселые историйки и небылицы. Юрий смеялся, тоже что-то рассказывал. Приходил Главный конструктор. Я видел: он тоже хочет что-то сказать, но сдерживается и вместо этого шутит, смеется.

За столом, во время завтрака, мы выдавливали из туб космическую пищу и делали вид, что она удивительно вкусная. Даже Герман, который любому блюду предпочитает натуральное мясо, делал попытку хвалить еду. Юрий особенно превозносил космический провиант:

— Давно не ел такой «вкусноты». Чудо, а не паштет. Домой бы захватить десяточек таких туб. Валя обрадуется. Все уже готово и не надо возиться, стряпать.

В те дни он искренне восхищался буквально всем, что видел — и восходом солнца, и утренней свежестью, и полигонными порядками, и спортивным костюмом, и своим космическим одеянием, и шутками товарищей, и музыкой… У него было чудесное настроение. Весь он как бы излучал добрый свет.

Несколько слов о музыке. Мы взяли с собой магнитофон. На ленту предусмотрительно были записаны приятные, нежные и бодрящие мелодии. Как это оказалось кстати! В нашем домике музыка струилась целыми часами, и она создавала хорошее настроение. Кто-то из ученых заметил: «У вас и мелодии на службе…»

Все дни, проведенные на космодроме, были очень напряженными. Весь день всей группой космонавтов велась серьезная работа. Отдыхали только поздними вечерами да ночью. Я все время, стараясь не спешить, поторапливал ребят: график времени был жестким. Счет велся буквально по минутам.

Я изредка спрашивал Юрия:

— Не устал?

— Я-то что, — отвечал он. — Лишь бы нужные нам специалисты не уставали, с нами занимаясь… Для нас это не нагрузка после всех ранее проведенных занятий и тренировок…

Я же видел: немного устают ребята, но все держатся хорошо и марку терять не хотят. Хорошо и то, что искренне заботятся о Юрии и Германе. Они же оба старались, я бы сказал, как одержимые. После напряженной работы на лбу у Юрия выступали капельки пота, а на лице появлялась замечательная улыбка.

В дни перед стартом Юрий особенно внимательно и чутко относился к товарищам-космонавтам и ко всем нам, окружавшим его. И в голосе у него была какая-то особенная ласковость. Он всех одаривал своей чудесной улыбкой. И для всех находил теплое слово. При встрече с Гагариным светлело лицо даже сурового начальника одной из служб космодрома. Он признался нам:

— Черт подери, к этому парню как магнитом тянет…

И космонавтов в предстартовые дни тянуло к Гагарину: они появлялись и подолгу задерживались в нашем домике. Мне и Герману не раз приходилось всю компанию провожать до автобуса. Когда мы возвращались, оттуда еще долго доносились разговоры. Характерно, что о предстоящем полете никто не произносил ни слова. Будто ни Гагарин, ни кто другой никуда и не собирался.

И все же однажды у Юрия буквально на миг промелькнула тень некоторого замешательства. Произошло это так. Несколько человек из обслуживающего технического состава неожиданно попросили Гагарина сделать им автографы. Один из них сказал:

— Подпишите мне, Юрий Алексеевич, книгу. Пусть будет мне памятью о вас.

Эти слова резанули слух присутствовавших. Прозвучали они как-то неудачно, неуместно. Так обычно говорят человеку, с которым не надеются больше встретиться. На лице Юрия я уловил секундную нерешительность. За все время нашего пребывания на космодроме он впервые не нашелся, не сумел сразу ответить собеседнику. Затем несколько тише обычного спросил: