И об этом сигнале, и о других обычных свистах Джон знал очень много. Он был единственным известным мне человеком, который оказался способен воспроизводить эти звуки настолько точно, что его понимали дельфины. Чтобы продемонстрировать это, он повел нас к Бухте Китобойца и громко просвистел «тревожный зов». Вертуны тотчас сбились в тесную кучку, нырнули на дно и принялись быстро кружить там, явно охваченные ужасом. На меня это произвело огромное впечатление, а Джон только пожал плечами, словно проделал салонный фокус.

Собственно говоря, Джон приехал к нам выяснить, не сможем ли мы приютить Грегори Бейтсона. Бейтсон, известный антрополог, психолог и философ, работал в лаборатории Лилли на Виргинских островах, изучая проблемы внесловесного общения, так называемой невербальной коммуникации. Теперь фонды подошли к концу и лабораторию должны были закрыть. Бейтсон получал федеральную стипендию, но для продолжения наблюдений он нуждался в свободном доступе к дельфинам. Лилли твердо верил в Бейтсона и в важность его работы – настолько твердо, что за свой счет отправился на Гавайи, чтобы уговорить нас взять его к себе; Мы согласились.

В течение нескольких следующих лет нам предстояло сделать немало крайне интересного и в Парке, и в связанных с ним лабораториях. Но, пожалуй, самым важным было то, что мы смогли обеспечить необходимую рабочую обстановку Грегори Бейтсону. Тэп согласился предоставить ему помещение в лаборатории, а позже изыскал средства на его исследования. Грегори и Лоис, его жена, приехали к нам тогда же осенью и остались на восемь лет. Грегори получил возможность продолжать свои изыскания, а в качестве дивидендов дал очень многое нам всем.

Грегори Бейтсон стал нашим духовным наставником. Он учил нас, всех по очереди, думать – или хотя бы пытаться думать. Он учил, не излагая ни фактов, ни теорий, ни истории вопроса – он вообще ничего не излагал (хотя умел рассказывать очень смешные истории на ломаном новогвинейском наречии). Скорее, он учил собственным примером и с помощью загадок, как проповедник дзен-буддизма. Многих это ставило в тупик и раздражало.

Скажем, встретишь Грегори на дорожке, ведущей к его лаборатории, и начинается такой разговор.

Карен (с ведром рыбы в руке): Доброе утро, Грегори!

Грегори (крупный пожилой человек в старых брюках, выцветшей рубашке и древних теннисных туфлях; он наклоняет голову, щурится и улыбается удивленно и радостно, словно неожиданно столкнулся с другом, которого сто лет не видел): Доброе утро, Карен.

Карен (ставит ведро на землю в надежде, что сегодня он скажет что-нибудь еще).

Грегори: А знаете, я вот все думал.

Карен (выжидающе молчит, нисколько в этом не сомневаясь).

Грегори: Вот если бы вы родились с двумя кистями на левой руке, были бы это две левые кисти? Или одна из них была бы правой?

Карен (поломав голову над этой совершенно новой загадкой): Не знаю.

Грегори: Хм-м-м… (кивает, улыбается и неторопливо идет дальше).

В другой раз Грегори мог спросить, является ли алкоголизм религией или что именно подразумевает кошка под «мяу». Некоторые люди в подобных случаях терялись. Грегори говорил, они слушали; то, что он говорил, было словно бы осмысленно и в то же время смахивало на полнейшую чепуху. Когда человек гордится своей образованностью и умом, он испытывает унизительное чувство, участвуя в разговоре, который неудержимо переходит в беседу, взятую, прямо из «Алисы в Стране Чудес».

Области, в которых Грегори был признанным специалистом, включали кибернетику, антропологию (кстати, он был первым мужем известного антрополога Маргарет Мид), этологию (лоренцовский подход к поведению), первобытное искусство и психиатрию. Вероятно, он наиболее известен как автор теории «двойственного обязательства», вкратце сводящейся к тому, что шизофрения возникает, если родители держат ребенка в состоянии «проклят, если делаешь, и проклят, если не делаешь» двойственностью своих требований – говоря ему одно, а подразумевая другое.

Крупные авторитеты в каждой из избранных Грегори областей были склонны объявлять его дилетантом: как это он может знать все об их специальности и в отличие от них находить время, чтобы знать все о нескольких других специальностях? А к тому же понять, что он говорит, вообще невозможно.

Я не питала иллюзий, будто «мне положено» понимать ход мыслей Грегори, и не считала, что так уж обязательно должна щеголять перед ним собственной интеллектуальностью, а потому наслаждалась буйной плодовитостью его фантазии, не пытаясь во что бы то ни стало ее осмыслить.