Дело об исчезнувшей красотке

Аннотация

Частный детектив Шелл Скотт, отчаянный малый, искатель приключений. Место действия — роскошный и непредсказуемый Голливуд, где Скотту не грозит остаться без работы. Его клиенты — кинозвезды, воротилы кинобизнеса и прочие «сливки общества».

Глава 1 Она казалась горячее, чем жало паяльника, и намного-намного опаснее. До сих пор публика уделяла представлению гораздо меньше внимания, чем дамским туалетам. Танец мексиканских сомбреро, какие-то, тоже из Мексики, скрежещущие зубами трубадуры со своими традиционными «Кукарача» и «Челито Линдо» и, наконец, смуглый и совсем не смешной комик. Но как только на небольшое, высвеченное прожекторами возвышение для танцев взошла она, все просто обмерли. Здоровенные мужики били в ладоши с такой силой, как будто под кожу им впрыснули новокаин. Они орали и вопили во всю глотку: «Ол-ле!», «Браво, Лина!», «Провалиться мне ко всем чертям!» — и что-то еще, чего я не мог разобрать. Они ее обожали. И я их не осуждал. Ей было немногим более двадцати. Высокая. Шесть футов без четверти, и каждый дюйм мог свести с ума. Ярко-красные губы говорили «не приближайся» не хуже, чем задние тормозные огни автомобиля, а глаза были такой же черноты, как и собранные высоко на голове волосы. И очень стройная. Бедра — в меру полные и широкие, а грудь — высокая и тугая. Впрочем, о своей груди она, казалось, совсем не думала, хотя все присутствующие готовы были таращиться на нее не мигая. Добавьте сюда упругий живот, тонкую талию и золотистую кожу. Бархатистую и нежную, как тающее мороженое. Она стояла в снопах света на фоне массивной стенки из крашеного дерева. Черные туфли на высоких каблуках, темные то ли чулки, то ли трико, сидящие как влитые черные шорты и кроваво-алое болеро, не совсем прикрывающее то, что и положено не совсем прикрывать. Замерь я тогда свой пульс, можно было бы смело записываться в рекордсмены. Толпа неистовствовала, и я понял, что это Лина. Я прекратил глупо гонять лед по стакану и взглянул через стол на мисс Джорджию Мартин. — Как дела? — спросил я. — Вот именно, как дела, — ответила она слегка хрипловатым, но — я опять отметил это — очень приятным голосом, — а я уже подумала, что вы обо мне забыли, мистер Скотт. Я ухмыльнулся: — Ну что вы, ничуть. Просто хотел понять, отчего такой шум. — Теперь вы знаете? — Да. Но почему опять «мистер Скотт»? Минуту назад вы называли меня по имени — Шелл. Ну да ладно, представление в сторону. Забудем об этом. Расслабьтесь и намекните хотя бы, какого черта я должен здесь выискивать? Она покачала белокурой головкой: — Не могу, Шелл. Простите. — Но какого дьявола, Джорджия? Я сижу тут как набитый дурак, такой мальчик для развлечений: веду вас сюда — все мои накладные расходы из вашего кармана, заказываю ужин — тоже за ваш счет, а вы мне вдобавок еще и платите? Я не привык так зарабатывать. Дайте за что-нибудь зацепиться. — Спокойствие. Вы свое еще заработаете. И возможно, больше, чем обычно. — Ее голубые глаза потеряли вдруг всякое выражение и смотрели прямо в мои. — Поверьте, мне важно, чтобы вы находились рядом. Джорджия Мартин и частный детектив. А кроме того, Шелл, это лишь начало. Фейерверки и карусели тоже будут, не успеете и глазом моргнуть. — О'кей, дорогая, я готов подождать немного. Итак, что закажем? «Такос»? «Анчиладос»? Или «Особое ассорти номер три»? Мы сидели за освещенным свечами столиком сразу у танцевального помоста в маленькой мексиканской забегаловке на Бернард-стрит в Лос-Анджелесе. Заведение было небольшое, но настолько пестро украшенное, что напоминало площадь с флагами перед зданием Объединенных Наций. Народу собралось — не протолкаться, спокойно отдохнуть нечего и думать — в общем, как в любой другой субботний вечер. Снаружи моросил мелкий холодный дождь. Над входом, рассеивая моросящую мглу, дрожала неоновая надпись: «Эль Кучильо», что в переводе с испанского означает «нож». Я вывел клиентку поужинать. По ее собственной просьбе и с оплатой любых сопутствующих расходов. Шикарно, не правда ли? Только вот, как вы, наверное, уже поняли, я не мог судить, какие расходы в этой игре оправданны, ибо не знал, ради чего она затеяна. Мисс Джорджия Мартин, моя очаровательная клиентка, по поводу этого бросила мне через стол: — Я сообщила вам все, что могла. А это было практически ничего. Я проглотил остатки виски и растаявшего льда и раскрыл меню. Несколько десятков мексиканских названий. Никаких бифштексов и телятины. В приписке внизу говорилось, что все исключительно натуральное и что никакие химические добавки для приготовления пищи не используются. Порошок «чили», как и другие специи, — самого высшего качества, доставлен напрямую из Мексики, а для «такос» и «анчиладос» берется фарш, выработанный из лучших сортов выращенной в домашних условиях говядины. Говяжий фарш. И никакой телятины. Я остановил выбор на «такос», жареных бобах и импортированном «чили», надеясь, что все это хорошо запивается бурбоном. Джорджия заказала «Особое ассорти». Завывания и улюлюканье толпы начали постепенно стихать и внезапно прекратились как будто по сигналу. Тишина воцарилась такая, что я мог слышать шум дождя, который, казалось, с удвоенной силой лил на уже и без того изрядно промокшие улицы. Я резко обернулся и вновь принялся следить за тем, что происходило на возвышении для танцев. К девушке, чье имя только что скандировала публика, присоединился высокий и очень смуглый мексиканец. Худой и пружинистый, как тетива лука. Белые зубы его обнажились в улыбке, а над верхней губой встопорщились маленькие черные жесткие усики. Они торчали так неестественно, что походили на искусственные, будто были сделаны из настриженных волос с помощью слюны и карандаша для бровей. Его черная как смоль шевелюра, тщательно и аккуратно уложенная, красивыми локонами была зачесана назад. В правой руке мексиканец держал блестящий нож около фута длиной, с тонкой изящной рукояткой, а в левой каким-то непонятным образом у него умещалось еще не менее дюжины точно таких же сверкающих кинжалов. Сделав три шага вправо, мексиканец повернулся лицом к Лине и замер. Девушка стояла, слегка касаясь лопатками деревянного щита за спиной, откинув руки вверх и в стороны. Грудь у нее высоко поднялась, живот втянулся, на алых губах играла снисходительная улыбка. Она была красива, как ангел в аду. Проклятый идиот собирался, по всей видимости, швырять ножи в эту сочную вишенку. Мне стало ясно, почему замолчала толпа. Просто у всех дыхание сперло. Одна ошибка — дюйм или полтора вправо или влево — и в изумительном роскошном теле Лины затрепещет холодное стальное жало. Барабанщик заиграл быстрое, ускоряющееся соло, в то время как худой мексиканец поднял и отвел назад за голову правую руку. Локоть его был теперь почти вертикально над правым плечом, а кисть, зажавшая лезвие, окаменела. И вдруг барабанная дробь взорвалась и смолкла, рука с быстротой молнии распрямилась и упала, а нож, сверкнув в лучах прожектора, со свистом вонзился в толстое дерево в дюйме от правого запястья Лины. Звук входящего в дерево ножа показался мне невероятно громким. Раздался вздох всеобщего облегчения. Я сглотнул невольно подступивший к горлу комок. Надо же, еще только начало, а я уже нервничаю. Ножи, признаться, сами по себе меня раздражают. Я посмотрел на Джорджию: — Забавно. Кивнув, моя клиентка продолжала следить за аттракционом. Ее профиль четко вырисовывался на фоне подрагивающего пламени свеч. Мне опять подумалось: какого черта я здесь торчу, что за ставки в этой игре и что мне полагается делать? Сумасбродкой Джорджию не назовешь, и ведет себя она вроде бы достаточно умно и рассудительно. Хотя все равно странно. Дело это уже с самого начала казалось мне немного нечистым: случай человека, который сам не знает, что ему нужно, — так, пожалуй. А значит, и шансов на выигрыш не больше, чем в казино. Глава 2 Она вошла в мой офис в Гамильтон-Билдинг, что в центре Лос-Анджелеса, около двух часов дня. Шесть часов назад то есть. День был паршивый. Дождь все собирался и собирался, и время от времени над городом разносились мрачные раскаты грома. Скользящие облака смешивались с чадом и дымом, отчего простирающийся внизу, сразу под моими окнами, Бродвей казался унылым и неряшливым, как шлюха воскресным утром. Город Королевы Ангелов зимой — наипаршивейшее зрелище. Я включил свет и подошел к книжному шкафу. Солнца не хватало и рыбам. Зажег дополнительное освещение аквариума, он стоит у меня сверху на шкафу, и минуту-другую следил за тем, как гуппи-самцы обхаживают своих самочек. Гуппи — тропические рыбки — распространены не меньше, чем уличные дворняги, но обладают поразительной окраской. Назовите любой цвет или оттенок, и вы его у них непременно найдете. У меня этих рыб дюжины полторы. Скрашивают серость офиса, знаете ли. От аквариума я отошел обратно к окну и снова взглянул на Бродвей. Движение было ужасное. Я видел, как она затормозила и припарковала машину на противоположной стороне, но не обратил тогда на нее особого внимания. Я заметил эту женщину только потому, что у ее новенького, последней модели «кадиллака» убирающийся верх не был поднят. Так же, как и у моего кабриолета, только мой намного старше. На ней была шубка, стоящая кучу денег, но верх «кадиллака» она так и не подняла. Хотя дождь мог пойти с минуты на минуту. Мой офис расположен между Третьей и Четвертой улицами, почти в центре квартала, и она направилась напрямую, ничего не замечая и не отвечая на окрики опешивших водителей. Возможно, конечно, что она шла к «Артуру», в магазин спиртных напитков. Оказалось, что нет. Я все еще стоял у окна, а она уже входила в дверь за моей спиной. Вот тогда-то, обернувшись, я в первый раз ее и рассмотрел. Отопление в офисе включено почти целый день, так что у меня всегда тепло. Она небрежно скинула шубку и не глядя бросила ее на стул перед письменным столом. Со мной такие вещи проходят нормально. Бросила так бросила. Длинноволосая, длинноногая блондинка. Тридцатилетние, согласитесь, имеют и свои недостатки, и свои преимущества, но на этот раз я встретился с одними преимуществами без недостатков. Эта женщина была рождена, чтобы носить свитер. И она его носила. И как носила! Все, что можно было показать под свитером, не снимая его, она показывала. И так, как у других не получилось бы даже в купальнике. Немного нервничала, правда, но здесь нет ничего необычного. Они, когда приходят к частному сыщику, или ногти грызут, или стыдятся чего-то — в общем, видно, что не в себе. Голос, однако, у нее оказался спокойный, как ни в чем не бывало. Приятный и глуховатый. Это очень шло к свитеру. И она им хорошо владела. — Вы, должно быть, и есть мистер Шелдон Скотт? Тон был такой доверительный, а тембр такой переливающийся и мягкий, что я уже было произнес: «Он самый, мисс…» — но вместо этого только кивнул: — Да, я. — Джорджия Мартин. Ей, по-моему, показалось, что разорвалась бомба, но для меня имя Мартинов ровным счетом ничего не значило. — Пожалуйста, садитесь. Чем могу помочь? Она села, положив ногу на ногу. Одну длинную, обтянутую нейлоном ногу на другую такую же. — Я хочу, чтобы вы сходили со мной на танцы, на ужин и были со мной везде, где я скажу. Платить буду сто долларов в день плюс какие потребуются расходы. Так вот запросто и выложила. Нашла красавчика, это называется, нечего сказать. Да вы на меня-то взгляните хорошенько. Шесть с небольшим футов росту, а вес почти двести фунтов. Волосы бесцветные и торчат — подстригай не подстригай, а глаза серые и какие-то… ну, как у чокнутого. Брови белесые, от середины глаз лезут вверх, а по краям, наоборот, опускаются. Челюсть, говорят, сильная, так что с нее, с челюсти-то? Сохранились, правда, остатки загара. Раньше он был, как у Гарри Гранта. Мне тридцать лет. Нос сломали на Окинаве, так правильно и не сросся, а один сильно обидевшийся шизик, ошалевший от радости, что держит в руке тридцать восьмой, — а может, он раньше просто такого калибра не видел? — отстриг мне верхушку левого уха. Ну как, представили? Стоит такой сотенную в сутки? Плюс расходы? Вот-вот, и я так же подумал. Я плюхнулся на крутящийся стул, выдвинул верхний ящик и достал красную записную книжку. Немного полистав, нашел нужный номер и сказал: — Извините, мисс Мартин, но вы не туда попали. Позвоните 4–0784 и спросите Чолли. Моя милая леди закрыла на секунду свои красивые голубые глаза, потом медленно их открыла. Кожа щек у нее над скулами слегка порозовела. И больше никакой реакции. — Я серьезно, мистер Скотт. Все далеко не так просто, как может показаться. Моя сестра пропала. И я хочу, чтобы вы ее нашли. Я глубоко вздохнул: — Мисс Мартин… Джорджия… Вы хотите нанять меня, чтобы найти сестру или же чтобы я таскался за вами по городу? — И то и другое. Я боюсь за Трэйси. Трэйси — это моя сестра. Она не пришла домой вчера вечером, и я беспокоюсь, не случилось ли чего-нибудь. Мне кажется, я знаю, в чем дело, и именно поэтому хочу, чтобы вы меня сопровождали… чтобы вы помогли мне в… э-э… расследовании. — Помочь вам? — Да. Звучит глупо, не спорю. Но большего я сказать не могу. Я пришла сюда, потому что слышала, что вы, будем выражаться прямо, умеете держать язык за зубами. И еще потому, что у вас, как мне сказали, репутация умного, честного и, что немаловажно, храброго человека. — Храброго, вам сказали. Послушайте, милая, судя по вашим словам, я должен уже напугаться до смерти, но мне на это наплевать. Мне наплевать даже на то, что надо за вами таскаться по всему городу. В конце концов, я частный детектив. Клиенты платят, а я за их деньги делаю дело. Помогаю найти выход, решить их проблемы. Но как, черт побери, я могу помочь вам, если вы от меня все скрываете? Почему бы вам не объясниться, не рассказать все с начала и до конца? — Не могу. — Не можете что? — Рассказать с начала и до конца. Не могу, и все тут. Честно заявляю — это никакое не надувательство. Я не больна и не сошла с ума. Я хочу, я нуждаюсь в вашей помощи. И готова хорошо за нее заплатить. — Это дурно пахнет. — Мне неловко. Извините меня. Простите! — Голос ее становился выше и выше, она перешла почти на крик, но потом осеклась и начала все по новой: — Мистер Скотт. Давайте попробуем по-другому. Первое — у меня неприятности. Второе — моя сестра пропала, и я не на шутку за нее встревожена. Я думаю, помоги вы мне, и у нее, может быть, проблемы тоже исчезнут. У меня есть причины так считать, но вам я их открыть не могу. Мне кажется, я знаю, что с Трэйси. Вполне возможно, что с ней даже ничего и не произошло. Но, ради Бога, не расспрашивайте меня. Я хочу, чтобы вы были рядом. Мне может понадобиться защита. А кроме того, я уверена, что если вы случайно узнаете что-то лишнее, то дальше вас это не уйдет. — Джорджия, очевидно, что главное для вас сейчас — это разыскать сестру и убедиться, что с ней все в порядке. Так? — Ну… в общем, да. — Почему бы тогда не обратиться в полицию? — Не могу. — Почему? — Это невозможно. И не спрашивайте. Я вытащил сигареты, предложил ей, но она отказалась, тогда я закурил сам и, сделав несколько глубоких затяжек, медленно и, как мне показалось, твердо продолжал: — Мисс Мартин. Из всего вышеизложенного правильно ли я понял, что все, что вы могли мне сказать, вы уже сказали? — Абсолютно верно, мистер Скотт. — Но простите, милая, я был бы совсем не прочь помочь, если б знал, что за странная затевается… В левой руке моя посетительница держала один край сногсшибательной дорогой шубки, мяла его так и этак, в то время как пальцы правой безотчетно дергали и теребили мех. И хотя лицо ее оставалось вежливым и спокойным, я заметил, как пушистые клочки один за другим начали отлетать на пол. Так обращаться с мехом уж ни на что не было похоже. — Кстати, из чего это сделана ваша накидка? — Эта? — Она как бы впервые увидела ее. — О, это соболь. Но я уже знал. Старый сквалыга Скотт уже завелся на полную катушку. Не думаю, что решающим оказался приятный ровный голос или опущенный верх сверкающего «кадиллака» в тот момент, когда вот-вот должен был хлынуть дождь. Нет. Меня убила соболья шубка. Ни одна девица не позволит себе драть из нее волосы, если только она не запуталась в жизни настолько, что сама не понимает, что делает. Я, конечно, мог и ошибаться. Возможно, это был всего-навсего кролик. Но я уже решился: — О'кей, милая. Согласен. А почему согласился — сам не знаю. Лицо у нее как-то сразу дрогнуло и немного обмякло. Ну, как будто раньше это была только маска. Голос задрожал. — Спасибо. Я вам очень признательна. От такого искреннего облегчения, такой неподдельной благодарности с ее стороны я даже смутился. — Пустяки. Это же моя работа. И раз уж мы решили сотрудничать, то зовите-ка меня просто Шелл. Меня все так зовут. И не обращайте внимания, когда я в свою очередь назову вас Джорджией, скажу «дорогая» или еще что-нибудь в том же духе. Не понравится — дайте пощечину, я не обижусь. Моя странная клиентка в первый раз улыбнулась. У нее была очень привлекательная улыбка. Я, помнится, подумал: «А ведь с ней можно неплохо провести время». — Я не против, Шелл. Зовите как хотите. Мне это даже нравится. Затем она встала, вытащила из сумочки конверт и положила на стол: — Здесь деньги. Задаток. А еще фотография Трэйси и ее описание. И мой адрес. Вы готовы сводить меня сегодня поужинать? — Конечно. Куда пойдем? — Маленькое мексиканское кафе. Называется «Эль Кучильо». На Бернард-стрит. — В семь я бы мог уже чем-нибудь заняться, скажите. — Нет, пока не надо. Подождите до вечера. — О'кей. Договорились. Заеду в семь. Посетительница ушла. Я стоял у окна и смотрел, как она переходила улицу, как села в «кадиллак» и уехала, так и не подняв верха. Автомобиль ее растаял в начинающем накрапывать дожде и исчез, как забытый сон. Итак, я снова взял дело. Деньги приличные, девчонка что надо. И понятия не имел — что, зачем и почему? Ну держись, Скотт, на тебя, кажется, начинают клевать. Я бы, конечно, проследил за ней до самого дома и приказал сидеть и не высовываться, но кто же знал, что жить ей осталось меньше чем до утра? Глава 3 Еще один тупой звук входящего в дерево кинжала разорвал воцарившуюся в «Эль Кучильо» тишину и заставил меня отвлечься от созерцания профиля Джорджии. Тощий тип с ножами зашевелился быстрее. Ножи вылетали из его руки с такой скоростью и частотой, что проследить траекторию было невозможно, — глаз замечал лишь короткий быстрый блеск. Они смачно вонзались в деревянную стенку, к которой прильнула скульптурная фигурка Лины. Несколько секунд — и все кончилось. Кинжал за кинжалом впивался в дерево и замирал, мелко подрагивая, сначала у локтя, потом у груди, затем на высоте талии, потом еще ниже — рядом с бедром, еще вниз, между слегка расставленными ногами, и точно так же по другую сторону тела, но только в обратном порядке, пока наконец последний не застыл у девушки над головой. Я сидел и не дышал. Когда стало ясно, что этот акт представления завершен, мексиканец повернулся к публике. Однако в правой руке у него, лезвием в ладони, оставался еще один длинный нож. Он поднес эту руку к лицу таким образом, что рукоятка коснулась лба, в следующую секунду развел обе руки в стороны и отвесил присутствующим низкий поклон. Получилось очень театрально. Все закричали «ура» и захлопали. Улыбаясь, мексиканец выпрямился, после чего совершенно неожиданно встал боком и выпустил последний кинжал через голову прямо в Лину. Девушка пронзительно завизжала, отскочила в сторону, едва вывернувшись из обрамлявшего ее частокола, и блестящее острие с жутким свистом воткнулось как раз там, где мгновение назад оно бы вспороло бархатистую кожу. Сам не знаю, что вытолкнуло меня из стула и бросило к тощему мерзавцу, но тут заиграл оркестр, а Лина и он принялись раскланиваться и принимать аплодисменты. Я остановился как вкопанный посреди помоста. Дурак! Еще этот проклятый прожектор. Купили, как школьника. Что касается Лины, то она уставилась на меня своими огромными глазищами и мелодично рассмеялась. Но мексиканец, каков гаденыш! Он завопил что-то типа «ай-я-я», грубо заржал и, тыча пальцем в мою сторону, то и дело хлопал себя по ляжкам. Сукин сын, убил бы на месте! Как они хохотали, все до единого, — это надо было видеть! Благородный Шелл Скотт на посмешище толпы в роли Дон-Кихота. Сунь мне тогда кто-нибудь парочку ножей, я бы знал, что с ними делать. Я вернулся к столику и сел. Проклятье! Теперь-то уж точно не уйду, подумал я. — А ведь он готов был испугаться, — напомнила о себе Джорджия. — Благодарю. Похоже, что так. Принесли еду. Я налил в «такое» острого соуса и сказал: — Послушай, Джорджия, я вообще-то человек резкий. И обычно если берусь за дело, то знаю, где чем пахнет. Но сейчас я словно в вакууме. И все время кажется, что что-то должно произойти. — Не надо оправдываться. Я понимаю. — А я и не оправдываюсь. Просто надеюсь что-нибудь из тебя все-таки выудить. — Шелл, но я и вправду сама мало что знаю, честно. Мне кажется, что кому-то здесь может стать не по себе, если обнаружится, что я наняла частного детектива. Что ты на меня работаешь, ищешь мою сестру. А я намереваюсь нынче дать это им почувствовать до того, как мы отсюда уйдем. — Хочешь показать, что кое-что значишь? — Примерно так. — Но почему здесь? И кому должно стать не по себе? — Не знаю. Клянусь, не знаю. Я больше не настаивал. Немного информации получил, и достаточно. Оказывается, кого-то надо напугать. Ничего себе заварушка. От «такос» и «чили» язык свернулся в трубочку и высох, как ломтик жареного бекона, пришлось заказывать еще выпивки, но к тому времени, когда я приканчивал бобы, я узнал, что мексиканца с ножами зовут Мигель Меркадо, а его пышногрудую напарницу — Лина Руайяль и что она наполовину испанка, наполовину француженка. Узнал также и то, что заправляет этим заведением слоноподобная мегера по имени Маргарет Риморс, которую все зовут просто Мэгги. …В «Эль Кучильо» мог запросто зайти любой. Обстановка изяществом не отличалась. С балок под потолком где надо и не надо свисали раскрашенные сушеные тыквы, стены украшали широкополые соломенные шляпы и пестрые серапе, а на каждом столике стояла огромная свеча, и оплавленный разноцветный воск стекал по ней со всех сторон на обычное чайное блюдце. Внутри зала полно людей — головы, спины, руки, а снаружи — неперестающий дождь. Воздух в кафе спертый и тяжелый. Помещение выходило прямо на тротуар, оно отделялось от него лишь тонкой стеной с узким дверным проемом, и я, не вставая с места, мог видеть, как мокрый асфальт освещался неровно горящей неоновой вывеской. Вдоль правой стены располагался бар. В этот час ни одного свободного места там не было. В баре подавали все: от пива до дешевого шампанского, но пили здесь в основном текилу. У другой стены, в глубине, тесно уселись шестеро музыкантов. Все в наброшенных на плечи серапе и больших соломенных шляпах, и играли они всевозможные румбы, самбы, танго и им подобные штучки, где неизменно звучали маракасы и великое множество разных барабанов и барабанчиков. Справа от оркестра виднелась дверь. Она вела вглубь, вероятно, в апартаменты хозяйки. Я как раз смотрел в том направлении, когда дверь открылась и оттуда вышла Лина. Оркестр грянул очередную самбу. Сквозь поднявшийся сразу свист и гвалт девушка направилась прямо к нашему столику. Голову даю на отсечение, что от ее походки у половины присутствующих подскочило давление. Да, походочка у нее класс. Смотрели все, мужики по крайней мере. И она это чувствовала. Подойдя к нам, Лина остановилась. Я поднялся ей навстречу. На Джорджию Лина даже не взглянула. Только на меня. И, как сейчас помню, спросила: — Могу я к тебе присесть, querido? [1] Язык у меня прилип к глотке, будто приклеился. Я просто стоял и смотрел. Только не подумайте, что я какой-нибудь сосунок и тихоня и что у меня отпадает челюсть всякий раз, когда я вижу перед собой красивую девчонку. Я никогда не подсчитывал, сколько у меня было женщин. Я не Казанова, конечно, с ума по мне не сходят. Но и не шарахаются, если к кому начну клеиться… Но Лина… В ней было что-то такое… что-то дикое. А походка — так та вообще откровенно вызывающая. Как будто везде, где можно, на ней написано: «Что, парень, слабо?» и «Пошли вы все к дьяволу». 1 Дорогой, милый ( исп. ) Попробую описать ее. Набросать хотя бы портрет. Она этого стоит. После представления с ножами Лина переоделась в простую черную юбку и одну из тех белых открытых крестьянских блуз, что оголяют не только плечи, но и многое другое. Волосы и глаза почернели от этого еще больше, а тонкие выразительные брови казались такими же опасными, как концы испанского кнута. У Лины прекрасные белые зубы. Зубы, которые без труда управятся с любым бифштексом и в то же время могут нежно кусать тебя за ухо. Хотелось не мешкая и мясо заказать, и ухо подставить. Кожа на лице и на плечах необыкновенно нежная, а загар — самого лучшего золотистого оттенка. А грудь она носит так, как генерал медали: высоко, ровно, четко по линии и прямо тебе в нос — не хочешь, да уставишься. Что все и делали. Разговор выдавал скорее испанку, чем француженку, а «querido» в ее устах прозвучало все равно что у другой «поцелуй меня в губы». Вот такой была Лина в тот вечер. — Querido, могу я к тебе присесть? — Конечно, пожалуйста. — Я отлепил наконец язык от неба и выдвинул ей стул. — Я — Лина Руайяль. Она вопросительно посмотрела на Джорджию. А это, мол, еще кто такая? — Мисс Руайяль — мисс Мартин. Мисс Мартин — мисс Руайяль. — Я выпалил это на одном дыхании, сел и отхлебнул из стакана. Обе женщины развели губы в улыбке, а затем быстро их сомкнули. Так, мне кажется, иногда проверяют, хорошо ли ходит нож гильотины. Лина опять повернулась ко мне и улыбнулась. Ее рука легла поверх моей, держащей стакан с виски. Она наклонилась и либо забыла, либо просто не обратила внимания, что просторная блуза сползла еще ниже, чем была. — Я подошла, чтобы попросить прощения. — Прощения? За что? — За свой смех. Мне не следовало смеяться, когда ты хотел мне помочь. Я умею ценить отношение людей к себе. Шесть недель уже мы на сцене, каждый вечер по три выхода, но никто до тебя из-за этого и штанов от стула не оторвал. — Лина откинулась назад и негромко рассмеялась. Как будто что-то зажурчало у нее в горле. — Но ты был такой смешной. Я не могла сдержаться и теперь жалею. Спасибо. — Да ну, не за что. Но, если честно, мне было чертовски приятно. — А все-таки, кто ты такой? Как зовут? Джорджия встряла как раз вовремя: — Это — Шелл Скотт, дорогая. Частный детектив. Вытаскивает из беды женщин. А в данный момент работает на меня. — По тому, с какой интонацией Джорджия произнесла последнее слово, было ясно, что никаких других дополнительных объяснений не последует. Лина в ответ еще раз проверила свою гильотину: — Так вот почему, оказывается, ты хотел мне помочь? Хм, ты что здесь, на посту? Черт, лучше бы она не наклонялась. Деваться мне было некуда. — Само собой получилось. Профессиональная привычка. Глупо, конечно. — Хорошенькие же у тебя привычки. Ты сыщик, значит? — Лина поджала губы и нахмурилась. Не знаю, о чем бы мы говорили дальше, но в этот момент нас прервал Мигель Меркадо — мексиканец, кидавший кинжалы. Он подошел, взял стул и сел безо всякого приглашения. — Сыщик? Кто здесь сыщик? Тогда я наклонился вперед: — Кто тебя звал, приятель? Пока он моргал, думая, что ответить, я успел его рассмотреть. Лет тридцати пяти и тощий, как один из его ножей. Черные волосы смазаны какой-то гадостью и пахнут, словно он две недели провалялся на мусорной куче. Нос тонкий и острый. Зубы очень белые и ровные. На нем был черный, весь из складок, похожий на театральный занавес костюм. Вмешалась Лина. Она представила Мигеля, он сказал «добрый вечер» Джорджии, а на мое молчание ответил молчанием. Повернувшись к Лине, Мигель затараторил по-испански. Лина извинилась передо мной и в свою очередь тоже перешла на испанский. Мигель не унимался и кивал на дверь в глубине зала. Похоже, он хотел, чтобы она ушла, но Лина только поставила руки на бедра и, надменно вскинув голову, говорила едва ли не больше его. В конце концов Мигель уступил. Снова взглянул на меня. У него почти совсем не было акцента. — Ну что, Мак, сегодня ты немного облажался, а? Может быть, придешь завтра, Мак? Этот вонючий таракан начинал действовать мне на нервы, но я старался держать себя в руках: — Послушай, приятель, меня зовут Скотт. Мистер Скотт. И пожалуйста, не называй меня Мак. — О'кей, Мак. Мне показалось, что стакан в моей руке треснул. Но я промолчал. Дай я себе волю тогда, и на этого сопляка хватило бы одной левой. Уж если на то пошло, Мигеля мог вырубить любой рослый школьник. Лина очаровательно улыбнулась: — Дай ему. Дай ему по носу. За меня. — Заткнись, киска, — огрызнулся я, — спрячь зубки и поди надень лифчик. Обычно, конечно, я так не грублю, но Мигель действительно завел меня. А Лина вроде как ничего и не заметила. Ухмыльнулась, словно так и надо. — Вот и не надену. Бюстгальтеры не люблю. Да ты, наверное, шутишь? Мигель снова затараторил. Оглядел меня с ног до головы и, очевидно, выдал Лине по-испански все, что обо мне думает. — О чем он треплется? — Говорит, что ты трус и тупоголовая свинья. Что все твои предки и их родственники тоже были свиньями. Что… Но я уже не слушал. Решил, что достаточно. Я медленно поднялся, втянул носом воздух и, обойдя стол, взял Мигеля за шиворот, причем захватил сразу и костюм и рубашку, выдернул его вверх и повернул к себе лицом. — Приятель, слушай внимательно, повторять не буду. Исчезни сейчас же. Сегодня же. Иначе никакого завтра для тебя не будет. И будь паинькой, не заставляй меня… Закончить предложение я не успел. Кто-то сзади рявкнул мне в ухо так, что я чуть не оглох: — Что здесь происходит?! Я отпустил Мигеля, он шлепнулся обратно на стул, вскрикнул: «Madre de Dios!» [2] и смолк. Парень растерялся. — Ничего, просто поболтать решили. — Поболтать? Какого черта? Я — Мэгги, хозяйка этого заведения, и я тебя спрашиваю, что здесь происходит? О Боже, как она рычала, какая женщина! На ней была темно-синяя юбка с ситцевой кофтой, обшитой чем-то, напоминавшим увядшие цветы. Жуть, что за баба! Полных шести футов роста и с необъемной талией. Весила килограммов сто двадцать, не меньше, а на лице такое выражение, будто все эти ее килограммы ей до смерти надоели. В шутку мадам Риморс называли месивом, хотя месиво она из себя представляла отнюдь не шуточное. Изо рта у нее воняло. Вот оно — дыхание загробного мира. Помады на губах не было и в помине. Угрожающие контуры неряшливого жирного тела возвышались над полом, как нечто восставшее оттуда, откуда не возвращаются. Призрак Смерти. Она не смотрелась в зеркало лет, наверное, тридцать, а напомнить об этом ей никто не решался. Но хватит о Мэгги, иначе меня стошнит. 2 Матерь Божья! ( исп. ) — Вы владелица этого заведения? — Да-а-а! Я — м-мыссыс Риморс-с! Какого-о?.. Мне показалось, что со всего квартала уже сбегаются хряки. Но тут заговорила Джорджия. Обогнув стол, она встала перед Мэгги лицом к лицу: — Может быть, я смогу внести ясность. Меня зовут Джорджия Мартин. Моя сестра Трэйси не пришла вчера вечером домой, она пропала. А это — мистер Скотт, частный детектив. Помогает мне ее разыскивать. Я занимаюсь религией, исповедую Учение и предложила ему начать поиски отсюда. Но мистер Скотт и мистер Меркадо что-то не очень ладят. Джорджия произнесла это одной длинной фразой, обошла стол в обратном направлении и — шлеп — села на место. Ну а я, вы спросите? А я бы с таким же успехом мог находиться на луне. Совсем ничего не понял. Лина и Мигель стояли поодаль, как посторонние. Мэгги скорчила еще одну жирную гримасу. Черта с два, пташка! Клетка захлопнулась! Кактусового сочку насосалась?! [3] Джорджия молчала. Тогда мадам Риморс повернулась ко мне: — Послушай, Мак… Я невольно вздрогнул. 3 Кактусовым соком называют текилу, крепкий спиртной напиток. — Послушай, Мак. Мне нравится, когда в моем кафе все занимаются своим делом, то есть отдыхают. Мордобоев я не терплю, ясно? По крайней мере, не здесь. Бизнес страдает. А кроме того, этот мой парень кидает ножи, и я не допущу, чтобы с ним что-то случилось. А не то он, не ровен час, проколет нашей кошечке брюшко. А кошечке этого совсем не хочется, правда? — Мэгги угрожающе наклонилась к Лине. — Нет-нет, кошечка этого не хочет. — Миссис Риморс, — я осмелился прервать ее, — может быть, я и доставляю вам неудобства, но, ей-богу, этот уголовник сам напросился. Свезите-ка его подальше и сбросьте в канализацию. Избавьтесь от него, и проблем не будет. Жирные щеки разошлись в улыбке. — Ха-ра-шо, Мак. О'к-кей! Пшел вон! — цыкнули в сторону Мигеля толстые губы. Мексиканец пошел вон, а мадам, переваливаясь, потопала к себе, словно беременная слониха. Когда она уже почти дошла до двери в глубине помещения, от другой стены ей кивнул невысокий, очень смуглый брюнет. Миссис Риморс сменила курс на девяносто градусов и двинулась к нему. Рядом с ней он казался карликом. Несколько секунд они говорили, после чего дружно посмотрели на наш столик. Непонятно, то ли на меня, то ли на Джорджию, то ли на Лину. А может, у них привычка такая — головой вертеть, не знаю. Только сразу вслед за этим и он и она скрылись за той самой дверью. Я наконец сел на место: — Итак, знакомство с боссом состоялось. Она тут заправляет, сразу чувствуется. — Да ну ее, месиво, — брезгливо обронила Лина, — большая жирная корова. И несет от нее, как… — А кто тот парень, с кем она говорила? — Дружок какой-то. Знаю только, что зовут Хуан. Хуан Порфирьо, а что? — Да ничего, просто любопытно. Он тут работает? — Нет, приходит иногда. Впрочем, я его видела всего раз. Приставал, потому и запомнила. По-моему, он из Мексики. — Лина поднялась из-за стола. — Надо идти готовиться к следующему выходу. Ты останешься? Я взглянул на Джорджию. Та покачала головой. — Пожалуй, нет. Потом как-нибудь. Лина улыбнулась: — Но ты вернешься, querido. — Это был уже не вопрос. Проводив девушку глазами, я повернулся к Джорджии: — Что это такое ты сейчас разыгрывала? Я хоть и не лучший в мире сыщик, но уже достаточно понял и вижу, что все это несерьезно. Моя спутница покачала головой: — Все очень серьезно. И все идет прекрасно. Так, как задумано. — Но неужели, милая, ты и впрямь думаешь, что от подобных дешевых трюков кому-то может стать, как ты выразилась, не по себе? — Да, Шелл, я действительно думаю, что кто-то здесь меня испугался. — Ты спятила. Кто, например? Я лично испуганных физиономий не заметил. — Не знаю кто, но испугался. Готова спорить на что угодно. — К черту! Ты самая разничегонезнающая женщина из всех, кого я встречал. Ну да ладно, Джорджия, это твоя игра. Здесь, похоже, больше ловить нечего, куда дальше? — Да, нам пора. Идем. На улице похолодало. К противно моросящему дождю добавился резкий северный ветер. Я помог Джорджии забраться в ее новенький «кадиллак» и сел за руль. Свою старушку я оставил у ее дома. Верх «кадиллака» на сей раз был поднят. — Обратно, в сторону Голливуда, — сказала она. Я включил стеклоочистители. Мы выехали на Чавез-Равин-роуд и помчались в направлении Элизиан-Парк-авеню и бульвара Сансет. Квартала через четыре, где-то в районе военно-учебного центра резерва ВМФ, в зеркале заднего вида я заметил огни приближающегося автомобиля. Он вылетел из темноты, как летучая мышь. Сбросив газ, я принял вправо, чтобы дать пространство для обгона, и снова сосредоточился на дороге. Порывистый ветер подхватывал мелкие дождевые капли и швырял на лобовое стекло быстрее, чем щетки успевали их смахивать. «Какой идиот вздумал гнать в такую ночь?» — подумал я. Мысль о самоубийственной гонке под дождем пришла ко мне одновременно с неприятным холодком в спине. Вынырнувший из ночной темноты автомобиль уже должен был нас обогнать. Я опять посмотрел в зеркало и в тот же миг краешком глаза засек, как что-то вырисовалось на дороге слева и шло параллельно «кадиллаку». Хорошо, что я успел повернуть голову, потому что автомобиль слева уже начинал немного уходить вперед. Правое переднее стекло его было опущено. Даже сквозь дождевую завесу я без труда рассмотрел направленный на нас ствол. — Падай! Я изо всех сил дал по тормозам. Боже, что тут началось! Из-за опущенного стекла вырвались яркие вспышки огня. Как раз в тот момент, когда тормоза сработали, лобовое стекло разлетелось вдребезги. «Кадиллак» понесло. Сверкнула еще одна очередь. Колеса, почти не цепляясь, скользили по мокрому бетону. Намертво ухватив руль левой рукой, правой я толкнул вперед Джорджию и пригнул ее к полу. Скольжение «кадиллака» замедлилось. Я вытащил тридцать восьмой, распахнул дверцу и приготовился выскочить. Но тот автомобиль уже маячил метрах в пятнадцати. Он огрызнулся последней очередью, наш «кадиллак» к этому моменту уже остановился, я выпрыгнул, вскинул револьвер и выстрелил пять раз с такой быстротой, с какой позволял спусковой механизм. Расстояние между машинами, пока я изготавливался и прицеливался, увеличилось еще, и я не был даже уверен, попал ли хотя бы раз. Засунув револьвер обратно под мышку, я обежал капот — и быстрее к правой дверце. Она легко открылась. — Удрали, сволочи. Эти мерзавцы сбежали, забыв даже извиниться. Джорджия лежала на полу машины. Она лежала на боку, ноги подтянуты к груди, голова запрокинута назад. Ее левая рука соскользнула с сиденья и безжизненно вывалилась наружу. Пальцы судорожно сжались. — Джорджия! Джорджия! Опершись на сиденье, я склонился к ней, просунул руку, чтобы поднять, и сразу почувствовал что-то теплое и липкое. — Джорджия, милая, куда тебе попало? Куда ранили? Она могла говорить только шепотом: — Шелл… я… — Успокойся, я отвезу тебя к доктору. Она попыталась поднять голову. Пальцы теребили мою штанину. — Нарду… я… убила… А последнее слово было «его», и дальше только какой-то свистящий шепот. Шепот замер. Изо рта у нее пошла кровь. Рука Джорджии стукнулась о мою ногу и повисла, голова упала, длинные светлые волосы всколыхнулись в последний раз. Пульса не было. И после этого никаких движений. Ничего. Вот так все и кончилось. Я сидел и смотрел на нее. Сколько — не знаю. Классная девица, хотя немного и себе на уме. Мне она даже начинала нравиться. А кроме всего прочего, я должен был ее охранять. Эх ты, Шелл Скотт. Супердетектив нашелся. Дурень, а не детектив. Может, у нее и были бредовые идеи, но в одном она не ошиблась. Кто-то ее здорово испугался. Глава 4 В ста футах в обратном направлении у обочины дороги стоял маленький домик. Оттуда я позвонил о случившемся в дежурное отделение. Старик, который мне открыл, все слышал, он смотрел на меня во все глаза и никак не мог закрыть рот. Наконец я повесил трубку. Тогда старик попытался задать несколько вопросов, но бесполезно. Отвечать я не собирался. Поблагодарив его, я пошел к машине и еще раз осмотрел Джорджию. К сожалению, ничего сделать уже было нельзя. Как это все досадно и нелепо получилось! А я остался, по сути дела, ни с чем, разве что ее последние слова про Нарду. «Я убила Нарду». Но кто или что это такое? Еще, правда, тот факт, что в «Эль Кучильо» она хотела кого-то испугать, плюс то, что сама была напугана до смерти. Немного для начала, но больше, пожалуй, я ничего добавить не мог. Одно лишь я знал наверняка — это то, что скоро узнаю еще что-то. Менее чем через пять минут оборудованная радиостанцией патрульная машина со включенной сиреной была уже на Чавез-Равин-роуд, а когда она, свернув с Адоуб-стрит, стала приближаться, я посигналил фарами, и она остановилась. Выскочил высокий, приятного вида полицейский. Я быстренько ввел его в курс дела, ответил на необходимые вопросы и поехал в город, в отдел по расследованию убийств. Была суббота, девять тридцать вечера. Сэм выдвинул вперед огромную нижнюю челюсть и зажал в зубах незажженную черную сигару. Профессиональный детектив Фил Сэмсон дослужился до капитана и в основном сделал себе карьеру именно в отделе по расследованию убийств. Высокого роста и могучего телосложения, с поседевшими до металлического блеска волосами и внимательными карими глазами, он являл собой образец честности и добросовестности. Порой Сэму приходилось крутиться по двадцать четыре часа в сутки, но даже и в таких крайних случаях я всего лишь дважды, если мне не изменяет память, видел на его розовом лице щетину. Он все время следил за собой. Если и есть на свете хорошие сознательные полицейские, то Фил Сэмсон, безусловно, один из них. Он был моим другом. Я этим гордился и знал, что он ко мне относится так же. Не раз и не два я был чертовски благодарен судьбе за такую дружбу. Он говорил, одновременно пожевывая сигару: — Что, Шелл, опять неприятности? Я вытянул из-за стола стул с прямой спинкой и оседлал его, опершись на спинку локтями. — Да, вроде этого. И похоже, что дело не шуточное. Она была неплохой девицей. — Все кажутся неплохими. Для кого-то. В каком-то смысле. Выкладывай с самого начала. Просто расскажи, как все произошло. Я постарался побыстрее изложить события. А когда кончил, долго ждал, пока массивная нижняя челюсть Сэма ходила туда-сюда, разминая сигару. Наконец он чиркнул спичкой и, чего почти никогда не случалось, зажег свою соску. Сэм выдохнул первый дым: — Итак, последнее, что она сказала, — это то, что она убила Нарду, правильно? — Точно, Сэм. Это я четко разобрал. Уверен на сто процентов, хотя она и была уже почти мертвая. Это имя что-нибудь говорит тебе? — Немного да. Есть на примете один фанатик. Устраивает разные религиозные ритуалы. Прямо здесь, в городе. Имя его я слышал. Нарда… Большая шишка, я полагаю. — Был большая шишка, — поправил я, — сейчас, судя по всему, уже нет. Значит, это мужское имя. Странно, что я ничего не слышал. Ну что же, еще одно дельце для от дела убийств. Только на этот раз мы начинаем с признания и даже не знаем, есть труп или нет. Наверное, Джорджия хотела очистить совесть перед смертью. Я закурил сигарету, и Сэм послал одного из молодых помощников раскопать что-нибудь о Нарде. И тут вдруг я аж подскочил: — Сэм, послушай, я совсем забыл. В «Эль Кучильо», в этом ночном клубе, Джорджия разговаривала с хозяйкой, с Мэгги, а я еще подумал: «Чушь какая-то». В общем, она сказала, что у нее религия или как-то так, а потом добавила, что наняла меня. Помню, что в тот момент мне показалось — у человека не все дома, но сейчас это имеет смысл и как раз стыкуется с его религиозными службами, или чем он там заправляет. Я плюхнулся обратно на стул. Через несколько минут вернулся помощник: — О Нарде ничего. Проверил все, что мог. У нас нигде не проходит. Он возглавляет некую религиозную секцию. Они себя называют Общество Ревнителей Истины Внутреннего Мира — ни больше ни меньше. И похоже, что многие действительно принимают Нарду если уж не за Бога, то за его личного представителя на Земле, как минимум. Все, что удалось разузнать. Если хотите, можно еще поспрашивать. — Адрес узнал? — Так точно, сэр. — Он передал Сэму клочок бумаги. — Отлично. Пока хватит. Помощник ушел. — Слушай, Сэм, могу я взять этот адрес? — А ты что, все еще намерен… — Его мохнатые брови слегка поднялись. — Конечно. Какого же черта я здесь торчу тогда? — Успокойся, Шелл, не надо. Начнем с того, что есть. Тебе скверно, я понимаю. На, возьми. Адрес был: бульвар Сильвер-Лэйк. Я записал его на карточку, сунул себе в бумажник, а листок вернул Сэму. — Не беспокойся, Шелл, этого Нарду мы проверим. Интересно, почему до сих пор никто ничего не доложил. — Сэм покачал головой. — Это никогда не кончится. Я встал: — Ну а Джорджия Мартин? Что ты о ней думаешь? — Не знаю, Шелл. Пока не знаю. Посмотрим. — Может быть, если она убила Нарду, кому-то это здорово не понравилось. Отомстили. Сподвижники или последователи. Похоже, что она сначала убила его, а потом пришла ко мне, чтобы состряпать фиктивное алиби. Но я и сам, если честно, не сильно верил в то, что говорил. — Может, и так, — пробормотал Сэм, — не исключено. Но можно предложить и еще с полсотни версий. — Ты прав. Сейчас пойду к ее родственникам. Ненавижу подобные объяснения. — Это не обязательно. — К черту «не обязательно». Фил Сэмсон поднялся и перегнулся ко мне через стол. Я смотрел, как дымит его сигара. — Забудь, Шелл, плюнь на это. Ты не виноват. Убрать человека с дороги ничего не стоит. Есть тысяча способов, и не мне это тебе объяснять. Так что не казни себя. Ты просто там оказался. Случайно, вот и все. — Ты прав, Сэм. Извини. Спасибо. Я пожал его большую пятерню и вышел. Корнелл Мартин, отец Джорджии, был немного ниже шести футов, но сейчас, после того как я сообщил ему о случившемся, он сразу сжался и усох и выглядел, по крайней мере, лет на десять старше своих шестидесяти. Он безвольно сидел в большом кожаном кресле у себя в кабинете. Его дом, очень большой дом, располагался на Ван-Несс-авеню; это примерно полмили к востоку от вилширского «Кантри-клуба». Мистер Мартин поводил по щеке тонкими пальцами, потом поднял голову и устало посмотрел на меня: — Я очень ценю, мистер Скотт, ваш визит сюда и ваше искреннее участие в моем горе. Простите, что хозяин из меня сейчас никудышный, но это страшно. Я никак не приду в себя. Вместо ответа я достал из кармана конверт с пятью сотенными бумажками: — Мистер Мартин, когда ваша дочь пришла сегодня ко мне, то заплатила вот это. Предварительный гонорар. Я… я не могу принять эти деньги. — Нет уж, бросьте. — Он резко осадил меня, и его морщинистое лицо стало на мгновение жестким и суровым. Он был тверд и резок, с мягким характером миллион не заработаешь. Миллион и такое имение. — Об этом и не вспоминайте. Вас наняли для расследования. К сожалению — и вашей вины здесь нет — моя дочь убита. Но вы, я полагаю, собираетесь это расследование продолжить. — Вы это полагаете совершенно правильно, мистер Мартин. Я собираюсь во что бы то ни стало… — Ваши услуги будут хорошо мной оплачены, мистер Скотт. И я хочу, если в чем только возникнет надобность… На этот раз не дал договорить я: — Никакой оплаты. Я все сделаю сам. И обещаю, что все, что в моих силах, я сделаю. Кто бы виновен ни был, я найду его… Я хотел еще продолжать, но старик рассердился: — Замолчите сейчас же! — Он сидел, руки на коленях, и смотрел мне в глаза. — Вы должны меня понять. Я уже сказал, что ценю ваше участие в моем деле, однако я являюсь тем лицом, кто больше всего заинтересован в справедливом возмездии. Я знаю, чего хочу, какие шаги следует предпринять. Я заплачу вам. А вы сделаете все, что возможно. Мне не важно, как вы это сделаете, в одиночку или вместе с властями, но тот — или те, — кто несет ответственность за смерть Джорджии, а также за исчезновение моей другой дочери — Трэйси, должны быть найдены и уничтожены. Полностью уничтожены! Его слова несколько отрезвили меня и вернули к действительности. То, из-за чего Джорджия обратилась за помощью и что все еще оставалось не сделанным, а именно пропавшая Трэйси, за последние несколько часов почти вылетело у меня из головы. По-моему, я уже даже начинал сомневаться, существует Трэйси или нет. — Да-да, вернемся к младшей сестре. Сколько времени, мистер Мартин, прошло с тех пор, как она исчезла? — Это произошло вчера. Не знаю точно, в котором часу она ушла из дома, но не раньше чем после обеда. К ночи она не вернулась. И хотя прежде такого никогда не случалось, я все равно не видел особого повода для беспокойства. Пока вы не пришли… — Ему было трудно говорить, поэтому он сделал небольшую паузу. — Она должна быть найдена, мистер Скотт. Я — вдовец. Джорджия и Трэйси — вся моя семья. — Мне очень неприятно, мистер Мартин, беспокоить вас сейчас своими вопросами, но хотя бы что-то, что может помочь делу, понимаете… тогда бы я смог работать быстрее. — О-о, как бы я хотел сообщить вам это «что-то». Впрочем, постойте. Есть одна вещь. В последнее время Джорджия заметно нервничала. Стала раздражительной и какой-то неспокойной. Буквально последние несколько недель. И еще кое-что. Обе девочки имели собственные счета в банке. На личные нужды, знаете. И вот когда Джорджия… э-э… изменилась, я занялся и проверил их расходы. Трэйси, конечно, тоже тратила деньги, но у нее это было в разумных пределах. Одежда, косметика и все такое прочее. Но Джорджия снимала суммы куда более значительные. Мне это показалось ненормальным. Вот и все. Я кивнул: — Спасибо за помощь. — Естественно, что я предположил шантаж. Джорджии, правда, ничего не говорил, обе мои дочери приучены самостоятельно принимать решения и не бояться жизненных трудностей. Так ничего и не сказал… А может быть, следовало сказать. — Корнелл Мартин скорее рассуждал про себя, чем беседовал со мной. — Теперь действительно все. Я поднялся. Отпуская меня, он спросил: — Оружие у вас есть? Мне кажется, у вас должно быть оружие. — Конечно, сэр. — Взглянуть не позволите? Я вытащил из кобуры «кольт-спешл» и протянул старику. Двухдюймовый ствол, специальный спусковой механизм, дающий усилие на палец в один фунт, — пушка что надо, я слежу за ним. Старик осмотрел его, щелкнул барабаном: — Хороший револьвер. Но неужели у вас обычно только один патрон в барабане? — Нет, конечно. Остальные я сегодня использовал. Сегодня вечером. По той машине, которая… — Что? По машине? — Да, мне кажется, что в машину я попал. В машину или в кого-нибудь, кто в ней сидел. А может, и промазал. — Разрешите дать вам совет, мистер Скотт. Зарядите эту штуку. — Непременно. — Револьвер отличный. Если что, стреляйте не раздумывая. До свидания. К мистеру Корнеллу Мартину я приехал на такси, потому что мой «кадиллак» стоял там, где я его оставил, когда забирал Джорджию. «Да-а, — снова подумал я, — не сравнишь с тем, что был у нее. Мой — сорок первого года выпуска, тоже с откидывающимся верхом и „целых“ сто пятьдесят лошадей; по тем временам, когда я его покупал, это еще кое-что значило, а сейчас… И еще цвет. Один остряк недоброжелатель обозвал мою старушку „сморщенной желтой канарейкой“. Да-да, я знаю, для сыщика вещь чересчур заметная. Но мне нравится. Да и, в конце концов, я езжу на нем не только по делам». В общем, я забрал «кадиллак», вернулся к бульвару Сансет и остановился у аптеки на Вестерн. Надо было срочно позвонить в отдел по расследованию убийств Сэмсону. — Привет, Сэм, это Шелл. Разнюхал что-нибудь? — По делу Мартинов? — Да. — Конечно. Мы тут навели справки о Нарде. — Он был уже совсем холодный? — Прохладный, я бы так сказал. По отношению к нам. В развевающихся одеяниях и с полотенцем на голове. Но прыгал и скакал, как сама жизнь. Я так и замер с трубкой у рта. Секунд, наверное, пять прошло. — Ты хочешь сказать, что он не мертв? Джорджия его не прикончила? — Если даже и прикончила, то он уже успел вернуться с того света. О-о, каким он был вежливым, ты не представляешь. Любезно согласился ответить и про мисс Мартин. Сказал, что девушку, конечно, знает, в этом сомневаться не приходится, интересовалась якобы каким-то Верховным Планом или что-то вроде того. Связано с тайными ритуалами. И больше о ней ни слова. Ума, говорит, не приложу, кому могло понадобиться ее убивать. — Скользкий тип. — И это ты мне говоришь? — Послушай, Сэм. Я так думаю, что сам туда наведаюсь. Где он обитает? — Но, Шелл, можно все испортить. — Ты меня знаешь. — В том-то и дело, что слишком хорошо знаю. Ну ладно, есть одна наводка. Каждое утро, за полчаса до восхода солнца, он проводит службу. Поклоняются появляющемуся светилу. Все это организуется на задворках их, как они называют, храма; адрес у тебя есть. А по воскресеньям с утра, говорят, такое шоу, что маму родную забудешь. Перевоспитают любого. Сходи проверь на себе. — Это мы посмотрим. Я разговаривал с отцом Джорджии. Он начал замечать неладное еще до того, как все произошло. Дочка сорила деньгами, тратила по-крупному. Папочка заподозрил шантаж. По его словам, конечно, похоже на то, но как это нам увязать? Не просматривается никакой логики. — Хорошо, действуй. Если кто-то и впрямь присосался к девчонке, мы это узнаем. Я поручил дело Филипсу и Ролинсу. Парни надежные, справятся. А какие-нибудь мысли есть относительно того, кто мог выкачивать деньги? — Ни одной. Все, Сэм, пока. Я посмотрел на часы: одиннадцать тридцать. Суббота никак не кончалась. Еще четыре-пять часов, и пора к заутрене. — Спасибо, Сэм. Увидимся. Дождь прекратился, и небо немного прояснилось, но в «Эль Кучильо» было по-прежнему не продохнуть от духоты и дыма. По пути я успел забежать в свой офис и как следует прочистил револьвер. Я полностью зарядил его, как посоветовал мистер Мартин, и спрятал кобуру под левой рукой. Народ из кабачка еще не расходился. Едва протиснувшись к стойке, я заказал виски с содовой, а потом со стаканом пошел прямо к Лине. — О-о! — Глаза ее смотрели на меня с искренним удивлением, губы улыбались. — Быстро же ты вернулся. Наверное, по мне соскучился, нет? — Наверное, нет. Где бы нам поговорить? — Я огляделся, свободных столиков не было. Лина показалась мне слегка озадаченной. — Ты хочешь присесть и со мной поговорить? — Да, и очень серьезно. Девушка взяла меня за руку, и мы прошли в темную часть зала. Там двое парней пили виски. Лина приблизилась к одному из них и без всяких предисловий сказала: — Нам надо присесть. Не больше чем на пару минут. А потом можете продолжать, о'кей? Я буду о-очень благодарна. Никаких проблем. Оба встали сразу же. Даже замешкались, не зная, какой стул ей предложить. Лина села, сказала: «Спасибо», и парни ушли. — А ты не привыкла церемониться, я смотрю? — Ладно, выкладывай. О чем хотел поговорить? — Вот о чем. После того как мы уехали, я и мисс Мартин, не произошло ли здесь чего-нибудь необычного? Чего-то экстраординарного? — А-а, опять мисс Мартин. Мне она не нравится. — Не об этом речь. Так произошло что-нибудь или нет? — Ничего, по-моему. Ничего. Все было, как и раньше. — А сразу после нас кто-нибудь ушел? Ну вообще, хоть один? — Да никто же, говорю тебе. Я, по крайней мере, не видела. А с чего вдруг такие вопросы? — Эта женщина, которая тебе не нравится, мисс Мартин, кто-то выстрелил в нее и убил. Сразу после того как мы уехали. Она умерла. Сначала Лина вроде бы заулыбалась, но, когда поняла, что я не шучу, посерьезнела и задумалась. — Боже, какой ужас! Но как же ты… — Ни единой царапины. Мне повезло. Но только повезло, и не более того. — Но почему? Почему кому-то понадобилось это сделать? О, мне очень жаль, правда. Мне она не нравилась, но как женщина женщину… ужасно жаль. — Я не знаю почему. Поэтому-то и пытаюсь выяснить. Думал, что ты можешь помочь. — Но чем? Я бы очень хотела. Скажи что, и я сделаю. — Спасибо, Лина. Может быть, я обращусь к тебе позже. — Наконец-то. Это в первый раз. — Что в первый раз? — Ты в первый раз назвал меня Линой, нет? — Но у меня еще, Лина, и возможности-то не было с тобой поговорить. — Мы должны как-нибудь выбрать время. По-моему, Шелл, ты очень приятный парень. И это имя тебе подходит. Большой и сильный. Даже с этим носом и ухом ты все равно приятный. Да-да. Немного серьезный, но очень ничего. И не стриги так коротко волосы. Отпусти подлиннее. Ты это сделаешь для меня, нет? — Нет. Она наклонила голову набок и притворно нахмурилась: — Но почему? — Мне так больше нравится. — Фу-ты ну-ты. Ну ладно, ты все равно ничего. А как я тебе? Как она мне! Видели бы вы ее! Мой язык снова начал прилипать к небу. Я только и смог выговорить: — Ты мне подойдешь. — Подойду?! Подбирай слова, парень. Все мужики говорят со мной не иначе как: «Лина, ты богиня» или «В глазах твоих райские кущи» — и так далее в том же роде. А ты: «Подойдешь!..», «Наверное, соскучился — нет!», «Надень бюстгальтер!..». Что с тобой, дорогуша? — Может быть, я тебя боюсь. — Я изо всех сил пытался сохранять невозмутимость. — Он боится! — У Лины сузились глаза. — Ну что ж, мистер Скотт, подожди немного. Я напугаю тебя до смерти. Мистер Скотт молчал. — Бюстгальтер потребовался! Да я его сроду не надевала! Ты же просто старомодная бабка! С этой-то блузой? Взгляни как следует! Она села прямо, и я взглянул. Как следует и как не следует. — Нравится? Я кивнул. Внутри у меня все свернулось, как спагетти в кастрюле. — Крестьянки так носят. А я могу так. — Она подтянула ее к самому подбородку — тоже неплохо смотрелось. — Или вот так. Блузка соскользнула вниз с одного округлого плеча, Потом с другого, потом еще ниже. О, Боже мой! Неужели совсем спустит? Еще ниже. — И, пожалуй, вот этак. Правда, нравится, мистер Шелл Скотт? Из меня вдруг полез французский. — Oui, [4] — с прилипшим языком ничего другого не скажешь. — О-о, мсье говорит по-французски? 4 Да ( фр. ) — Oui. — О-о, merveilleux! Quel homme remerquable, monsieur Scott. Quels autres talents caches avezvous? [5] — О-о, oui, oui. Лина подняла брови и посмотрела на меня как-то подозрительно: — Comment? [6] Какой вы замечательный человек! И как хорошо щебечете по-французски! Уж по-испански-то вы тоже можете, нет? — Si. [7] — Eres un marrano cochino. Verdad? [8] 5 Восхитительно! Какой замечательный человек мсье Скотт. Какие же другие скрытые таланты у вас имеются? ( фр. ) 6 Что такое? ( фр. ) 7 Да ( исп. ) 8 Ты — грязная свинья. Не так ли? ( исп. ) — Si, si. Она рассмеялась. Затем перегнулась через стол и шепнула: — Мистер Скотт, я только что назвала вас грязной свиньей. Вы большой притворщик, сеньор. — Да, я большой притворщик. Но, пожалуйста, только не грязная свинья. Она откинулась назад и засмеялась громче. У соседнего столика обернулись. По косым взглядам я догадался, что было бы лучше, если в я сейчас растворился в воздухе. Лина успокоилась и сказала: — С тобой не соскучишься. — Это точно. Лина, скажи мне, как так получилось, что ты здесь работаешь? И почему с Мигелем? И давно ли? Вы с ним вместе? — Нет. Нельзя сказать, что мы вместе. Будь он неладен, этот Мигель! Значит, так, я — певица. Приехала на заработки. Два месяца назад. А Мигель тогда со своими ножами работал с Рамоной. Это его напарница. И вот однажды Рамона не явилась. Как потом оказалось — сбежала с любовником и вышла за него замуж. А мужу неприятно видеть, как прокалывают жену, согласись? — Логичное объяснение. — Тогда ко мне подошла Мэгги и спросила, не пойду ли я на ее место. Я сказала «нет». Но Мэгги не отставала. Пообещала сотню в неделю. Это вместо пятидесяти у Рамоны. Я сказала: «О'кей». И вот, — Лина пожала плечами, — пока так. Толпе нравится. На меня они готовы смотреть весь вечер. Но я уломала Мэгги на сто пятьдесят. Уже шесть недель мы это делаем. Вернее, делает-то все он, а я только стою. — И не страшно? — Сейчас нет. А вначале — да, было. Но Мигель ничего, уж что-что, а ножи он держать умеет. Вот так, дорогуша. — А родилась ты где? Здесь, в этом городе? — Нет, родилась я в Венесуэле. Но живу здесь уже достаточно. В «Коронет-отеле» на Вестерн-авеню. Одна. Комната 40. Можешь навестить. — Э-э… сейчас надо бежать к шефу. Когда следующее представление? — Следующее уже было. Закончилось как раз перед твоим приходом. Осталось последнее — в полвторого. Посмотришь? — Не знаю. Попробую. — Я глазами показал на дверь справа от оркестра. — Ведет к хозяйке? — Да. Сразу к ее комнате. Но у нее там табличка: «Посторонним вход воспрещен». Я подмигнул Лине и пошел прямиком к двери справа от оркестра. За ней оказался маленький коридор. В конце его тускло горела лампочка, освещая другую дверь с табличкой: «Посторонним вход воспрещен». Я постучался. Половицы под ногами слегка закачались, дверь открылась, и оттуда зарычала мадам Риморс: — Что тебе надо, Мак? — Поговорить. — Хм, заходи тогда и не торчи там как… — Но как что, она не сказала. Я вошел. Это была комната, вернее комнатка, очень скромных размеров. Напротив двери стоял письменный стол, а за ним большой мягкий стул, достаточно большой и достаточно мягкий для внушительных размеров хозяйки. Помимо этого, из мебели в комнате было еще два простых деревянных стула. Сама Мэгги уселась на мягкий стул, а мне указала на простой: — Присаживайся, Мак. Я присел. У стола торчал тот самый парень, с кем Мэгги разговаривала часа два назад. Тот, про кого Лина сказала, что это Хуан Порфирьо. Сейчас я рассмотрел его как следует. Шести футов роста или чуть поменьше и худощавый. Он казался упругим и жилистым, как будто постоянно тренировался и держал себя в форме. Спорт, сауна и так далее. Среднего возраста, оливкового цвета кожа на лице и на шее, гладкая и натянутая. А костюм на нем был — мне такой в жизни не купить — стоил, наверное, целую кучу денег. Волосы черные и жесткие, начавшие седеть на висках, а губы большие и толстые, даже слишком толстые для такого лица. Его запросто можно было сфотографировать и поместить на обложку издания типа «Чувствительный латиноамериканец». Он был если не из Мексики, то уж из какой-нибудь другой южноамериканской страны, — это точно. Выглядел, конечно, здорово. Мы кивнули друг другу, а потом он обратился к Мэгги. Он говорил глухо и со специфическим испанским акцентом: — Большое вам спасибо, миссис Риморс. Я отнял у вас, наверное, много времени и сейчас должен уйти. И после этого сразу ушел. — Ну, так чего тебе надо? — в очередной раз зарычала на меня Мэгги. — Видите ли, произошло нечто странное Весьма странное. Мисс Мартин, та молодая женщина, с которой я провел здесь около часа… — Не тяни резину, выкладывай. Мне особо некогда с тобой цацкаться. Я видел, что ей было некогда и что она ничем не занималась, но промолчал. — Проклятье, — выругался я. Голова у Мэгги дернулась, жирное лицо заколыхалось. Мне показалось, что она собирается сесть на меня, чтобы тут же и раздавить. Но она только криво усмехнулась и икнула. — О'к-кей, Мак. Выкладывай, не стесняйся. — Миссис Риморс, я расскажу это, как сам все видел. Итак, произошла странная вещь. Мы с мисс Мартин уехали отсюда, а через минуту или две, не больше, нас догнала машина, из которой нас обстреляли. Из настоящего оружия. Мисс Мартин убили. Могли убить и меня, но мне повезло. Ну как, это странно или нет? — Ты прав, странно. Ну и что? — А то, что это случилось сразу же после того, как мы оставили ваше милое заведение. Голову даю на отсечение — сюда за нами никто не ехал. Вот я и подумал: может, вы подскажете, как это произошло, что кто-то узнал про нас. Забавно получается: стоило нам слинять, и нас сразу сцапали. — Ты дурак, Мак. И голова у тебя дурацкая. Что я, нанялась следить за каждой пигалицей, которая сюда заваливает? Да я и зада не приподниму, если кто-то захочет ее пришить. Да пусть вас обоих вздернут у меня перед входом, я буду дрыхнуть, как медведь в берлоге, ясно? А допустим, кто-то и выследил эту юбку, потом дружкам позвонил, что мне — их всех подслушивать, а? Что скажешь, Мак? — Ты права, хозяйка. Я просто хотел узнать. Можно ли еще вопрос? Так, ради смеха? — А не спросил бы ты лучше чертей на сковородке? Поди проспись, милашка. И не вздумай спросить, сколько мне лет. А-а-а-а… Это Мэгги так смеялась: «А-а-а-а», одновременно хлопая себя ладонями по животу, пыхтя и переваливаясь. Шлепни она так меня, и пары бы ребер как не бывало. Я смотрел на нее и думал: «Вот сидит женщина. Меня тоже родила женщина. Джорджия — женщина. И Лина — женщина, от которой внутри все замирает и куда-то падает». И я не мог себе представить, как это Мэгги стала такой, какая есть, играла ли она когда-нибудь в куклы, шила ли им платья. Глупо, конечно, но, глядя на мадам Риморс, детей становится жалко. — А ты, хозяйка, отхватила себе неплохое местечко. Давно ли оно у тебя? — О-о, еще с сорок пятого. Как приехала, так и купила. Маленькая золотая жила. — Приехала откуда? — Из Мексики, милашка. Прямо из Мехико. Я же там замуж выходила в тридцать четвертом. Он любил меня. Я чуть не упал со стула. Мэгги сказала: «Он любил меня», — и лицо у нее изменилось, стало мягче, как будто она вспомнила что-то давным-давно позабытое, но сама тут же все и испортила: — Оказался настоящий сукин сын. Гонялся за всеми девками города. Никого не пропускал, сволочь. Ну и откинул потом копыта. Сердечный приступ. А я страховку получила. Единственное, что можно было выжать из этого ублюдка. А ты знаешь, Мак, ведь многие думали, я его отравила. Выкопали, гады, из могилы и проверили, от чего умер. И от чего, думаешь? Сердечный приступ! А-а-а-а… — Складки жира снова закатались одна за другой. Разговаривая, Мэгги курила коричневую сигаретку. Я таких раньше не видел. Она взяла ее из пачки на столе. Пачка была необычная — зеленая, с черными буквами и яркой цветной картинкой. Пока Мэгги заходилась от хохота и утирала глаза похожими на два молота кулаками, я незаметно вытащил одну сигаретку и прятал в боковой карман. Это называется — работать детективом. Я подождал, пока колыхание жировых складок успокоится, и спросил: — А как насчет Нарды? Мэгги причмокнула губами и наморщила лоб: — Нарды? Что еще за Нарда? — Так, ничего. Ну что ж, у меня все. Спасибо. — Ты закончил? — Да, закончил. — Хар-р-рашо. А теперь, Мак, я скажу кое-что. Прочисти уши и слушай. Мэгги наклонилась вперед, и ее невероятных размеров груди расплылись по столу. Я невольно подумал о Лине. О Боже! — Хватит тебе здесь сшиваться. Пришел, видите ли, да еще меня и допрашивает. Кое-какие мозги у меня пока остались, понял, наглец? Сгинь отсюда, и чтоб духу твоего здесь не было, ясно или нет? Времени ответить не было. Дверь сзади отворилась, и вошел Мигель Меркадо. Тощий, как лезвие кинжала, в длинном, до колен, пиджаке и в облегающем трико. Он посмотрел сначала на меня, перевел взгляд на Мэгги и остановился в нерешительности: — Извините. Не думал, что вы заняты. Мигель вышел обратно в коридор, хлопнув дверью. — До свидания, дорогая, — сказал я. — Минутку, парень. — Что? — Я хочу, чтобы ты четко уяснил себе, что я имела в виду. Никакие допрашивающие меня нахалы мне здесь не нужны. И больше чтоб не приходил сюда. — Постараюсь. — Постараешься? Не вставай у меня поперек дороги, сосунок! Я усмехнулся и вышел в маленький темный коридорчик. Сделал несколько шагов, затем так, чтобы слышала Мэгги, сказал: — О, совсем забыл! — И почти вбежал в зал, где сидели посетители. Лину я увидел сразу. Она сидела все за тем же столиком с почти нетронутым коктейлем. Я мигом пересек зал. — Вот что, милая, хочешь мне помочь? — «Милая»? — промурлыкала она. — Это, Шелл, уже лучше. Но я смотрел на нее серьезно и внимательно. Лина поняла: — Да, конечно. В чем дело? — Если я не ошибаюсь, Мэгги сейчас будет звонить. Ты постарайся занять телефон и отвлечь ее. Но только не нарывайся на неприятности. Если увидишь, что это становится неестественным, сразу все бросай и занимайся своим делом. Поняла, милая? А сейчас действуй. Она улыбнулась мне так, как будто обещала вечное наслаждение: — Я поняла. Итак, Лина направилась к двери, ведущей в офис Мэгги, а я выскочил на улицу. Машина моя была припаркована футах в тридцати — сорока от входа, но я к ней не пошел, а спрятался в тени и посмотрел направо вдоль Адоуб-стрит. Единственный автомобиль, который я успел заметить, как раз поворачивал на Чавез-Равин-роуд. Он шел на очень приличной скорости. По сути дела, я видел только задние огни, но мне этого было достаточно. Я кинулся к «кадиллаку», врубил скорость и рванул следом. Дождь кончился, но дорога была мокрой, и «кадиллак» иногда заносило. Машина впереди свернула на Элизиан-Парк-авеню, а проскочив ее, — на бульвар Сан-сет. Наконец-то я рассмотрел эту машину. Новенький, только что купленный «кайзер» черного или темно-синего цвета. На Сансет пришлось немного отстать, но я держался так, что в любой момент мог ее догнать. Когда «кайзер» свернул направо, на бульвар Глендэйл, я уже точно знал, что преследую Мигеля. Глава 5 Черный «кайзер» свернул налево и поехал вверх по Дуан-стрит, еще одно звено цепи встала на место. Религиозная организация Нарды — Общество Ревнителей Истины Внутреннего Мира — судя по адресу, полученному мной от Сэмсона, располагалась как раз за этим подъемом. Дом 6417 по бульвару Сильвер-Лэйк. Бульвар Сильвер-Лэйк получил свое название от находящегося рядом озера. [9] Дуан-стрит закончилась, и я не сомневался, что нужный дом находится где-то поблизости. 9 От англ. — Серебряное озеро. Проехав еще с полквартала, я увидел справа от дороги, за широкой зеленой лужайкой, большое двухэтажное здание. Ночью оно смотрелось как часть голливудской декорации для «Багдадского вора». Практически это был храм. Четыре круглых купола по углам, величественные шпили. На фоне темного неба они выглядели внушительно. С дальней стороны к зданию подходила гравийная подъездная площадка, захватывавшая часть улицы. Сейчас она была едва видна. Но не успел я толком оглядеться, как с подъездной дорожки вылетел, громко урча, длинный седан и, провизжав шинами по асфальту, с левым поворотом выскочил прямо на нас. Водитель в машине передо мной резко затормозил, «кайзер» замер и лихорадочно засигналил и замигал фарами. Поравнявшись с ним, длинный седан остановился. Они закрыли фактически всю проезжую часть. Я мало что мог сделать в этой ситуации. Остановившись в нескольких футах за «кайзером», я видел, как из него вышел Мигель, как он приблизился к дверце водителя другого автомобиля. Меня бросило в пот. Я никогда не считал себя тугодумом и тупицей и, как мне кажется, сейчас тоже правильно полагал, что в пятнадцати футах впереди меня идет небольшое совещание о том, как проделать маленькую круглую дырку в черепе частного сыщика Шелла Скотта. Может, я и ошибался, но меня этой ночью уже посещало чувство, что выйти из игры мы должны были вместе с Джорджией. Возможно, кто-то еще тешил себя такой надеждой. Но в одном, по крайней мере, я был уверен точно: я находился не у друзей. Если бы только мой приятель Мигель посмотрел хорошенько назад или если бы кто-то узнал мой лимузин, то не представляю, как бы я объяснил свое появление в таком месте в такой час. Трудно бы было объяснить. Особенно с маленькой круглой дыркой в голове. Я, конечно, мог развернуться и уехать или проскочить вперед по обочине, но мне не хотелось пропустить в этом представлении ни одного акта. Я сунул руку под мышку, вытащил свой тридцать восьмой и положил рядом на сиденье. Затем открыл бардачок и нашел там темную, видавшую виды шляпу и черные очки. У меня всего одна шляпа, темная. Для темных случаев. С некоторых пор я вожу ее с собой вместе с очками, потому что если ты следишь за кем-нибудь на улице, то идешь сначала без шляпы и без очков, потом их надеваешь, потом снимаешь очки, прячешь их в карман, и в результате тот, за кем следишь, ничего не подозревает. Итак, я напялил шляпу и нацепил очки, надеясь, что все обойдется. Такой маскарад позволяет мне скрыть хотя бы торчащие светлые волосы и лохматые несуразные брови. Я не мог разобрать ни слова из того, что они там впереди говорили, но они все совещались и совещались. Несколько раз я вхолостую давил на акселератор, нажимал сигнал, в общем, усиленно изображал из себя нетерпеливого туриста. Я даже высунулся и, зажав язык зубами, прокричал: «Пош-шли с дор-роги!» Мигель огрызнулся вполоборота: — Заткнись, Мак, — и снова наклонился к тому, кто сидел во второй машине. Я слышал, как тот, другой, включил первую скорость и на полном газу дернулся вперед. Его автомобиль проскочил мимо меня так быстро, что единственное из замеченного мною было то, что рядом с водителем сидел еще кто-то. Лиц я не рассмотрел. Мигель пошел обратно к машине. Или ко мне. Пригнув голову как можно ниже, я тронулся и объехал его в тот момент, когда он садился в свой «кайзер». Глядя в зеркало заднего вида, я убедился, что до меня ему дела нет: он развернулся и уехал вслед за первым. Я принял вправо, снял очки и поехал помедленнее, чтобы прочитать то, что было написано на почтовом ящике перед храмом. 6417, есть попадание! Подъездная площадка оказалась обсажена плотными рядами густого кустарника и эвкалиптовыми деревьями. Используя их, как прикрытие между собой и зданием, я выключил фары, резко развернулся и помчался за Мигелем. По тому, как ярко загорелись красные тормозные огни его автомобиля перед поворотом на Дуан-стрит, я понял, что сейчас он повернет налево. Значит, обратно тем же путем. Я выждал и не стал догонять его. Пусть, думаю, поднимется до конца. Потому что, когда сворачиваешь с Сильвер-Лэйк на Дуан, едешь на самой низкой. Иногда этот подъем кажется крутым, как склон горы. И только когда Мигель уже перевалил через верхнюю точку, я надавил на газ до самого пола. Теперь уж я не отставал и старался держаться от него примерно за полквартала. Это было захватывающе. Где-то впереди длинный седан с двумя дружками Мигеля, потом сам Мигель, и в хвосте погони — я на «кадиллаке». И ни малейшего понятия, куда я за ними увязался. Правда, вскоре, почти уже у «Эль Кучильо», я понял куда. Там я заранее свернул на Адоуб. Припарковавшись на Колледж-стрит, что от «Эль Кучильо» сразу за поворотом, я вновь нацепил шляпу и очки и остаток пути до кабачка проделал пешком. Внутрь на сей раз не зашел: мне показалось, что лучше оставаться снаружи. Сбоку от этого ночного заведения имелась стоянка. Я быстро убедился, что «кайзер» уже там, даже капот не успел остыть, и открыл дверцу водителя. Хоть это и было рискованно, но я достал карманный фонарик и осветил приборную панель. Прочитать имя владельца и адрес хватило нескольких секунд: «Миссис Маргарет Риморс», зарегистрирован за «Эль Кучильо». Ну что ж, отлично. Второго автомобиля на стоянке не было. Я искал его минут пять и нашел через несколько домов от клуба. Внутри тоже никого не было. Регистрационной таблички я не обнаружил, но записал номер водительских прав с адресом Нарды. «Эль Кучильо», я уже говорил, начинался как бы прямо от тротуара, но я еще не сказал, что перед его входом растет несколько пальм. Спрятавшись за одну из них, я сунул свой тридцать восьмой в карман плаща и стал наблюдать за освещенным неоновой вывеской пространством. Прошла минута, другая, я закурил и посмотрел на часы. Час двадцать пять. Наступило воскресенье. Сначала вышел молодой парень с девушкой. Он страстно ее тискал, та не возражала, оба качались и хихикали. — О-о, Джордж, прекрати, пожалуйста. Не здесь, Джордж. Я почувствовал себя лучше. Потом показались они: Мигель и двое дружков. Вышли и остановились. Дружки Мигеля были среднего роста, но мускулистые и крепко сбитые. Оба отлично одевались — я не мог не обратить внимания на светло-голубые габардиновые костюмы, и у каждого под правым плечом пиджак слегка топорщился. А выглядели они как две фотографии, сделанные с одного негатива. Близнецы. Один братец что-то сказал Мигелю, но я не расслышал что, губы у него еле двигались, а затем оба, миновав пальму, где я стоял, пошли к автомобилю, а Мигель нырнул обратно. В мою сторону никто даже не взглянул. Я убрал револьвер в кобуру и спокойно докурил сигарету. Чувствуя, что ничего не понимаю в этой свистопляске, я начал сопоставлять уже известные мне факты. Бессмысленные на первый взгляд заявления Джорджии, ее болтовня за столиком, информация Корнелла Мартина, признание Джорджии об убийстве Нарды, который, как оказалось, умирать и не собирался. «Скачет, как сама жизнь», — сказал Сэм. А куда утекали денежки? Денежки с банковского счета Джорджии Мартин? Разговор с глазу на глаз с Мэгги Риморс. И наконец эта последняя заморочка: «Эль Кучильо» — дурацкий храм под номером 6417 — снова «Эль Кучильо». Все носились по какой-то замкнутой кривой. Я попытался подвести черту, и знаете, что получилось? Что я бегаю по этой кривой быстрее остальных и некоторых уже обогнал. Схема начала прорисовываться. Буквы уже были, хотя прочитать пока ничего не удавалось. В кафе заиграли вступление к номеру с ножами, кто-то крикнул что-то нечленораздельное в микрофон. Третий выход. Я затушил сигарету и стоял, усиленно пытаясь найти какое-нибудь решение. Ничего. Интересно, как там Лина? Как у нее получилось с Мэгги? Оставалось только надеяться, что она не переиграла. В два часа Лина будет уходить, и я спрошу. Лучшего в голову не приходило. Впрочем, и это ничего не решит. Внутри загремело стаккато на барабанах. Самое интересное. Я представил, как выглядит сейчас Лина. Шорты и ярко-алое болеро. Мне даже подумалось: а может, зайти посмотреть? Но нет, лучше не надо, а то Мигель, чего доброго, занервничает. Странно и неуютно, не видя представления, следить за его ходом по доносящемуся через открытую дверь звуковому сопровождению. Я слышал, как глухо вонзались в дерево ножи, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, и перед моими глазами стояло красивое полуобнаженное замершее тело. Затем тишина взорвалась криками и аплодисментами. Еще один крик. Номер закончился. Снова крики. У меня пересохло во рту при мысли о том, как изуверски изощренно действует на зрителей последний нож Вдруг я почувствовал неладное Женщина кричала странно. Шум внутри быстро нарастал и вот уже выплеснулся на улицу, а внутри тем временем все стихло, за исключением нескольких приглушенных голосов. Почему не играют музыканты? У меня перехватило горло, а сердце бешено заколотилось. Я выскочил из-за пальмы и наткнулся на торопящихся побыстрее скрыться мужчину и женщину. Его я успел схватить за рукав: — Что там происходит? Какого черта паника? Мужчина испуганно на меня посмотрел: — Отпустите руку. И успокойтесь. — Я спрашиваю, что происходит? В чем там дело внутри? — Дело в том, мистер, что эта дама, Лина… в нее там нож попал. Глава 6 Ждать дальше было нечего. Я бегом бросился в зал, чуть не сбив с ног нескольких зевак, стоявших ко мне спиной, и, изо всех сил работая плечами и локтями, протиснулся сквозь толпу. Черные очки слетели на пол и хрустнули под чьими-то каблуками. Оркестр тем временем заиграл приятную испанскую мелодию, и на сцену вышла и закружилась в танце высокая брюнетка в желто-зелено-красном костюме. Она кружилась так, что юбка взлетала почти до пояса, открывая красивые длинные ноги, но видно было, что сердце у нее не на месте. Рот девушки и глаза выдавали сковывающее ее внутреннее напряжение, а колени дрожали, как кастаньеты на запястьях. У дальнего конца стойки я задержался, заорав на бармена: — Где Лина? Он указал на дверь, ведущую в офис Мэгги: — В костюмерной. Не заори я на него, он так бы и пребывал в шоке всю ночь. Я бросился к двери, распахнул ее и одним махом пересек полуосвещенный коридор. Из-за другой двери, полуприкрытой и расположенной направо от меня, шел свет. Я — туда. Огромная слоновья спина Мэгги заслоняла собой все внутреннее пространство. Она стояла, уперев руки в бока. Чуть подальше за ней, на кушетке, мне были видны стройные ножки Лины, их золотистый загар эффектно контрастировал с изящными черными туфельками на шпильках. Я сделал три широких шага и, обогнув жирное препятствие, склонился над кушеткой. Лицо у Лины было бледное, она тяжело дышала: — Quendo, как я рада, что ты пришел. — Что произошло? Это серьезно? Девушка покачала головой: — Фу, ерунда. Ну и напугалась же я. Мерзавец Мигель! Я убью этого поросенка и отрежу ему все лишнее. У меня прямо гора с плеч свалилась. То сердце прыгало, как у зайца, а тут успокоилось. И тотчас я заметил, что к левому боку Лина прижимала сложенное в несколько раз полотенце. Приподняв у полотенца один край, я посмотрел на рану. Кровоточащий порез начинался сразу от нижнего края болеро и шел вниз и немного в сторону примерно на три дюйма. Не похоже, чтобы рана была глубокой, но еще чуть-чуть, и она бы запросто могла стать смертельной. — Может быть, ты что-нибудь странное заметила? В том, как все случилось? — Странное? Да, пожалуй, все это очень странно. Глаза у Лины сузились, и она прикусила губу Мне этого было достаточно. Я повернулся к мадам Риморс, которая по-прежнему возвышалась в дверях, как монумент из плоти и костей. Кулаки ее, как и минуту назад, упирались в бедра, толстая кожа лба собралась в две глубокие складки. — О'кей, милашка, — процедил я сквозь зубы, — где он? Мэгги повела борцовскими плечами: — Почем я знаю? Сбежал, наверное. Если хочешь разобраться с ним — разбирайся. А ко мне не лезь, понял, наглец? Такое в нашем деле бывает. — Ты права, бывает. В вашем деле всякое бывает. Только у меня предчувствие: что-то сегодня будет с Мигелем. Где он, говори? Или поможешь мне, или я разнесу твой притон вдребезги. Мэгги с шумом прочистила горло, плюнула и, ни слова не говоря, потопала по коридору. Я снова обратил все внимание на Лину: — Мигель подождет. Давай, милая, попробуем выбраться отсюда, пока еще что-нибудь не случилось. Ты в порядке? Она села, скинула ноги на пол и улыбнулась: — Ты что, переживаешь за меня? — Да. Давай побыстрее, если можешь. В этой клетке твое здоровье вряд ли улучшится. Я взял ее за руку и повел через зал. Все что-то кричали, каждый норовил пожать Лине руку, предлагал выпить, но я упорно тащил девушку к выходу. Я ничего не слышал, вернее, не слушал, потому что искал глазами угрюмые рожи близнецов и был так заведен, что, встань у меня на пути кто-нибудь с подозрительной физиономией или просто тронь за руку, я бы не пожалел кулака, чтобы выбить этому типу все зубы. Наконец мы выбрались наружу. И хоть улица была пуста, я ни на секунду не переставал вертеть головой по сторонам и успокоился лишь в машине, да и то только когда она благополучно завелась и мы поехали. Убедившись, что погони нет, я повернулся к Лине. Ее правая рука прижимала к ране полотенце, а левая поддерживала правый локоть. Она вся дрожала: — Закрой окно, Шелл. Очень холодно. Я, оказывается, настолько увлекся мыслями о случившемся, что совершенно не отдавал себе отчета в том, как она одета. Хотя точнее было бы сказать — раздета. Туфли, чулки, черные шортики и едва прикрывающее грудь болеро. И больше ничего. Совсем ничего. Я поднял стекло: — Как ты себя чувствуешь? О'кей? — Все в порядке, Шелл. Только я не привыкла возвращаться домой в таком виде. — Знаю. Но мы сейчас едем не к тебе домой. Мы ехали в направлении Голливуда и больше не разговаривали. Я думал. Кому-то придется жестоко поплатиться за сегодняшнее, но перед тем, как этот кто-то сполна заплатит, мне еще нужно многое узнать. Дело принимало самый серьезный оборот, и я бы немало дал за то, чтобы понять, почему Джорджия решилась на убийство и чуть было не утащила с собой в могилу и меня. И, Боже правый, это ведь лишь начало! А кроме того, при чем здесь Трэйси Мартин? И если при чем, то где ее искать? На бульваре Сансет движения в этот час почти не было, и моим размышлениям никто не мешал. В начале третьего мы свернули с бульвара налево, проехали Вайн, затем вниз через Мэлроуз и выехали к «Спартан-Апартмент-отелю» на Норт-Россмор. Я припарковался через дорогу напротив. — Где мы? Куда приехали? — спросила Лина. — Ко мне. Я здесь живу. Ее зубы влажно блеснули в темноте. — Значит, ты меня больше не боишься? — Послушай, милая. Ты была сегодня на волоске. И если только это не несчастный случай, а я не думаю, что это несчастный случай, то за ним последуют и другие события. Никто не поручится, что в твоем отеле тебя не ждут. А здесь ты в безопасности. Лина тихонько засмеялась. Смех приятно журчал у нее в горле, в то время как мое горло снова пересохло. — И вдобавок мне надо задать тебе пару вопросов. Опять смех. Чертовка! Я обошел капот и помог ей выйти из машины. Впрочем, в помощи она совсем не нуждалась, хотя в тот момент это не имело никакого значения. Нас встретил Джимми, двадцатилетний служащий, временно заменявший консьержа: — Добрый вечер, мистер С-сс… Но тут он заметил Лину. Заметил и засиял, как серебряный доллар. Шорты, болеро, полотенце в крови — в общем, он так и остановился на звуке «с-сс…» и застыл с не-могу-в-это-поверить глазами. Пацан то мигал, то облизывал губы, то порывался бежать куда-то. Обо мне он забыл начисто. — Ключ, Джимми. — А? — Он мигнул, облизнулся и дернулся в мою сторону. — Ключ. Мой ключ. От моей квартиры. Чтобы дверь открыть. — О, конечно, мистер Скотт. Конечно-конечно. Получив ключ, мы направились к лифту. Лина прижалась ко мне и негромко, но так, чтобы Джимми слышал, сказала: — Он такой лапушка. О, видели бы вы Джимми после этого! В лифте у нас самообслуживание. Я нажал кнопку и, не выдержав, посмотрел на парня еще раз. Он улыбался во весь рот счастливой глупой улыбкой и, ничего не соображая, смотрел в пространство. — Не шути так с Джимми. Он еще ребенок. Ты его лишила сна и покоя, как минимум, на неделю. — А может быть, я люблю молоденьких. — Не дури. — И не подумаю. Я живу на третьем. Через две двери от моей квартира доктора Пола Энсона. Я постучался к доктору несколько раз, чем и поднял его с постели. Он высунул голову в щель, сначала увидел меня, потом Лину. Реакция медицины почти ничем не отличалась от реакции представителя ночных служащих. — Извини, Пол, что приходится беспокоить, но видишь ли, эту леди неосторожно пырнули в бок. Ничего, если я попрошу тебя посмотреть? — Какой разговор, Шелл. Никаких проблем. Сейчас буду. — Проводив Лину глазами, он захлопнул дверь. На этот раз я Лину опередил: — Да-да, я знаю. Он такой лапушка. — Не лапушка, а лапуля. Но с тобой все равно не сравнишь. Пока я открывал дверь и включал свет, Лина стояла в коридоре. Хорошенько оглядевшись и убедившись, что в квартире в мое отсутствие никто не побывал, я пригласил даму войти. Нервы у меня были на пределе. Я едва сдерживался, чтобы не заглянуть под кровать и не ткнуть в портьеру револьвером. Сначала мы прошли в гостиную. Свою гостиную я люблю. Особенно гостиную, хотя и другие комнаты тоже. Сразу как войдешь, у меня там стоит диван, лицом к камину. Впрочем, камин не настоящий. Диван темно-шоколадного цвета и такой большой, что можно свободно сидеть вшестером и играть во что-нибудь, а перед ним — тоже солидных размеров — черный кофейный столик с лакированной поверхностью. Кажется, что ножек у столика нет вовсе, такие они маленькие и незаметные. Поверхность столика никогда толком не вытирается, и там всегда остаются кольца и разводы от бутылок и стаканов, но их не видно, потому что сверху лежат журналы, и если журналы не трогать, то ничего и не заметишь. Только не спрашивайте, кто приносит бутылки и зачем. Для того чтобы сидеть, у меня есть еще низкое кожаное кресло — мое личное, только я там сижу, несколько набивных коричневых стульев и три большие подушки. Подушки обычно валяются где попало. На полу — от стены до стены — ковер желто-золотистого цвета с длинным лохматым ворсом; очень приятно, когда устанешь, разуться и пройтись по нему босиком. Приходите как-нибудь, уверяю, ваши натруженные женские ноги забудут всякую усталость. Лина вошла и остановилась налево от двери, там, где у меня два аквариума. Один большой — для различных тропических рыбок, а второй поменьше — для гуппи. Она захлопала в ладоши, как ребенок в кондитерской лавке: — Как здорово! Какие маленькие рыбки! — Да, маленькие рыбки. Тебе нравится? — Они прелесть. Как они называются? — Она показала пальцем в большой аквариум на темно-красного двухдюймового самца с кровавого цвета плавниками, которые в два раза длиннее самой рыбины. — Это самец Betta Splendens. Сиамская бойцовая рыбка, их раньше специально выводили в Сиаме и устраивали бои. Кто кого убьет. Потому-то у меня всего одна. С особями своего вида они дерутся не на жизнь, а на смерть. Хотя по его виду не скажешь. — Caramba! [10] Какой красавец! — Ага. А лучше всего они смотрятся перед схваткой, перед тем как убьют или будут убиты. Вот посмотри. Я взял маленькое круглое зеркальце и поднес к аквариуму. Увидев свое отражение, бетта напрягся и распустил плавники. Его жабры усиленно заработали, заходили вверх и в стороны, а яркий грудной плавник медленно заколыхался. Но сердитое возбуждение сразу же исчезло, стоило мне положить зеркальце обратно, плавники обмякли, а рыбка стала такой же ленивой, как и минуту назад. 10 Черт возьми! ( исп. ) Лина была очарована: — Как интересно! — Вот-вот. А если б я, вместо отражения, посадил туда другого бетту? Они б стали рвать друг дружку на клочки, кусочки плавников полетели бы во все стороны, и кто-нибудь из них наверняка убил бы другого, не сомневайся. Грустное зрелище, правда? Даже среди рыб. Так что с моральной точки зрения… — Тут я ухмыльнулся. Лина отвернулась от аквариумов и окинула взглядом гостиную. На глаза ей сразу попалась яркая картина над камином — обнаженная натура, примерно метр на метр. Она подошла и уставилась на нее, как в музее: — Кто это? Что за жирная свинья? — Вторая жена. Амелия. Лина засмеялась: — Нет, серьезно. Кто это? — Я же сказал тебе. Амелия. Тогда Лина нахмурилась и, как маленькая девочка, надула губы: — За дурочку принимаешь. Скажите, пожалуйста, я не знала… Но ведь ты же не женат! — Тут она топнула ногой. — Marrano cochino! He пудри мне мозги! Я убью ее. Я и тебя убью. Я не сдержался и захохотал: — Я пошутил, не кипятись. Не знаю, кто это. Я купил ее на Мэйн-стрит. Кто-то заложил и не выкупил. Не правда ли, миленький поросеночек? — Фу! Она отвратительная. — Лина вздернула головку. — Не на что посмотреть. Разве можно сравнить ее тело с моим? Да ничуть! — Но тут она снова стала серьезной. — Ты женат! Женат на какой-нибудь потаскухе! — Не-а. Ни на потаскухе, ни на ком другом. Пока еще в свободной продаже. Заявки принимаются. — Я закрываю продажу. — Она подошла ко мне, покачивая бедрами. И вдруг стук в дверь. Дьявол! Так и есть, пришел доктор. Я впустил его, неприязненно подумав: ну и пижон. Одет он был в дорогой темно-бордовый халат, на шее серебристый шелковый шарфик, а надушился словно на свадьбу. Волосы прилизаны, и если б я не знал, что свои, то можно было принять за парик. Он бы наверняка еще и побрился, если бы я не попросил его поторопиться. Напрасно. Лучше бы он не спешил и брился. — Так-так, — участливо начал он. (По-моему, так даже чересчур участливо.) — Так-так, что здесь у нас за проблема? Забыл сказать, что Пол Энсон обслуживает колонию киношников. Цены у него умопомрачительные, диагнозы почти всегда безошибочные, а манеры утонченные и изысканные. Он зарабатывает кучу денег, и большую их часть тем, что прописывает плацебо голливудским ипохондрикам. Время от времени Пол пропадает на несколько дней в Сан-Франциско, расслабляется, так сказать. Он высокий и немного смахивает на Джона Уэйна. Но только немного. Итак, доктор уложил Лину на диван и осмотрел рану. Пока он ее промывал и обрабатывал, он не переставая что-то говорил. Слава Богу, вскоре с этим было покончено. Лина поднялась, поблагодарила его, и, по-моему, Пол почувствовал себя так, как будто ему уже заплатили. Однако я не забыл напомнить прислать счет. Доктор с готовностью вызвался тут же провести более тщательный медицинский осмотр пациентки, но я уже успел проводить его в коридор и поспешил закрыть за ним дверь. — Лучше? — спросил я у Лины. — Лучше. У него такие мягкие руки. — Да, хватают и щупают очень мягко. — Но он не хватал и не щупал. Он был крайне осторожен. — Лина встала с дивана. — Я хочу посмотреть, как ты живешь, Шелл. Пришлось показать ей свои хоромы. Помимо гостиной, у меня в квартире есть еще кухня, спальня и ванная. Ванная чистая, выложена белым кафелем, только вверху один ряд зеленый; кроме самой ванны, где можно полежать, есть еще и душ. Ну и все остальное, что полагается. А в спальне наиболее примечательная вещь — это большая голливудская кровать. На стенах и окнах — портьеры, на полу от стены до стены опять же ковер, только черный; несколько стульев, тумбочка и подушка такие же, как в гостиной. В спальне Лина первым делом подошла к шкафу. Одежду я шью у Конни Бенштайна на Стрип-стрит. — Отличные тряпки, Шелл. Но какие галстуки! Почему такие яркие? Мне было чертовски приятно просто за ней наблюдать. Смотреть, как она двигается, говорит. И я все время ждал чего-то. Чего-то, что вот-вот произойдет. От нее исходило какое-то невидимое притяжение. Затем Лина заглянула на кухню и вернулась с бутылкой виски: — Это для вечеринки. Мы сегодня устраиваем вечеринку! Она принялась открывать бутылку, но я взял это дело на себя, налил два стакана, добавил льда, и мы прошли обратно в гостиную. Она села на одном конце дивана, я — на другом. — А сейчас давай поговорим. — Фу! Я не желаю говорить. — Девочка, если ты не будешь отвечать мне, я тебя поколочу. Расскажи-ка лучше, что было после того, как я ушел? И как он в тебя попал? Лина вздохнула: — Ну хорошо, только глупо это все. С чего ты хочешь, чтоб я начала? — С того момента, как мы расстались в «Эль Кучильо». Пыталась ли Мэгги звонить кому-нибудь? — Dios mio! [11] Ты не поверишь. После твоего ухода я сразу же бросилась к ней в офис. Трубку она держала уже в руке, но положила обратно, как только меня увидела. Заорала: «Какого черта?» Ну ты представляешь. 11 Боже мой! ( исп. ) — Представляю. Что было дальше? — Значит, так. Я говорю, что хочу получать больше денег. Что торчать три раза за вечер под летящими ножами стоит дороже. Она говорит: «О'кей» — и хочет, чтобы я убиралась ко всем чертям. Но я и не думаю этого делать. Я спрашиваю, когда я начну получать больше и сколько это будет в деньгах, и так далее и тому подобное. Потом я вижу, что она уже выходит из себя и вот-вот меня вышвырнет. Но она ничего мне не сделала, потому что я успела улизнуть. В зале есть телефонная будка, я — туда. Я специально погромче заикнулась о монетке, и вот уже мне их тянут со всех сторон. Как ты думаешь, сколько мужиков предложили мне монетку? — Человек сто, не меньше. Дальше. — Как можно быстрее набираю номер Мэгги. Из будки это другой номер. У нее там звонит, и она берет трубку. Ну как, я правильно действовала? — Правильно. Как по нотам. — И вот я изменяю голос и пытаюсь говорить. Она отвечает, что ей некогда. Что лучше бы я перезвонила. Я говорю, что, мол, ищу работу, что, мол, из Мексики, могу танцевать и прочее. Я чувствую, что она вот-вот взорвется. И вдруг ее там нет — на том конце. Пропала куда-то. Я немного выждала, огляделась и… Madre de Dios! Она уже в зале и смотрит прямо на меня. Это — львица, фурия, вулкан какой-то. Открывает дверь в будку и спрашивает, что я там делаю. Я хотела повесить трубку на место, но она ее выхватила, а второй рукой вытолкнула из будки меня. Потом как заорет: «Педро!», тот пулей к ней — это один из официантов. Она говорит ему: «Поди в офис и скажи что-нибудь по телефону», а сама такая злющая-презлющая. Педро убегает, Мэгги несколько секунд слушает телефон и наконец мрачнеет еще больше. Потом смотрит на меня. О, Шелл, как она на меня смотрела! А потом ушла к себе, и все. — Это все? — Я сглотнул. — О, милая, извини, это я впутал тебя не в свое дело. Извини, если можешь. — Но я же хотела тебе помочь. — Да-да, я понимаю. А потом Мигель захотел всадить в тебя нож. Как это было? — Скотина Мигель! — Лина сжала зубы и зашипела: — Сволочь. Уж я ему устрою. Я ему это так не прощу. Es un реrrо у va morir! Le sacarelos ojos con las unas! Lo matare! Voy a… [12] — Ну-ну, потише. Успокойся. Как это было? — Caramba! В общем, так, номер наш ты видел, да? — Лина усмехнулась. — Что я спрашиваю, ты же сам в нем участвовал. Короче, знаешь, чем он заканчивается. Итак, в самом конце, когда остается последний кинжал, этот gusano [13] начинает размахивать руками, раскланивается, и, когда уже никто ничего не ждет, именно в тот момент, он его и кидает. Последний нож. Все с учетом этого и спланировано. Чтоб неожиданно. Только в этот раз Мигель не кланялся совсем. Он просто быстро повернулся и выпустил нож. Но я следила за ним. Следила, потому что он мне начал казаться странным с самого начала третьего выхода. Я отпрыгнула, успела отпрыгнуть, но мне помешали рукоятки других ножей. И последний попал вот сюда. — Лина дотронулась до повязки. — Я так испугалась, что думала, умру. 12 Это — собака, и он умрет! Я вырву ему глаза собственными когтями! Он подохнет! Да я с ним… ( исп. ) 13 Червяк ( исп. ) — Бедный ребенок. А я-то, балбес, хорош. Ведь это из-за меня тебя чуть не убили. Ну ничего, Мигелем вместо тебя займусь теперь я. — Вот-вот, дай ему за меня хорошенько. — И за тебя, и за себя, и за нас обоих. Послушай, Лина, но ведь если бы этот нож летел чуть левее, чуть ближе к центру, и если бы ты так шустро не отпрыгнула, все бы выглядело как элементарный несчастный случай. Соскользнул с руки. Неточный бросок. — Мне повезло, — ответила Лина, — да и, в конце концов, это несерьезно. Я хотя и не думал так, но промолчал. По-моему, это было серьезно. Серьезно для Мигеля. — Хватит, — сказала вдруг она, — хватит болтать. Иди сюда! — Лина похлопала по дивану рядом с собой. — Сядь ко мне. Я плавно переместился по дивану в ее сторону. — Обними меня. Я хочу тебе что-то сказать. Мне не нужно было это повторять дважды. Я положил руку Лине на плечо. Мне кажется, о чем бы она меня ни попросила, дважды ей повторять не пришлось бы. — Исключительно ради тебя я согласилась разыграть эту жирную крысу. И нож в меня попал тоже только благодаря тебе. По-моему, ты должен меня поцеловать. Меня, повторяю, ей ни о чем не нужно было просить дважды. Я поставил стакан на столик, обнял Лину и притянул к себе. Она поцеловала меня так, как целуются перед смертью, как будто это последнее, что ей осталось. А я? Я — наоборот, как будто только тогда и жить начал. Потом она откинула голову и вздохнула: — Ox, querido, ты мне нравишься. Просто сил нет. Я тебе тоже нравлюсь, не так ли? — Так ли. И еще как. — Хм, то-то же. Так тебе идет больше. Я снова поцеловал ее в губы, и она как будто снова распростилась с жизнью. Да-а, так можно было дойти и до исповеди у постели умирающего. — Лина, скажи мне, что это значит — «querido»? — О-о, это значит «дорогой» или «мой милый». — Выходит, сейчас я твой дорогой, твой милый? — Да, — она прошептала это очень нежно, — мой самый милый. Прошла, наверное, не одна минута. Нарушить молчание пришлось мне: — Я не могу здесь долго оставаться. Нужно много сделать, и сделать именно сегодня, сейчас. — Сейчас ты уже ничего не сделаешь. — Она взяла мою левую руку и посмотрела на часы. — Полтретьего ночи. Отложи до утра, пожалуйста. Я сделал последнее слабое движение, чтобы освободиться: — И еще. Когда я уйду, то скажу консьержу, что здесь никого нет. Квартира пуста. И кроме меня, прийти никто не должен. Ключ я возьму с собой. Поэтому, если услышишь стук в дверь, не отвечай. Только если я дам знать, что это я. Теперь телефон. Трубку снимай, но первая не говори. Естественно, ответишь, если на другом конце буду я. Следующее: в кухне всего достаточно, тебе хватит. Ну а что касается остального… Итак, надеюсь, поняла: кроме меня, ни с кем не разговаривать. О'кей? — Ни с кем, кроме тебя, Шелл! Ее пальцы расстегнули среднюю пуговицу у меня на рубашке. Я почувствовал, как по спине пробежала мелкая дрожь, но ладони Лины уже обхватили мое лицо и тянули к себе. — Manana, querido, [14] — выдохнула она и поцеловала меня сначала в щеку, потом в губы, а потом под подбородком… Дьявол, а не девка! Я начисто про все забыл. И во сколько, вы думаете, я ушел? В пять часов! Глава 7 14 До свидания, дорогой ( исп. ) Я забрался в «кадиллак» и тупо вперился в пространство. Ощущение было такое, будто мне даже пальцем трудно пошевелить. Опять моросил дождь, но облака поднялись, посветлели, и я подумал, что, может, хоть воскресенье выдастся погожим. Я выехал на Сансет, повернул на восток и прислушался. Кроме шуршания шин по мокрой дороге — ни звука. Сделать надо было много, но самое главное — меня беспокоил вопрос: что с Трэйси? Впервые я услышал это имя пятнадцать часов назад, в субботу после обеда, но, несмотря на столь короткий срок, уже чувствовал ответственность за судьбу этой незнакомой мне девушки. Пока только фотография и описание внешности. Вернее, две фотографии: Джорджия дала мне две — портрет и в полный рост. И описание. Бросила на стол, когда уходила. С портрета на меня смотрело молодое лицо с широко поставленными умными глазами и зачесанными назад волосами. Лицо фарфоровой куколки с желто-зеленым выразительным взглядом. На портрете Трэйси улыбалась, очень симпатично и немного грустно; сбоку у рта виднелась небольшая родинка. Не совсем красавица, но милая и даже привлекательная. На другой фотографии, в полный рост, стояла невысокая девушка, почти девочка, но с вполне сформировавшейся фигурой. Она была довольно худая и одета в яркое ситцевое платье. Снимок был сделан на лужайке дома Мартинов. Трэйси стояла, опираясь на ручку кресла. И описание: девятнадцать лет; рост — пять футов два дюйма; вес — сто десять фунтов; глаза зеленые; волосы каштановые; особые приметы: слева у рта родинка, с внутренней стороны левого запястья имеется маленький шрам. Такая вот эта самая Трэйси Мартин. Но где бы на нее взглянуть? И почему ее похитили? И как мне надо исхитриться, чтобы ее найти? Лос-Анджелес на побережье самый большой город, 452 квадратных мили. Впрочем, по территории ему нет равных во всех Соединенных Штатах. Если Трэйси в Лос-Анджелесе, то район поиска сводится всего лишь к 452 квадратным милям. Что может быть легче? А если она в морге? Однако до сих пор все шло по определенной схеме, и если Трэйси тоже была частью этой схемы, то оставалась надежда. Дурак! Надежды, схемы, но где же факты? Хотя бы немного побольше фактов. Надо крутить дальше. Первым делом я решил заняться религией. Представив себя в роли жертвенного агнца для заклания, я помчался на бульвар Сильвер-Лэйк, чтобы наконец посетить Общество Ревнителей Истины Внутреннего Мира. Приготовься, Нарда, принимать гостя. Нарда принимал хорошо. Все, что имело отношение к его внешности, манерам и поведению, было продумано самым тщательным образом и неизменно производило неотразимый эффект. Я сначала немало удивился, но быстро вспомнил, что Южная Калифорния известна как своеобразная Мекка для разного рода молящихся и верующих, как своеобразный тигель, куда брошены и варятся в собственном соку чуть ли не половина существующих на свете сект и культов и где цивилизованный мир порой трудно отличим от суеверия дикарей. Такова наша жизнь здесь. Вы можете тут просто жить, можете иногда приезжать сюда и как-нибудь столкнуться с этим, а можете и ни о чем не подозревать до самой смерти. Что касается меня, то я здесь родился и вырос. Четверть века назад, когда, поддерживая штанишки, мы бегали в детский садик, Лос-Анджелес и Голливуд представляли из себя совершенно иную картину. Прежде всего, это был большой, ровно засаженный деревьями Голливудский бульвар, где постоянно крутили фильмы. Фильмы были немые, а пленка часто рвалась. Теперь старый город, вернее, его границы уже давно и во много раз перекрыты нынешними, а население выросло раза в два, а то и в три. Город рос, и мы росли вместе с ним. Люди стали приезжать со всех концов Америки, да что там Америки — со всего мира. Религия, вегетарианство, мистика, оккультизм, целители и врачеватели слетались сюда как мухи на мед, ни один другой штат такого не видел. То и дело возникал откуда-то очередной мессия, дурил народ, чистил кошельки и, уж как водится, очень быстро исчезал, уступая место другому. Целители возлагали руки, творили заклинания, считывали послания звезд, стояли на головах, чтобы спасти тела и души несчастных и набить карман звонкой монетой. Но не поймите меня не правильно. Многие искренне хотели добра и действительно верили в то, что проповедовали. Большинство же, и никто меня в этом не переубедит, поклонялись исключительно Его Величеству Доллару. И свои доллары они получали. Итак, пребывая в настроении весьма скептическом, я вырулил на Сильвер-Лэйк, нашел дом с вывеской: «На продажу» в полуквартале от храма ревнителей и припарковал свой нескромного цвета «кадиллак» как можно укромнее. Далее я пешком приблизился к штабу ОВМ — Общества Внутреннего Мира — и огляделся. То же самое, что и несколько часов назад. Только Мигеля нет поблизости. В предутренних сумерках храм смотрелся что надо. Я вспомнил слова Сэма о том, что сборища организуются где-то сзади, обогнул белый гравий подъездной площадки и дошел почти до самого конца дома, ища глазами кого-нибудь живого. Толпы не было. Справа и немного позади здания я увидел облаченную в белое фигуру, держащую свечу. Я направился туда. Это была молодая женщина с детским, круглым, как у херувима, личиком. Просторные одеяния укрывали ее с головой и ниспадали до земли. Я не знал, что мне следует говорить: «Доброе утро», или «Да пребудет с вами благодать Божия», или «Где все собрались?». — Фрэнсис Джойн, — представился я наконец. — Мне сказали, что где-то здесь устраиваются собрания… и я… э-э… — Вы не ошиблись, — ответила незнакомка, — только заходить надо вон там, поднимайтесь до конца и вниз, со стороны Апекс-стрит. Многие почему-то попадают сюда. Пойдемте, я провожу вас. — Голос у нее был тихий и приятный. Держа свечу над головой, женщина повела меня вверх по склону, и по извилистой, едва заметной тропинке мы вскоре вышли на другую сторону здания. В предутренней темноте слабо светили луна и звезды, и пламя свечи казалось необыкновенно ярким. Странное чувство овладело мной. Тихий мелодичный голос, огонек свечи, от которого по земле скользили огромные тени, и проступающие сквозь белую одежду очертания женского тела. Ощущение иного мира, чуждого и таинственного. Где-то впереди послышалась музыка. Органная музыка. Я ненавижу звучание органа, у меня от него мурашки. Но мы продолжали идти, и музыка лилась все громче. Мне вдруг ужасно захотелось оглянуться, а не плывет ли сзади по воздуху еще одна фигура в бледных одеяниях. Или, может быть, одни одеяния парят над землей? Обычно меня очень трудно сбить с толку. Я не признаю предрассудков. Я запросто хожу под лестницами, не поворачиваю, если вижу черную кошку, и не верю в привидения. Но для утренних прогулок я бы все же предпочел другое место. Мне стало жутковато — другого слова не подберешь. Женщина свернула налево, и мы вышли к сводчатому проходу в деревянном заборе или в стене, я не понял. Под аркой нас встретила еще одна такая же белая монашка и тоже со свечой. Моя гидесса подвела меня к ней, молча повернулась и удалилась, не проронив ни слова. Та, вторая, тоже ничего не говоря, пошла внутрь. Я, естественно, следом. Когда мы очутились перед маленьким столиком, на котором лежали открытая книга, перьевая ручка и чернильница, моя проводница остановилась. Верхняя половина левой страницы была исписана неразборчивыми подписями. Значит, от меня тоже требуется расписаться. Я вывел имя — Фрэнсис Джойн — и придуманный адрес на Альворадо. Перо тихо поскрипывало. Я выпрямился. В мерцающем пламени свечи глаза стали различать внутреннее убранство помещения. Ряды деревянных стульев и сидящие на них лицом к востоку люди, много людей. Ухо не улавливало ничего, кроме органной музыки. Свеча двинулась вперед по проходу и остановилась у незанятого стула с краю. Я уже открыл было рот, чтобы задать вопрос, но передо мной тут же появилась поднятая вверх раскрытая ладонь, означающая, должно быть, требование сесть и молчать. Я повиновался. Шелестя одеждами, женщина медленно отплыла обратно под своды арки. Вместе с ней исчез и источник света. Я остался сидеть в полной темноте, где лишь сияние звезд позволяло немного ориентироваться. Я попробовал осмотреться получше. Рядом и впереди из темноты проступали силуэты десяти или пятнадцати человек, так же замерших на стульях, как и я. Остальных я не видел. В голове родилась мысль: а что, если просижу вот так до самого рассвета, и ничего не произойдет? Но в проходе снова показалась женщина со свечой. На этот раз она привела двоих — мужчину и женщину. В слабом свете они выглядели лет на семьдесят, не меньше. Она их так же усадила, как и меня, и опять удалилась. Прошло несколько минут. Затем в арке показались сразу обе женщины в белом. Очевидно, к той, что привела двоих стариков, а перед ними меня, присоединилась и та, с кем я встретился на лужайке. Они прошествовали к переднему ряду и развернулись там, встав лицом к собравшимся в трех-четырех футах друг от друга. От меня они сейчас были футах в пятнадцати. В руках у женщин по-прежнему горели свечи, и так продолжалось, пока играла музыка. Неожиданно, как по сигналу, свечи погасли. В то же мгновение замолчал орган. И вдруг над нашими головами появилось и начало разрастаться неведомое свечение. Центр его находился вверху и немного позади стоявших к нам лицом женщин в белом. Свечение нарастало, становилось все ярче, и вот уже перед нами огромное сияющее изображение человеческого лица. По-моему, это была большая, искусно подсвеченная картина или сильно увеличенная фотография. Размеры ее достигали пятнадцати — двадцати футов в высоту и столько же в ширину. Казалось, что этот человек с белым тюрбаном на голове вознесся над нами чудесным образом и теперь взирает с высоты на собравшуюся паству, глядя черными сверкающими глазами каждому прямо в душу. Достигнув определенной яркости, свет как бы замер, очертания лица застыли. Впечатление было такое, что оно висит в ночном небе само по себе, не поддерживаемое абсолютно ничем. Прошло еще несколько минут. Вроде бы ничего не происходило, но вдруг откуда-то сверху с неожиданностью и быстротой молнии ударил плотный сноп света. Он выхватил из мрака лицо и плечи человека, стоящего на четыре или пять футов выше уровня моих глаз. На его голове покоился белый тюрбан, руки простирались вверх, а взгляд был направлен вперед и вниз, к прикованным к нему лицам людей. Ни звука. Все замерли. — Ученики мои, — заговорил он, — последователи. Слушайте же меня. Да внемлите же. Сильный резонирующий голос приятного глубокого тембра достигал слуха каждого без всякого напряжения и звучал словно бы внутри тебя, а не исходил от странной висящей в воздухе фигуры. Я опустил голову на грудь и закрыл глаза. «Скотт, старина, — сказал я себе, — уж ты-то, приятель, не должен на это поддаваться. Уж тебе-то грех попасться на такую дешевку. Это всего лишь увеличенный в студии фотоснимок, а этот ловкий парень стоит на невидимой подставке, на фоне собственной афиши. И подставку сколотили наверняка не члены профсоюза. Вверху за балку или за дерево он подвесил автомобильную фару и врубил ее так, что вся его хитрая физиономия сияет как начищенный чайник. И ждет, какая будет реакция. Не забывай, парень, ты сюда не за этим пришел». Я снова посмотрел на освещенного человека в тюрбане, и в памяти всплыла другая картина массового гипноза с другим «великим» знатоком человеческой психики — Адольфом Гитлером. Он тоже забирался на платформу, вывешивал позади себя собственную рожу гигантских размеров и истерично вопил о месте Германии в несправедливо поделенном мире. Итак, я сообразил, что передо мной Нарда. Он был хорош. Я сразу понял, что этот мошенник дружит с книгами, и половина из тех, что он прочитал, — по психологии толпы и массовому гипнозу. Готов поставить «кадиллак» против его тюрбана, что это так. А вы знаете, что такое гипноз? В наши дни это уже никакая не черная магия и не трюки в ярмарочных балаганах. Сейчас это инструмент, средство воздействия на пациента, которым широко пользуются психиатры. И не только они, а и обычные доктора-дантисты, а в последнее время и рекламные агенты, те, что пишут тошнотворную, такую — аж в кишках забирает, но весьма эффективную — белиберду. Гипноз — это как наркоз, скальпель для души. Многие медицинские методики сегодня обязательно включают в себя пристальный взгляд в глаза больного и многократное повторение одного и того же монотонным голосом. Я Нарду даже зауважал. Должен признаться, что все, что предшествовало его появлению, определенным образом на меня подействовало. Это и напряженное вглядывание в темноту, и его выход откуда-то сверху, и слова, им произносимые, и звук его голоса, ровный, как шум прибоя. Конечно, его разглагольствования были рассчитаны на легковерных и, если покопаться, не лишены слабых мест, но если ты пришел к нему с соответствующим настроем и готов ему поверить, то в этом случае он не разочаровывал. Придя раз, ты бы обязательно вернулся. В его речи не было дикого неистовства фанатика, возрождающего умерший культ, он не хрипел и не выкрикивал слова, судорожно хватаясь за горло, чтобы перевести дух после каждой длинной фразы, нет, он скорее напоминал священника, который терпеливо успокаивает своими сладкими увещеваниями. Он мог бы с таким же успехом перейти на латынь или эсперанто, эффект был бы тот же самый. Я слушал его, забыв про скептицизм. — Ученики мои. Последователи. Слушайте же меня. Да внемлите же. Я поведу вас дорогою, что до сих пор была вам неведома, и введу вас в царствие Истины. Ибо Истина, хотя и пребывала сокрытою от глаз и чувств ваших, всегда была в душах ваших, в потайных глубинах вашего сознания. Знайте же, что есть в вас сила и есть энергия, которую достаточно лишь разбудить, и она проснется и расцветет. И она наполнит вас такой мощью, какую могли чувствовать только древние. Могучие силы, что в вас покоятся, сейчас спят, презренные люди забыли об их существовании, отринули их и отсекли от древа моральных ценностей. Слушайте же меня. Да внемлите же. И да последует за мною всякий человек, и я верну ему цельность сознания. И да устремятся же за мною души ваши; и да устремятся же за мною души ваши! И я введу ваши души в царствие Космической Истины, которая все объемлет и все исповедует. Слушайте же меня. Разум есть все. Разум суть высшая материя. Протяните ко мне руки ваши, и я поведу вас и собью наземь ваши оковы. Идите за мною и внимайте мне. Последуйте моим проповедям, и Великие Тайны Бытия войдут в сознание ваше Великой Истиной. Я, Нарда, изрекаю это, и посему это исполнится. Он говорил еще и еще, но все в том же духе. Я перевел взгляд на соседей. Слева от меня пожилая женщина впилась в Нарду глазами и, полуоткрыв рот, тяжело дышала. Все вокруг были сосредоточены и полностью поглощены происходящим. И никого, естественно, не волновало, наблюдаю я за ними или нет. Затихающим голосом Нарда произнес: — Подобно Христу, Великому Исцелителю, Сыну Божию, давшему своим последователям пищу и воду, я, Нарда, даю вам то же самое. Однако речь его на этом не кончилась, он продолжал, а тем временем по рядам собравшихся пошли две женщины с зажженными свечами. На сей раз свечи стояли на подносах вместе со стаканами с непонятной жидкостью и с кусочками какого-то печенья, похожего на сырные крекеры. Господи, да тут и завтрак подают! Да, этот Нарда не рядовой шарлатан. Женщины шли вдоль сидений и выдавали каждому его порцию воды и пищи, как изволил выражаться их духовный наставник. Я некстати вспомнил про любимые жареные ребрышки, но поднос дошел и до меня. Взяв крекер и стакан с жидкостью, я уже собрался было попробовать, что там за святая вода, но женщина остановила меня, как и в первый раз, подняв раскрытую ладонь со скрещенными пальцами. Снова этот знак. Детские-игры, да и только! Но готов биться об заклад, они его отрабатывают перед зеркалом. Я понял, что Нарда должен подать сигнал, перевел взгляд в его сторону и поразился. Как быстро произошло изменение! Огромная картина позади него исчезла: очевидно, свет, падающий на нее, резко убавили и выключили, я этого даже не заметил, и Нарда теперь возвышался над нами совершенно один. Его руки со стаканом и кусочком крекера медленно вошли в сноп света, и так же медленно он положил хлебец на язык и запил его жидкостью из стакана. Нарде даже не пришлось ничего говорить, потому что сразу после этого все в едином дружном порыве, включая и меня, проделали обряд причащения. Все, кого я мог видеть. По-моему, все-таки это был сырный крекер, а жидкость — обычный дешевый лимонад, горький, как черт знает что. Чистейшей воды надувательство. Экономия средств. Но, взглянув направо, я увидел, что так, пожалуй, думаю только я. Мужчина рядом самозабвенно пил из стакана, закрыв глаза и издавая горлом ужасные булькающие звуки. Кадык его часто двигался. Осушив стакан, он снова уставился на Нарду. Меня разбирал смех. Абсурдность процедуры была очевидна. Но издай я хотя бы один сдавленный смешок, и не знаю, где бы я оказался в следующую минуту. Это-то и было самое худшее. Смех душил меня, но, к счастью, никто ничего не заметил. Как будто меня и не было. Стаканы собрали на подносы и унесли, а Нарда продолжал краснобайствовать в том же духе. Мне было безумно интересно, как он закончит свою речь. Как вывернется? Он вывернулся отлично. Концовка выступления длилась не более минуты, после чего Нарда откинул голову в тюрбане назад, воздел руки к небесам и громко и четко произнес: — Я, Нарда, говорю это. Свет, идущий на его лицо, погас, зато появилась неярко светящаяся корона. Она обрамляла его голову подобно нимбу. Я чуть было не принялся протирать глаза: уж не сон ли это? Здорово сработано! Огромная картина, которая располагалась на востоке от нас и на которую мы до сих пор одурело взирали, опустилась, а на ее месте, из-за горизонта, начало подниматься солнце. Выверено с точностью до секунды. Сияние вокруг головы и верхней половины тела происходило от падающих сзади на Нарду солнечных лучей. Элементарная смена декораций. Чудо! Следует отдать Нарде должное, эффект получился ошеломляющий. Обслуживающие церемонию женщины повели изумленное людское стадо к выходу, но я задержался, прекрасно отдавая себе отчет в том, что это только начало. Признаюсь, я тоже был немало изумлен. Вдобавок нестерпимо хотелось курить. Я нащупал в кармане сигарету, закурил ее и, хорошенько несколько раз затянувшись, начал обдумывать ситуацию. Вдруг я случайно взглянул на то, что курю, и чуть не выругался. Первым инстинктивным движением было выбросить эту гадость и сплюнуть, но я вовремя остановил себя. Это была та самая сигарета, втихаря стянутая у Мэгги. Пришлось затушить ее и переложить во внутренний карман плаща. Женщины в белом тем временем выпроводили за ограду последних отставших от основной массы ревнителей Истины. А я прислонился к забору, чтобы дождаться их возвращения. Утро было холодным. Пока совсем не рассвело, я решил еще раз исследовать зал, где происходило таинство. Приблизившись вновь к тому месту, откуда Нарда читал свои наставления, я разглядел обтянутую черной материей платформу и ведущие на нее приставные ступеньки. Чуть поодаль, на земле, неряшливой грудой валялась брошенная картина с огромным портретом наставника. Я, задрал голову кверху. Так и есть, к балке приделана фара. Однако мне нельзя было рисковать, и я, торопясь, выскочил наружу. Две женщины приближались, беззаботно болтая, словно если бы одна рассказывала другой о своих детских болезнях. Но тут от забора им навстречу отделился я, и непринужденная беседа замерла на полуслове. Обе остановились как вкопанные. Я подошел к ним: — Возможно, вы меня не узнали. Вы показали мне дорогу сюда. — Они посмотрели так, как будто я имел девять голов и все они были лысые. — И я вам за это навеки благодарен. Моих голов в их глазах заметно поубавилось. — Фрэнсис Джойн, — представился я еще раз, — возможно, вы обо мне наслышаны. Вы не могли не слышать о моих филантропиях. О, я чувствую, что я прав. — Тут я закатил глаза и понизил голос. — Нарда, — я опять закатил глаза и понизил голос еще больше, — занимается великим делом. Мне это крайне интересно, и я бы с удовольствием предложил свою помощь. Мне очень удачно попалось это слово — «филантропия», женщин оно заинтриговало. — Могу ли я обсудить с вами некоторые аспекты вашего движения… или с кем-либо, кто непосредственно с ним связан… я, естественно, не могу ожидать, чтобы сам Нарда лично… но кто-нибудь из его окружения? Я сегодня был тронут до глубины души. Я не стал вдаваться в детали о глубинах души, потому что с языка никак не сходил привкус отвратительной сигаретки, взятой у Мэгги со стола. — Идемте. — Одна из женщин вызвалась проводить меня, вторая молча сопровождала нас. К тому времени уже более или менее рассвело, и прогулка по тропинке в траве лишилась своей первоначальной жутковато-таинственной прелести. Мы подошли к храму, вошли в него через переднюю дверь и очутились во внушительных размеров комнате, все четыре стены которой покрывала черная драпировка. Женщина с круглым личиком херувима усадила меня на пол — никакой мебели не было и в помине, — а сама села напротив, скрестив ноги. Я подумал, что, может быть, мне повезет и я наконец увижу, как это они умудряются по системе йогов погружаться в созерцание собственного пупка, но удача и на этот раз не улыбнулась мне. Все происходило на ином уровне. Пока мы с херувимоподобной женщиной усаживались, вторая исчезла в складках черной драпировки. Не знаю, может быть, случайно, но примерно через тридцать секунд после этого заиграл орган. Комната наполнилась музыкой. Мы молча сидели под органную музыку, и это длилось еще секунд тридцать. Я наблюдал за ангельским личиком и соображал, что делать. Может быть, лучше всего застрелиться, пока не поздно? Чертовски тянуло закурить. Вдруг на полу справа я заметил большие черные башмаки. Они едва выставлялись из-под длинной, почти до пят рубахи, сшитой из тяжелой черной ткани. Я поднял голову. О Боже, мне явился сам Нарда. По всей видимости, этим дельцем он решил заняться лично. Что ж, куй железо, пока горячо. Я уже начал вставать с пола, но Нарда выбросил вперед длинную руку с тонкими пальцами, что, очевидно, следовало понимать: сиди как сидел. Я опустился обратно и снова посмотрел вверх. С тюрбаном на голове Нарда казался выше двух метров. Голова его находилась где-то под потолком. Опять, черт, надо напрягать зрение, но ничего — вперед и смелее. Никто пока не произнес ни слова. Женщина, грациозно поднявшись, быстрым полушепотом изложила Нарде суть дела. Сказала, кто я такой, зачем пришел, что интересуюсь Тайным Ритуалом Верховного Плана, что их Общество Ревнителей Истины Внутреннего Мира произвело на меня сильное впечатление и так далее и тому подобное. Молодая женщина неизменно употребляла по отношению к Нарде слова «отец мой», но по тому, как она на него смотрела, нетрудно было догадаться, что он не обиделся бы и на обращение «милый папочка». Выслушав, Нарда поблагодарил ее: — Спасибо, Лорен. Эта Лорен чирикала так шустро, что я едва-едва уловил слово «филантропия», но Нарда его не пропустил, это точно. Выполнив свою миссию, Лорен отвесила преподобному «отцу» нижайший поклон, одеяние ее при этом приспустилось, и хотя сам я ничего не видел, но готов поспорить, что Нарда открывшиеся ему прелести рассмотрел как следует. Взгляд влюбленного — так бы я охарактеризовал выражение его лица в этот момент. Теплота в его глазах даже с пола казалась отнюдь не отеческой. Лорен удалилась, и Нарда занялся мной вплотную. — Я — Нарда, — сказал он. Видно было, что собственное имя ему очень по душе. — Можете ли вы уточнить, сын мой, что конкретно заинтересовало вас в Обществе Внутреннего Мира. «Сын! Ничего себе папуля, — подумал я. — Да ему вряд ли больше сорока пяти. Ловкий парень!» — Сегодня утром я присутствовал… Для меня это было откровением. Упоительно!.. Я почувствовал, что это именно то, в чем я нуждался с тех самых пор, как… как умерла моя дорогая сестра. После ее смерти в моей душе поселилось такое одиночество, что… — Я сделал паузу, пытаясь оценить его реакцию: проглотит или выплюнет? О, такой проглотит все, что пахнет деньгами! — Что я решил кому-нибудь помогать. Я хочу помочь вам. Величественный кивок. У меня от сидения уже начинали затекать ноги и от смотрения вверх заныла шея. Я изобразил вздох облегчения, как бы благодаря его за высочайшее одобрение, и почувствовал себя полнейшим дураком. Что врать дальше? — Я очень богат. И я бы хотел вас поддержать средствами. Ваше общество, я имею в виду. Я чувствую, что сегодня в моей душе произошел переворот, жизнь обрела новый смысл. Я очень признателен вам. Не знаю, как меня не стошнило, но пока что игра получалась и надо было продолжать. — Спасибо, сын мой. Приятно сознавать, что еще один несчастный обрел спасение в моем храме. Честно признаюсь, что средств нам действительно не хватает. Духовные наши богатства неисчислимы, но что касается материальных… Но тут нас прервали. В дверь вошли двое близнецов, как две капли воды похожих друг на друга. Те самые, из «Эль Кучильо». Тот, что вошел первым, сразу узнал меня, глаза его загорелись, а левая рука, как распрямившаяся пружина, шустро выхватила из-под правого плеча маленький автоматический пистолет. — Провались я на этом месте, — процедил он сквозь зубы, направляя его на меня. Я убрал из-под себя ноги и уже начал вставать, но тупорылый двойняшка нажал на спуск; пуля прошила край моего плаща с левой стороны, отрикошетила от пола и улетела куда-то вверх. Я начинал заводиться. — Не думай, что я промахнулся. Скотт. Я встал на корточки, но вторая пуля прошила мой плащ с другой стороны. — Сидеть, Скотт. Будешь делать, что я скажу! — Он осмотрел меня с ног до головы. — Хорошо, можешь встать. Только не дури. Я поднялся на ноги и встал к нему лицом: — Неплохо стреляешь. Можешь гордиться. Но за подкладку и ремонт я сдеру с тебя двести, не меньше. Если останешься в живых, конечно. Близняшка заржал и кивнул на меня своему брату: — Забери-ка у него револьвер, Пол. Нарда смотрел на нас так, как будто ему только что выпало четыре туза: — Почему… в чем дело?.. Такой резкий поворот событий застал его врасплох, и я, теперь уже стоя, смог наконец как следует его рассмотреть. Он уже не казался таким высоким. Без тюрбана он стал бы на три-четыре дюйма ниже меня. В общем, ростом Нарда был шесть футов без одного или двух дюймов. Черты лица тонкие. Черное тяжелое одеяние, спускавшееся почти до пола, делало его фигуру приземистой и коренастой. Нарда все никак не мог прийти в себя. — Тебе надо было просто заглянуть в будущее, Нарда, для тебя ведь это раз плюнуть, — съехидничал я. — Заткнись, — заорал на меня тупорылый. Потом он заговорил с Нардой: — Это — вонючая ищейка. Я смотрю, он уже обвел тебя вокруг пальца. Работает на ту дамочку, Джорджию Мартин. Нарда сразу пришел в себя, тряхнул головой и неприязненно уставился на меня: — Позаботься о нем, Питер. Ты знаешь, куда его спрятать. Пусть пока посидит. Но Питер позволил себе не согласиться: — У меня, шеф, есть более подходящее соображение. Нарда, однако, уже полностью овладел собой и говорил тоном, не терпящим возражений: — Делай, как я сказал. Пусть пока посидит. Больше он разговаривать не стал и пошел из комнаты так, словно везде на полу валялось разбитое стекло. Братец Пол схватил меня за шиворот, залез мне за пазуху и вытащил револьвер. Я смотрел на него сверху вниз. Дорогой отутюженный костюм, плотно сжатый рот, стальной безжалостный взгляд и темные, тщательно уложенные волнистые волосы. Я перевел взгляд на Питера: — А как вас мамочка в детстве отличала, а? Но близнецам что-то шутить не хотелось. Пол взял мой револьвер за ствол, размахнулся и врезал мне прямо по челюсти. Я покачнулся, мои затекшие ноги еще не успели отойти, и я рухнул, как мешок с дерьмом. Боли особой не было, но внутри нарастала такая ярость, что я с трудом сдерживался. Я потрогал подбородок. Из нижней губы шла кровь. Я вытер ладонь о мягкий габардин, плащ все равно испорчен, теперь только выбросить. Черт, как бы не пришлось выбросить еще и несколько зубов. — А вы, сукины дети, не церемонитесь. — Ну-ну, разговаривай поприличнее, Скотт. Мы тебя не обидим. Мы любим частных сыщиков. — Это наконец-то заговорил братец Пол. В первый раз в моем присутствии. И даже голоса у них были одинаковые. Я встал с пола: — На вашу любовь я и рассчитывал. Пол посмотрел на брата: — Убьем его здесь или как? Что решим? — Не-ет, — протянул тот, — это мы сделаем где-нибудь в другом месте. И сделаем как полагается. Они попридурялись в том же духе еще немного. Из сказанного Нардой я понял, что ликвидировать меня пока не будут. По крайней мере, сейчас. И я был прав. Они меня даже не испугали, но с их появлением в храме возникло несколько вопросов. Я решил попробовать расколоть Питера: — Скажи-ка, красавчик, какого дьявола двое вооруженных до зубов джентльменов, хоть это слово к вам и не подходит, делают в религиозной общине? А может быть, вы оба — миссионеры Внутреннего Мира, так сказать, ревнители? Бегаете по городу и суете ваши идиотские лозунги под нос другим идиотам? Питер в ответ прищелкнул языком: — А ты, Скотт, похоже, неверующий. Плохо. Очень плохо. А что делают с неверующими, а? Их отправляют прямехонько в ад. — Интересно, почему это меня от вас так тошнит? Игрушку можешь спрятать. Ты с ней так ловко обращаешься, что прикончить меня для тебя пара пустяков. Я и метра не пробегу. Питер, однако, не послушался: — Снова по челюсти захотел? Заткнись, а не то… Я заткнулся. Решил поберечь зубы. Мне завязали глаза и повели какими-то кругами и коридорами, а потом по лестнице на второй этаж. — Ну вот, — сказал Питер, — мы тебе даже больно не сделали. По-моему, это был уже другой дом. Повязку сняли, и близняшки вдвоем прижали меня к какой-то двери. Один из братцев, — я не мог различить, Пол это был или Питер, — вытащил из кармана ключ и всунул его в замок, а второй, когда дверь открылась, толкнул меня внутрь, ткнув в спину пистолетом: — И чтоб тихо-тихо! Мы будем поблизости. Дверь за спиной захлопнулась. Передо мной сидела Трэйси Мартин. Глава 8 Да, именно так нужно искать девушку. Сначала идешь в электрокомпанию, проверяешь, не прошла ли она по переадресовке, потом в телефонную, в газовую, — короче, обходишь их все. Справляешься на почте, ходят ли по прежнему адресу письма и газеты, подымаешь документы о регистрации брака — какое там место рождения, кто родители, пытаешься с ними связаться. Проверяешь счета, регистрацию автомобиля, получаешь за все это в челюсть, и — пожалуйста — тебя сажают с ней в одну комнату. Трэйси сидела на жестком деревянном стуле и смотрела на меня. Кроме этого стула, мебели в комнате не было. В жизни Трэйси выглядела даже лучше, чем на фотографиях: удивительно молоденькая и симпатичная, и, глядя на нее, вспоминались и первая любовь, и юношеские грезы, и первое свидание. Правда, в отличие от имевшихся у меня фотографий, эта девушка успела немного повзрослеть, вырасти, так сказать, стать больше женщиной, но все равно я узнал ее с первого же взгляда. По-моему, в тот момент мы неплохо дополняли друг друга. Я уже, кажется, обмолвился про свой сломанный нос, обрезанный кончик уха, торчащие брови. Добавьте сюда еще разбитую челюсть — от нее все лицо наперекосяк, и вы поймете, что я хочу сказать. Может, я неверно выразился, сказав «дополняли друг друга», но лицо у Трэйси тоже было немного не того. Не совсем правильное. На обложке журнала такое не встретишь, не тот тип. И родинка у рта только портила его, впрочем, родинка — это ерунда, мелочь. Поговорив с Трэйси часок-другой, без родинки ее уже трудно представить. Брови, пожалуй, чересчур широкие и прямые, но зато ее рот, ее губы компенсируют все с лихвой. Сочные, пухленькие — так бы сразу и поцеловал. Верхняя губка небольшая, почти как у ребенка, но она ее совсем не портила. Наоборот. И глаза — глубокие и зеленоватые, как два омута. Очень красивые глаза. Такое лицо вряд ли назовешь эффектным, но ей оно очень подходило, делало ее какой-то особенной, а кроме всего прочего, с ней удивительно приятно говорить. — Свой или чужой? — первой заговорила она. — Свой. — Слава Богу. Я здесь с тоски помираю. Спасибо. — Не за что. Я еще ничего не сделал. — Я принялся ходить по комнате, заглядывая во все углы. — Бесполезно. Я сто раз уже все осмотрела. Выход только один. Других дверей или окон нет. А эта заперта, и ее не сломать. Бесполезно. Я подошел к девушке и сел на пол. — Ну что, Трэйси, попали мы с тобой в заварушку? Она широко раскрыла глаза: — Откуда ты знаешь, как меня зовут? И кто ты такой вообще? Вдруг я с ужасом подумал, что Трэйси ничего еще не знает о смерти сестры. О том, что Джорджия убита. Сидит здесь, наверное, с самой пятницы. — Долго объяснять, кто я и что я. Но время у нас, судя по всему, будет, и тогда я расскажу, потерпи. — Хорошо, я согласна. Но только мне кажется, что я нахожусь тут уже целую вечность. Ни разу не выпускали на улицу, ничего не объяснили. Я не могу понять, за что меня держат? Не знаю даже, какой сегодня день. Суббота? Воскресенье? — Сегодня воскресенье. Сейчас около семи часов утра. — Вот это да! Сестра и отец, должно быть, с ума сходят. — Я вчера их видел. — Да? Ну и как они? Наверное, везде меня ищут? Кстати, ты так и не представился. Объясни же наконец, кто ты и что происходит? — Меня зовут Шелл Скотт. Я — частный детектив. — Детектив? — Ну да, твоя сестра меня наняла и просила помочь. Помочь найти тебя. Вчера она была у меня на работе. Я, правда, не совсем ее понял, она вела себя немного странно. Джорджия, естественно, сказала, что ты пропала, но, по-моему, она хотела чего-то еще. Я в этом уверен. Может быть, лучше ты сначала расскажешь, что произошло? Как ты здесь очутилась? Давай, Трэйси, я внимательно слушаю. — О'кей, я согласна. Итак, ты говорил с папочкой. И что он тебе поведал? — Нет, нет, нет. — Я потряс головой. — Сначала ты. Было очевидно, что Трэйси принимает наше совместное заточение за увлекательную авантюру, не более, и не сознает, какая серьезная опасность нам угрожает, что жить нам, возможно, осталось несколько часов. А может быть, я и сам еще тогда не вник во все как следует, и надо бы было, вместо того чтобы только беспокоиться, что-то и предпринимать. Я всячески старался оттянуть тот момент, когда придется сказать правду о Джорджии. — Сначала я? Вы, детективы, всегда так работаете? — Лично я — всегда так. — Ну ладно. — Она внимательно посмотрела на мое лицо, потом на одежду. — Бедняжка, что с тобой? Кто это тебя так? — Ты о чем? — О твоем лице. И твоя одежда. Ты что, дрался? — А, это. Ну да, в общем, пришлось подраться. Эти парни захотели поразвлечься. Но не обо мне речь, ты собиралась начать что-то рассказывать? — Начать? А с чего начать? — Ну хотя бы с того, почему ты здесь? Как это получилось? — Но я и в самом деле ничего не поняла, мистер Скотт. Все-таки это Джорджия, это она все затеяла. Начала вести себя так странно, что я не знала, что и подумать. Ты хочешь, чтобы я об этом рассказала? — Зови меня Шелл и, прошу тебя, Трэйси, выкладывай все, что знаешь. — Хорошо. Началось это месяц или два назад. Джорджия стала вдруг замкнутой и раздражительной, на себя не похожа, и вот это-то меня и взволновало. Иногда она была как обычно, как та сестра, которую я всегда знала, а временами просто не подпускала меня к себе. Оставь, говорит, меня в покое, и все тут. Я ничего не понимала. Хотя, если честно, Джорджия всегда была немного непредсказуемой. И неуправляемой, не то что я. — Трэйси улыбнулась. — Никогда не знаешь, что ей придет в голову в следующий момент. Я подумала, у нее неприятности, а потом вспомнила, что она как раз тогда завела себе нового парня. Вот я и решила, что она с ним поругалась. — Здесь Трэйси прервалась, помолчала и продолжила уже вполне серьезно: — Пару недель назад я попробовала выяснить, в чем тут дело. И оказалось, что ее ухажер — угадай кто? — Кто? — Питер Сипель. — Кто такой Питер Сипель? — Да ты что? Он же тебя сюда привел. Один из братьев-близнецов. Я проглотил это спокойно, переварил, и мне это не понравилось. — Один из этих близнецов? Да-а, дело принимало скверный оборот. — Именно. Тогда у меня созрела идея. Я подумала, что это из-за него Джорджия сама не своя и что если я с ним познакомлюсь, то, может быть, смогу из него что-нибудь выудить. Джорджия со мной молчала как рыба. Меня, кажется, даже пот прошиб при мысли, что такая миловидная девчонка хотела запудрить мозги кровожадному дебилу Сипелю, одним из любимых занятий которого было дырявить из пистолета полы плаща сидящего перед ним человека и, может быть, еще более любимым — делать дырочки в головах частных сыщиков. — Ну ты даешь, крошка. И что было дальше? — А дальше я подстроила нашу с ним встречу, все вышло как бы случайно, наговорила ему кучу комплиментов. И знаешь, ему понравилось. — Еще бы. — Мы потом с ним встречались несколько раз, пока наконец в этот четверг — впрочем, нет, вру, в пятницу — не договорились в очередной раз на после обеда. Он предложил зайти в бар. Я согласилась. Мне вообще-то пить в барах нельзя, еще рано, но я подумала, что если он немного поддаст, то язык у него развяжется. При этих ее словах меня аж передернуло. — Ну и вот. Он выпил, и я начала его расспрашивать. Что, мол, происходит с Джорджией, почему она такая и так далее. Но Сипель молчал, а когда мы из бара ушли, он отвез меня куда-то на Сильвер-Лэйк. Большой такой дом, как дворец. Сам ушел, а я осталась в комнате, где даже присесть негде было. Так и стояла, пока они не вернулись. Питер и еще один. Увидев того, другого, я чуть не прыснула со смеху. У него была очень чудная одежда — тюрбан на голове, черный плащ, и он буквально засыпал меня вопросами. В конце концов мне это надоело, я заявила, что хочу знать, что происходит с сестрой, сказала, что все это очень подозрительно, и потребовала объяснить, зачем Питер привез меня к нему. Тогда этот в тюрбане повернулся к Питеру и уставился на него как удав на кролика. Питер начал оправдываться, но как-то очень робко. А потом они говорили так, как будто меня там вообще не было. Что, говорят, нам теперь с ней делать? Потом появился второй близнец, и меня отвели сюда. И все. — Все? Взяли вот так прямо и заперли в эту комнату? И больше ты ничего не слышала? И никого не видела? Трэйси наморщила лоб и дотронулась пальцем до родинки у рта: — Дай вспомнить. Сначала вели куда-то по лестницам. Зашли на самый верх. Я там даже испугалась и начала реветь. Тихо, правда, про себя. И вот тогда-то, где-то сразу напротив лестничной площадки открылась дверь, и я увидела, как кто-то в нее выглянул. Но дверь моментально захлопнулась. — Кто выглянул, вспомни? Как он выглядел? — Не знаю, я не рассмотрела. У меня тушь потекла. Лицо, наверное, было ужасно грязное. — А после этого? — Мужской голос за дверью заорал: «Питер, Питер!» — и Питер побежал туда, они поговорили через щелку, а после этого меня уже вели по лестницам вниз, пока не втолкнули сюда. От волнения у меня зазвенело в ушах. Я наклонился вперед и ухватился рукой за спинку стула, на котором сидела Трэйси: — Постарайся вспомнить этот голос. А не мог он принадлежать женщине? Пусть грубый, низкий, но, может быть, все-таки женский? Трэйси снова потрогала пальцем родинку: — Не знаю, но вполне возможно, что да. Я была напугана и ревела. Пожалуй, что так оно и было. Я и это переварил: — А скажи, Трэйси, знала ли ты, что Джорджия в последние несколько недель снимала в банке крупные суммы денег со своего счета? — Нет, этого я не знала. — Девушка нахмурилась. — А что, правда? — Правда. Может быть, она что-нибудь купила за это время? Куда она их тратила? — Понятия не имею. Покупок вроде бы никаких, разве что обычные мелочи. Шубка из соболя месяц назад — так это отец заплатил, я знаю. Ума не приложу. — Я так и думал. А сейчас, Трэйси, подумай вот о чем. Мог ли кто-то, не знаю пока почему, вытягивать из нее деньги, то есть шантажировать Джорджию. Может быть, было у нее что-нибудь такое, что она могла скрывать? Какая-то тайна, разглашения которой она боялась настолько, что готова была выложить любые деньги? Трэйси прикусила маленькую верхнюю губку и ненадолго задумалась: — По-моему, ничего не было. Никакой тайны. Я уже сказала, мистер Скотт, она часто бывает непредсказуема, но ничего такого у нее не было. Насколько я знаю, конечно. Пока я переваривал услышанное, Трэйси смотрела в пол. Потом взглянула на меня: — Твоя очередь. — Что? — Я говорю, твоя очередь. У меня противно засосало под ложечкой. — Ну да, конечно. Но сначала давай сделаем вот что: я попытаюсь найти отсюда выход. — Бесполезно, господин сыщик, — это во-первых. А во-вторых, ты обещал, что тоже все расскажешь. Ты сказал… — Внезапно Трэйси смолкла и побледнела. — Уж не случилось ли что-нибудь? Что-то нехорошее, да? Я молчал, не зная, как начать. Трэйси собралась с силами, напряглась и посмотрела мне прямо в лицо: — Мистер Скотт, если что-то действительно произошло, я обязана это знать. Не бойтесь, со мной ничего не будет. Что-нибудь с папой? Он в порядке? Да не молчите же, мистер Скотт! — С твоим отцом, Трэйси, все в порядке. Только зови меня Шелл. — Так говори же, Шелл, не тяни. Рано или поздно мне пришлось бы это сделать. — Твоя сестра… Джорджия… ее застрелили. Трэйси даже не шелохнулась, как будто ждала еще чего-то, только лицо у нее окаменело. Она опустила глаза, потом снова их подняла и продолжала смотреть на меня застывшим пристальным взглядом. Когда она заговорила, я с трудом разобрал слова. — Ее… убили? — Да, Трэйси. Ничего не случилось. Девушка отвернулась и не мигая уставилась в стену. Так прошло минут пять или десять. Она не проронила ни слова и не сделала ни единого движения. Наконец ее напрягшееся лицо обмякло, исказилось гримасой невыносимой боли, и Трэйси громко застонала: — О Боже, Боже… Она повторяла это снова и снова. Голова ее склонилась на колени, а хрупкие плечики затряслись от безудержных рыданий. Я предпочел не мешать в такую минуту, отошел в противоположный угол и сидел там, пока она плакала. Прошло сколько-то времени. — Все. — Не глядя на меня, Трэйси подняла голову. — Со мной все нормально. У вас не найдется носового платка, мистер Скотт? Платок у меня был, я достал его из внутреннего кармана и подал девушке: — Послушай, Трэйси. Тебе тяжело, я знаю. Но у нас нет времени. Давай все же подумаем, как тебя отсюда вызволить. — Я полагал, что если она чем-нибудь займется, начнет думать о чем-то другом, то ей станет легче. — Есть у тебя какие-либо соображения? — Никаких, — покачала она головой, — эти двое постоянно торчат за дверью. — Где мы сейчас? Что это за дом? — Не знаю, мистер Скотт. — Шелл. — Шелл. Меня осенило: — А есть тебе сегодня давали? — Пока нет. Хотя до сих пор кормили регулярно. Я встал и что было силы заорал: — Эй вы! Эй! Эй! — и осторожно приблизился к двери. С той стороны раздались шаги, в дверь дважды стукнули чем-то тяжелым. На кулак не похоже. Скорее пистолет. Я приготовился и, как только дверь начала открываться вовнутрь, дернул ее на себя. Сердце бешено колотилось. — Заткнись, ты! — зарычали на меня снаружи. — По какому поводу недовольство? Вторгаться к нам он не собирался. Значит, можно расслабиться. Я отошел на несколько шагов назад и сказал; — Мы проголодались. Как насчет завтрака? Не подыхать же нам с голоду по вашей милости. — Закрой пасть, Скотт! Получишь свою жратву, когда придет время. — Говоривший со мной удалился в глубь коридора. А я принялся мерить шагами комнату. Еще пять минут прошло. А может, и полчаса, я бы не удивился. Шаги по коридору снова загрохотали в нашу сторону, и я опять приготовился. — Откройте. Горничная, — раздался голос. — Кушать подано. Ха-ха-ха… Я набрал полную грудь воздуха. Самочувствие было великолепное, я готов был действовать как никогда решительно. Сжав кулаки, я встал за дверью. В голове мелькали одна за другой различные идеи, я даже начинал получать от сложившейся ситуации определенное удовольствие. Но дверь не открывалась, и радостное предвкушение потасовки покинуло меня. Голос за дверью объявил: — Внимание, сейчас я вхожу. Пистолет взведен. И если только вы оба, понятно тебе — оба, не будете сидеть на полу посреди комнаты, открываю стрельбу без предупреждения. Ты меня понял, полицейская гадина? Я понял. Я отошел от двери и сел рядом с Трэйси. Мы слышали, как в замке повернулся ключ. В дверь сильно пнули ногой. На пороге стоял один из братцев с пистолетом в руке и с волчьей ухмылкой на губах. Он, казалось, искал малейшего повода, чтобы нас прикончить. Кровожадный, как раненый вепрь. Пойдя по этой дорожке, многие из них такими становятся. Ухмылка исчезла с его лица, он наклонился и одной рукой, ни на мгновение не сводя с нас глаз, поднял с пола поднос и также одной рукой, войдя в комнату, поставил его перед нами. — Тебе бы официантом работать, — заметил я как ни в чем не бывало. Кровожадный Сипель опять оскалился, отступил назад к двери и вышел. В замке щелкнул ключ, и мы остались сидеть как сидели. Потом я поднялся и придвинул поднос к стулу. — Неплохая попытка. — Трэйси первая нарушила молчание. — Только с ними это не пройдет. С ними ничего не пройдет. — Ее голос дрожал, девчонка, казалось, готова была вот-вот сорваться. — Замолчи, — прикрикнул я на нее, — мы выберемся! Я почти верил в это. Поесть нам принесли нечто наподобие жаркого. Оно было в плотной картонной коробочке с отрезанным верхом. Тарелки и ложки тоже были картонные. Мерзавцы не рисковали, играли наверняка. Но что интересно, я почти ничего не съел. Закончив трапезу, мы оба задумались. Говорить было не о чем. Я ушел к дальней стене, сел там на пол и, откинув назад голову, попытался прикинуть возможные варианты спасения Трэйси, а вместе с ней и своего. Получалось — ни одного шанса. Итог моих раздумий был весьма неутешителен. Что ж, решил я, попробую еще. Но навалилась усталость. Веки смыкались, тело налилось свинцом, и, начнись пожар — не знаю, смог ли бы я пошевелить хоть пальцем. Я зевнул, закрыл глаза, еще раз зевнул. Дремота сковала меня и наконец победила. Глава 9 Место было просто сказочное. Под конец, правда, я уже знал, что все это мне только снится, но уходить тем не менее все равно не хотелось. Да и какой бы дурак по доброй воле ушел оттуда? С неба дождем лилось шампанское, а сияющая радуга состояла из настоящих изумрудов и бриллиантов, жадеита и золота. Никто бы не ушел! Но это еще не все, только половина. Стройная пышная блондинка с крупным рубином на шее шла ко мне по зеленой траве, покачивая бедрами. — Шелдон, — говорила она, — я давно уже жду тебя. — Отлично, милая, я тоже везде тебя ищу. Красавица нахмурилась: — Пожалуйста, будь со мной помягче. У нас здесь никто не грубит. Может быть, там, — блондинка неопределенно взмахнула рукой вверх и назад, — и есть грубые люди. Но не здесь. — А где это здесь? — Ты не знаешь? — Красавица искренне изумилась. — У нас здесь, во Внутреннем Мире. — Это — Внутренний Мир? Надо же, а я-то думал… — Я сладострастно впился в нее глазами. — А у вас тут совсем неплохо. Где Нарда? — Нарда здесь. Он здесь, и он везде. — Везет кобелю. — Тш-ш, не следует говорить так о Мастере. — О'кей, милая, а ты-то здесь как появилась? — Меня обратили. Еще там. — Блондинка снова неопределенно взмахнула рукой. — Я танцевала стриптиз. Но потом изучила Тайный Ритуал, и меня приняли. — Ты танцевала стриптиз? — Да, а что? — О'кей, станцуй для меня. Я люблю стриптиз. — Шелдон, но я же говорила — у нас здесь ведут себя поприличнее. Красавица с рубином опустилась подле меня на мягчайшую зеленую травку, притянула к себе мою голову и прижала ее к нежной белой груди. Вдруг кто-то дернул меня за руку. Черт, как не хотелось просыпаться, но я вынужден был открыть глаза. Я огляделся. Рядом сидела еще одна танцовщица. Точная копия той, первой, с единственной лишь разницей, что на шее у нее был не рубин, а изумруд. Изумрудная не отставала и дернула меня сильнее. «А грудь у нее ничуть не хуже, такая же белая и нежная, — подумал я, — но кто же лучше: та, что с рубином, или эта?» Неожиданно сон прервался. Трэйси трясла меня за рукав. Какой изумруд, какие рубины? Я лежал на боку на грязном деревянном полу, а щека моя, вместо нежной девичьей груди, покоилась на грубых досках. Я сел. — Привет, Трэйси. Как дела? В затуманенном мозгу еще проносились последние видения — сверкающие драгоценные камни, шампанское, манящие красавицы близняшки. — Я только что заглянул себе в душу, Трэйси. Сплошной разврат. — О чем это вы, мистер Скотт? — Сам не понимаю. Я все еще сплю. — Что мы будем делать, мистер Скотт? Что мы будем делать? — Что? А который час? — Не знаю, нет часов. Я вспомнил, что часы есть у меня. Они показывали шесть. — Боже правый! Неужели я весь день проспал? — Не весь, но довольно долго. Я и сама немного вздремнула. Что мы будем делать, мистер Скотт? Наконец она меня растормошила. Чтобы окончательно проснуться, я несколько раз хлопнул себя по щекам. О, проклятая челюсть, болит ужасно. Боль поднялась по лицу, пробежала по мозгу и вернулась обратно с новой силой. Все сразу встало на свои места. Я потрогал распухшие щеку и подбородок, поднялся на ноги и снова принялся мерить комнату шагами. Трэйси сидела на стуле. Я смотрел на нее и как будто не видел. Вдруг откуда-то из глубины сознания всплыла идея. И, хотя я не был уверен, что это не отголосок растаявшего сладкого сна, я ухватился, за нее, и идея стала обретать очертания плана немедленных действий. Следующие десять минут я напряженно соображал. Наконец все детали плана сложились в единое целое, и я сел рядом с Трэйси. — Послушай, я кое-что придумал. Возможно, тебе не понравится, но другого выхода нет. По-моему, должно сработать. Ты, я надеюсь, представляешь себе, что они хотят с нами сделать? Трэйси облизнула губы и кивнула. — До сих пор тебе определенно везло. Но после того, что произошло вчера вечером, а особенно сегодня утром… короче, сомневаться больше не приходится — они это сделают. Скорее всего, решили дождаться темноты. А это, в свою очередь, означает, что бы мы сейчас ни придумали и что бы ни предприняли — времени на исполнение остается в обрез. Есть только один-единственный шанс. Эти ублюдки подыграли нам, когда не связали нас. Хотя не исключено, что они это сделали специально. Случись что — будет предлог сразу же нас прикончить. Да-да, предлог, Трэйси, только этого они и ждут. Это же патологические убийцы, безмозглые и безжалостные. Мы все должны провернуть с первого раза, Трэйси, а главным действующим лицом этого представления будешь ты. Это единственное, что может сработать, поняла? — Хорошо. Видно было, что Трэйси хоть и испугана, но в решительный момент не подведет. — О'кей, милая, слушай внимательно. — Я быстро объяснил ей, что нужно делать и как. — Согласна? — Я… я согласна. — Она попыталась изобразить улыбку. — В конце концов, это лучше, чем смерть. — Эх, Трэйси, какой же ты, в сущности, ребенок. Тебя еще учить да учить. Главное — ни о чем не думай. — Я крепко сжал руками ее плечи. — Все получится, вот увидишь. Потом я попросил ее встать, взял стул и осмотрел его со всех сторон. Стул был довольно прочный, с толстым сиденьем. Четыре дюймовые ножки плотно входили в пазы, а к тому же еще были посажены на клей. Перевернув стул, я положил его на пол и всем телом навалился на сиденье, а правой рукой надавил на правую переднюю ножку. Она затрещала и отошла вперед. Тогда я надавил на вторую. Та, к счастью, выдернулась легко, но я снова вставил ее на место, предварительно немного надломив. Но только немного, чтобы совсем не отвалилась. Потом я так же надломил у самого основания спинку. После всего этого я поставил стул нормально. Он хоть и косо, но стоял. — Все, детка. И запомни: главное — правильно рассчитать время и сработать быстро. Не дать им возможности остановиться и подумать. Нужно спровоцировать сволочей на активные действия, прежде чем они что-либо сообразят. Трэйси кивнула и сняла платье. Она передала его мне, а я бросил платье туда, откуда оно не будет видно входящему в дверь. Я стоял к Трэйси спиной и ждал. — Мистер Скотт… Шелл… — Что? — Я не могу его порвать. Сил не хватает. Я обернулся. Трэйси в изорванной розовой нижней рубашке, свисавшей у нее с одного плеча и удерживавшейся на нем лишь каким-то чудом, обеими руками ухватилась за середину лифчика и тянула его в разные стороны. Я подошел к девушке, отвел ее руки вниз, взялся за лифчик сам и как следует дернул. Плотная ткань треснула и разошлась. Не знаю, почему я все время звал ее деткой? Трэйси покраснела, как говорится, с ног до головы. Я опять отвернулся. — Извини, дет… извини, Трэйси. Все должно выглядеть как на самом деле. — Да, Шелл. Я знаю. Ничего. Я взял стул и передал его ей. Трэйси ухватила стул за спинку и, подняв над головой, встала спиной к двери. Тем временем я сцарапал запекшуюся коросту со щеки, кровь потекла по подбородку, и я измазал ею руки, лоб и правую сторону лица. — О'кей, Трэйси, начинаем. Я сдавил рот кулаками и издал нечленораздельный приглушенный вопль. Никаких слов, только искаженный громкий голос. Одновременно я несколько раз топнул по полу ногами. В коридоре засуетились. Шаги приближались к нашей двери. Я подмигнул Трэйси — это был сигнал, — она быстро приготовилась, задышала чаще, губы у нее побелели и плотно сжались. Топая и шаркая ногами по полу, я услышал, как в замке раздался щелчок. Я снова подмигнул Трэйси, и тут она закричала. Боже, как она кричала! Верещала так, что кровь стыла в жилах, так, как оно и надо было. Дверь распахнулась, я бросился на девушку и начал ее раздевать. Трэйси орала и отбивалась, как будто ее и впрямь насиловали. Она сделала одну только ошибку. Стукнула мне стулом по голове не так, как я ее учил, а по-настоящему. То есть мне досталось не спинкой, а самим сиденьем. И как раз по макушке. Мне показалось, что голова моя при этом треснула. Хорошо, что и сиденье и ножки были надломлены и почти отлетели, так что эффект вышел что надо. Падая на пол лицом вниз, я заметил, как один из близнецов с пистолетом наготове ворвался в комнату и кинулся к Трэйси. Он рычал как собака. — Сукины дети! — заорал он, потом шагнул ко мне и пнул ботинком под ребра. Я сжал зубы, но молчал. Голова работала отлично. — Он хотел… — заскулила Трэйси, — он хотел… — И тут она снова заверещала. Я слышал, как грубый мужской голос пытался ее успокоить: — Ладно, хватит. Ну успокойся. Ну хватит же, черт! Я рискнул и приоткрыл один глаз. Он стоял всего лишь в ярде от меня, повернувшись ко мне боком, глядя на Трэйси и опустив руку с пистолетом вниз. В эти несколько секунд я для него не существовал. Трэйси рыдала, махая руками над головой, хватала себя за волосы, плечи ее ходили ходуном, а голые груди выставлялись из-под разорванного нижнего белья. В этот момент тупоголовый громила потерял контроль над ситуацией. Он был ошарашен. Секунда-две, не больше, но он начисто забыл об обороне. Мне этой пары секунд хватило. Я быстро подобрал под себя ноги и, так и не выпрямляясь, бросился вперед. Но он, сволочь, заметил меня и успел повернуться. Он даже успел что-то пробормотать, но я врезал как следует. Не только кулаком, но и всем плечом. Ударил его прямо в солнечное сплетение. Воздух вырвался у него изо рта, как пар из аварийного клапана, глаза закатились, а я добавил левой по виску, приподнял голову за волосы и еще раза три ударил по лицу правой. Зубы хрустнули, а костяшки моих пальцев нестерпимо заныли. Пока один из двойняшек растянулся на полу безжизненным чучелом, второй, почуяв неладное, в свою очередь затопал по коридору. Я взял пистолет у первого, направил ствол на дверь и, как только его братец со скоростью спринтера влетел в комнату, нажал на спуск. Я сделал четыре выстрела. Впрочем, хватило бы и одного, потому что я сразу же попал в горло. Кровь ручьем хлынула из шейной вены и полилась на пол. Однако братец какое-то время еще продолжал двигаться вперед. По инерции он долетел почти до середины комнаты, после чего ноги его подкосились и тело рухнуло на доски, лицом в растекающуюся красную жижу. В мгновение ока я схватил лежавшее за дверью платье Трэйси, засунул его себе за пояс и уже кинулся было вон, но оглянулся. Трэйси по-прежнему стояла там, где я только что валялся на полу, и, держась правой рукой за горло, смотрела невидящими глазами на распростершееся перед ней тело. Я подбежал к девушке и наотмашь ударил ее ладонью по щеке: — Идем же. Быстрее. Трэйси вздрогнула и очнулась. Она глубоко и быстро вздохнула, и уже в следующий миг мы вместе проскочили темный коридор, а за ним и холл. Не имея ни малейшего представления о том, где мы и что может нас ожидать на этом пути, я все время держал оружие наготове, выбежав таким образом на начало ведущей вниз лестницы, стал спускаться, все время оглядываясь и прислушиваясь. Трэйси мчалась за мной, прыгая через две ступеньки. Ее разорванная одежда развевалась. Очутившись внизу, я взял ее за руку и прижал к себе. Мы были в огромной прихожей одного из тех старинных домов, что строили лет за двадцать до конца прошлого века. Я открыл дверь и вышел на крыльцо. Дом стоял в зеленом жилом районе, вдоль улицы зеленели кроны многочисленных деревьев, освещенные фонарями. Уже темнело. На подъездной дорожке справа был оставлен длинный черный автомобиль, похожий на лимузин, в котором ехал тот человек, что остановился поговорить с Мигелем и перегородил мне дорогу. Я молил Бога, чтобы ключи оказались в замке зажигания. Они там и были, слава тебе Господи! Посадив сперва Трэйси, я забрался в машину сам, и мы выскочили на проезжую часть. Управляя одной рукой, другой я бросил ей платье, и, пока пытался увернуться от появившегося словно из-под земли почтового ящика, девушка кое-как оделась. — Я должен извиниться, Трэйси. За все, что там было. И весь этот бардак, и кровь, и раздевание… И за пощечину, конечно. Я просто не знал, чем все обернется. Ведь окажись там еще несколько таких головорезов, и кто знает… В общем, ты понимаешь. — Я понимаю, Шелл. Действительно, кто знает, что могло бы быть. Спасибо, Шелл. — Но, детка, ты мне чуть-чуть не проломила череп. Трэйси засмеялась. А потом заплакала, как ребенок. Женщины. Что с них возьмешь! Когда мы подъехали к дому Мартинов на Ван-Несс, я вышел первым и открыл для нее дверцу машины. Мы вместе поднялись по ступенькам, вошли в переднюю, и тут я взял Трэйси за плечи и повернул к себе: — Послушай еще немного. Ты должна оставаться здесь. В доме. Оружие у вас есть? — О, у папочки целый арсенал. — Отлично. Возьми сама, а также вооружи слуг. И ни в коем случае никуда не высовывайся. Попозже я кого-нибудь пришлю. Для охраны. Ну, пока, я дам знать. Некоторое время она молча смотрела, затем вдруг поднялась на цыпочки, обняла меня за шею и поцеловала в губы. Совсем не как маленькая девочка. И пока я моргал глазами, она уже убежала на второй этаж, вверх по покрытой коврами лестнице. «Надо же, — подумал я, — а ведь там, в старинном доме с близнецами, она скакала по ступенькам, как нашкодившая пятиклассница». Глава 10 Справа от меня, в дверях своего рабочего кабинета, показался Корнелл Мартин. Он, радушно раскрыв объятия, поспешно направился в мою сторону: — Разрешите пожать вашу руку, мистер Скотт. Я видел, как вы поднимались. С Трэйси, надеюсь, все в порядке, или я ошибаюсь? — Нет-нет, Трэйси в полном порядке. Он радостно встряхнул мою руку: — Где она была? Что произошло? — Минуточку, господин Мартин, если не возражаете, я воспользуюсь вашим телефоном. — Да нисколько, пожалуйста. Пройдите сюда. Он проводил меня к телефонному столику у подножия устланной коврами лестницы. Я снял трубку, набрал номер Сэмсона и уже через несколько секунд с ним разговаривал. — Сэм? Это Шелл говорит. Знакомы ли тебе тупорылые близняшки по имени Сипель? Питер и Пол? — Кое-что слышал, но в данный момент они не в розыске. А в чем дело? — Да вот пришлось им морды начистить. Оба сейчас остались в шикарном двухэтажном особняке на Алоха-стрит. Это, если ехать от Сент-Джордж, второй дом. Номер заметить не успел. Один убит, второй в отключке. Может, уже и сдернул оттуда — двадцать минут прошло. — Какого черта ты туда полез? Ты что, с ума спятил? — Я не спятил, со мной все нормально. Просто раньше позвонить не было возможности. Эти двое удерживали у себя сестренку той девицы, Джорджии Мартин. Я нашел ее и вернул отцу. — А не пошел бы ты… О'кей, Шелл, мы туда выезжаем. — Это не все, Сэм. Эта сестренка, Трэйси Мартин, за ней могут запросто снова наведаться. Сейчас она у себя дома, и я был бы тебе очень обязан, если бы кто-нибудь мог сюда подскочить и присмотреть за домом. — О'кей, я понял тебя. Что еще, господин комиссар? — Пока все, Сэм. Я рекомендую тебя на повышение. — А пошел ты… — Слушаюсь, сэр! Ну, пока. Загляну попозже. — Только не слишком поздно. Мне, парень, тоже иногда хочется баиньки. Ты-то холостяк, крутишься как хочешь. А моя половина может и затосковать, если не будет видеть муженька хотя бы раз в сутки. Я ответил, что не надо пудрить мне мозги, и повесил трубку. Корнелл Мартин, естественно, все слышал. Он был озадачен, но предельно собран. — Удерживали у себя? — спросил он. — Но почему? Не сводя с меня внимательных голубых глаз, он задумчиво водил пальцем по переносице. — Если честно, господин Мартин, то я не знаю. Вернее, не уверен. Мне повезло, и я нашел ее. И чертовски повезло в том, что нам удалось выбраться. Спросите Трэйси сами — она все расскажет. — А не удалось вам узнать, кто… кто убил Джорджию? — Нет. Кое-какие детальки есть, но нужно еще поработать. Господин Мартин, Трэйси сказала, что у вас в доме есть оружие, это так? — Да, у меня прекрасная коллекция. — Ну что ж, ружья иногда должны стрелять. Я осмелюсь предложить вам, — это то же самое, что я предложил Трэйси, — зарядите несколько экспонатов из вашего домашнего музея и на всякий случай держите их наготове. — Я так и сделаю. И не объясняйте зачем. — И еще одно. Сейчас сюда прибудут из полиции. Вы уж извините за неудобство, но… так будет лучше. Хозяин дома с любопытством разглядывал мою физиономию и грязный костюм. — Святые угодники! — воскликнул он. — Я так обрадовался, увидев Трэйси, что даже не обратил внимания на ваш вид! Что с вами случилось? Вы в порядке? — Да, со мной все нормально. Простите, сэр, но я должен бежать. Еще раз повторяю — пока ничего определенного. Как только узнаю — сообщу немедленно. Корнелл Мартин улыбнулся: — Извините, мистер Скотт, но Трэйси для меня — это уже достаточная определенность. — Голос у него дрогнул. — Делайте все, что сочтете необходимым. Я вам искренне признателен. Ах да, совсем вылетело: я вам отправил по почте чек. Я открыл рот, чтобы пролепетать что-нибудь вроде: «Зачем это вы? Можно бы и потом», — но Корнелл Мартин перебил меня с присущей ему в обхождении с людьми твердостью: — Больше от вас на эту тему я слышать ничего не желаю. Хотите выпить? — Нет, благодарю. Как-нибудь в другой раз. Мне нужно предупредить вас. Я могу исчезнуть на день, а то и на два. Работаю один, ни секретарши, ничего, но знайте — как только что-то выяснится, я позвоню или приеду. Он еще раз потряс мне руку: — Договорились, мистер Скотт. Спасибо вам. О, мистер Скотт, у вас на губах остались очень характерные красные отпечатки. Корнелл Мартин усмехнулся, глядя, как я поспешно вытер рукавом губную помаду от поцелуя Трэйси. Потом я поехал к себе, оставил машину напротив «Спартан-Апартмент-отеля» и поднялся в квартиру. Лина встретила меня в дверях с бутылкой виски в руках, которую она, как я понял, приготовила специально для моего возвращения. Лина поставила бутылку на пол и всплеснула руками. — Dios mio! Кто тебя так? — Привет, Лина, — ответил я. — Что случилось? — Так, повздорили. — Ничего себе повздорили. У тебя ничего не вышло? — Да нет, я даже, можно сказать, оказался победителем. Но, как говорится, победил с минимальным преимуществом. Она вздохнула: — Pobrecito! [15] — Подожди, я сейчас. — Я направился через спальню в ванную. — А ты пока налей выпить. О, видели бы вы меня в тот момент. Кровь пятнами запеклась по всему лицу, физиономию перекосило, челюсть выехала куда-то в сторону. Оба рукава пиджака были полуоторваны, и клочки белой ватной набивки торчали из-под коричневого габардина, как шутовские эполеты. На лице, где крови не было, пристала грязь с пола, на котором я спал. И сквозь эту грязь проступали капли пота. В общем, окажись я тогда на кладбище, любой принял бы меня за восставшего из могилы мертвеца. 15 Бедняжка! ( исп. ) Я снял костюм, вычистил карманы и выбросил его в мусорный бак. Двести долларов псу под хвост, неплохо. Оставил себе только подтяжки. Сначала горячий, потом холодный душ сделал свое дело, и я почувствовал наконец, что опять становлюсь человеком. Вернувшись в спальню, я бросил носки, трусы и рубашку в корзину для грязного белья, переоделся в чистое и достал из шкафа один из оставшихся пяти костюмов. Я выбрал двубортный голубого цвета. К нему достал белую рубашку с широким воротничком, вязанный ромбиками шерстяной желто-голубой галстук и пару почти не разношенных ботинок из желтой кордовской кожи. Я оделся и обулся. Можно начинать все сначала. Когда я вошел в гостиную, меня уже ждал суперкоктейль из Лины и виски с содовой. Она подала стакан, и я молча взял его. Тихая семейная обстановка. Но я ни на миг не забывал о том, что каша, которую заварил, вот-вот поплывет через край. Лина в мое отсутствие переоделась. Она взяла одну из моих белых нарядных сорочек и темно-коричневые брюки, которые закатала почти до половины, чтобы штанины не волочились по полу. Ее пышные черные волосы уже не лежали копной на макушке, а были свободно распущены, а маленькие ноги буквально утопали в моих шлепанцах, которые смешно хлопали, когда она ходила. Одетая во все мужское, на мужчину она тем не менее совсем не была похожа. Да что там на мужчину! Лина даже на мальчишку не походила. О чем я ей и сказал. В ответ Лина громко рассмеялась: — Мужчина здесь ты. Чем говорить, лучше подойди и сядь со мной. Но я остался стоять и только отрицательно покачал головой. Я уже знал, что делать: — Прости, милая. Мне нужно бежать. Прямо сейчас. Кое-что надо сделать не откладывая. — Но, Шелл, тебя так долго не было. Я даже начала волноваться. Ты же целый день где-то пропадал. Ну, пожалуйста, хоть немного. Я же одна, я так соскучилась. — Знаю, Лина. Знаю, что одна. Джорджия тоже была одна. — Я допил виски и поставил стакан на столик. — Ну пока, моя страстная. Увидимся позднее. Она недовольно надула губы: — Я позову доктора. Пусть перевяжет и сделает массаж. У него такие мягкие руки. — Ну уж нет, — возмутился я. — Тогда я вот этими мягкими руками сверну тебе шею. Абсолютно исключено. Пока никаких контактов. Ни с кем. Ясно? — Ясно. В дверях, уже уходя, я обернулся: — И смотри у меня, чтоб ни-ни. Чао. — Marrano cochino. — Сама такая. Лина показала язык и хлопнула дверью, едва не ударив меня ею по носу. Съехав с бульвара Сильвер-Лэйк на обочину, под деревья, я сидел в своем «кадиллаке» уже целый час, но ничего так и не сумел заметить. То есть нечего было и замечать. Черный автомобиль, в котором нам с Трэйси удалось улизнуть, был сейчас в полиции, а «кадиллак» я нашел там же, где оставил перед тем, как отправиться на утренний молебен Нарды. Как давно это было! Итак, я спокойно сидел в машине под деревьями, и никто не обращал на меня никакого внимания. Заведенная мною мина еще не взорвалась. Я посмотрел на часы. Почти одиннадцать вечера, и завтра понедельник. Воскресенье выдалось нелегким. Мне вдруг подумалось, а не зря ли я торчу здесь, у храма Внутреннего Мира, и не лучше ли поехать еще куда-нибудь, но, поразмыслив немного, решил подождать еще с полчасика. Ждать, однако, пришлось минут десять, не больше. Со стороны города подкатил и свернул на подъездную гравийную дорожку новенький двухместный «жучок». Единственное, что я успел заметить, — это то, что рядом с водителем никого не было. Я нащупал в кармане пистолет, взял его поудобнее и подумал: а как там Сэм? Успели ли его ребята на Алоха-стрит и, застали ли второго Сипеля, того, что остался лежать рядом с убитым братцем? Если не успели, то это означает, что один из Сипелей вышел сейчас на охоту за одним из Скоттов. И один из Скоттов от этого отнюдь не в восторге. Двухместный «жучок» остановился, так и не подъехав к дому. Расстояние было довольно приличное, разглядеть человека, который из него вышел, я не смог, но заметил, что в руке он что-то несет. Человек прошел к двери с боковой стороны здания, и его немедленно впустили. Я выскользнул из «кадиллака», перебежал улицу и притаился в кустах напротив, откуда мне все хорошо было видно. Помимо кустов, как я уже говорил, вокруг храма росли еще высокие эвкалиптовые деревья. Я сидел в кустах на корточках, и автомобильчик незнакомца находился от меня не более чем в десяти футах. Только я уселся и приготовился ждать, как дверь сбоку снова открылась, и парень вышел обратно. Его провожал, я успел заметить, сам Нарда — как всегда, в черном одеянии и с тюрбаном на голове. Гость Нарды быстро юркнул в свой «жучок», включил заднюю передачу, выехал на дорогу, развернулся и поехал туда, откуда появился. Я почувствовал, что иду по следу. Так, из ничего, одна интуиция, но я был уверен, что след правильный. Я бегом кинулся к машине, медленно тронулся и поехал за прыгающими вверх-вниз по бульвару красными огоньками. Через двадцать минут огоньки свернули с Голливудского бульвара и замерли перед «Синема-отелем». Не доезжая футов пятьдесят, я нашел на обочине место, чтобы припарковаться, и остальной путь до отеля преодолел по тротуару пешком. Этого парня я раньше никогда не видел. Я рассмотрел его, пока он шел от стоянки. Ему было лет двадцать с чем-нибудь, может быть, почти тридцать. Он был довольно высокий, с очень приятным лицом. Одет в простые свободные брюки, явно не от костюма, пеструю спортивную куртку и яркую рубашку, застегнутую на все пуговицы. У ступенек, ведущих ко входу в отель, он огляделся и взбежал наверх. Я — за ним. В стеклянных дверях красовалась табличка: «Свободных мест нет». Пройдя в вестибюль, парень остановился и закурил сигарету. Я подошел к стойке портье: — Добрый вечер. У вас номера не найдется? Гостиничный клерк вынул изо рта обгрызанный с одного конца карандаш. — Мест нет, — не очень любезно ответил он. Потом посмотрел куда-то мимо меня и крикнул: — Привет, Джордж! Взяв ключ из ячейки с номером 316, он кинул его тому парню, которого я преследовал. Джордж с ключом начал подниматься по лестнице. — Спасибо, приятель, — поблагодарил я клерка, — ты мне очень помог. — Не стоит благодарности. — Он уже снова грыз карандаш. — Не будешь возражать, если я пристрою здесь на пять минут свои натруженные ноги? — Нисколько. Я сел на диван и подождал минут десять. Я хотел, чтобы тот парень в 316-м номере успокоился, расслабился, а может быть, даже и лег в постель. Было одиннадцать сорок, и клерк за стойкой стоял ко мне спиной. Он читал последний номер «Икзэминэра». Я прошел через холл так бесшумно, что он даже ухом не повел. Еще минута, и я уже тихо стучался в дверь номера 316. В номере заскрипела кровать, затем раздался голос: — В чем дело? Я не ответил и постучал снова. Уже сильнее. Дверь приоткрылась наполовину. За ней стоял мой юный незнакомец в коричневом халате, с взъерошенными волосами и со стаканом в правой руке. Не говоря ни слова, я прошел мимо него в номер и сел на край кровати. — Какого дьявола вы ко мне врываетесь? — взорвался он. — Кто вы такой, что позволяете себе так со мной обращаться? Я молчал, внимательно его разглядывая. Двадцать четыре — двадцать пять. И очень приятная располагающая внешность. Я никак не мог представить, с какой стороны он связан с такой шайкой, как Внутренний Мир и его обитатели. Парень подошел к кровати и с вызовом встал передо мной. Видно было, как в кармане халата его левая рука сжалась в кулак. — Послушайте, не знаю пока, что вам здесь надо, но я хорошо знаю, что мне очень не нравится, когда меня ночью безо всяких объяснений поднимают с постели. — Он окинул меня настороженным взглядом. — Не уверен, что смогу вас сбить на пол с первого удара, но если вы и сейчас ничего не ответите, то я хотя бы попытаюсь это сделать, а дальше посмотрим. Я поднял голову, посмотрел глаза в глаза: — На наемного убийцу ты не похож. Как не похож ни на кого, с кем мне раньше доводилось иметь дело. — Что еще за чушь ты несешь, парень? — Глаза у него широко раскрылись и немного выпучились. Он засмеялся, но быстро успокоился. — Я наемный убийца? На пушку берешь? Я покачал головой: — Нет. Это я сначала так подумал. Но ты водишься с чертовски дурной компанией. Хозяин номера пододвинул стул и сел: — Ну-ка, ну-ка, что ты сказал? Какая компания? Объясни все толком, мистер Как Тебя… — Скотт. Шелл Скотт. Видишь ли, я… — Хватит. Я тебя знаю. То есть хочу сказать, что слышал о тебе. Чем докажешь? Я бросил ему мой бумажник, он взглянул на удостоверение и вернул его. — Что же это получается? — усмехнулся он. — Да провались я на этом месте! Может, оно и к лучшему? — Он снова усмехнулся. — Напрасно веселишься, дружок. Я ехал за тобой с бульвара Сильвер-Лэйк и видел, как ты входил в этот дурацкий храм, видел, как ты оттуда вышел, а потом сел тебе на «хвост». И теперь мне не терпится услышать, какую роль отводят тебе горе-пророки из Внутреннего Мира. — И это все? — Он отхлебнул из стакана. — Ты умрешь со смеху, когда узнаешь. Я — писатель, Скотт. Да-да, писака Джордан Артур Брент собственной персоной. Ты наверняка ничего обо мне не слышал, но Нарда без меня — все равно что гром без молнии. «Неплохо, очень неплохо, — отметил я про себя, — похоже, что не врет». А вслух сказал: — Мне известно, как минимум, об одном убийстве и нескольких покушениях на убийство, не считая похищения заложников и черт знает чего еще, и во всем этом напрямую замешан Нарда, о тесном знакомстве с которым ты только что так запросто упомянул. — Убийство?! Не может быть! Ты меня не обманываешь? — Не обманываю. И если ты сейчас хоть что-то от меня утаишь, я это припомню, клянусь. Джордан набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул: — О, святой великий Боже! Мне необходимо промочить горло. Ты будешь? В знак согласия я кивнул. Он пошел к комоду и выдвинул ящик. Видя, что Джордан достает оттуда бутылку, а не пистолет, я вынул правую руку из кармана плаща. Бутылка была с классным американским виски. Я почувствовал к Бренту расположение. — Разбавляю обычной водой, Скотт. Извини, но больше ничего нет. Хотите не хотите, но этот Брент оказался неплохим малым. Он мигом слетал в ванную за вторым стаканом и плеснул в оба две солидные порции виски, добавил воды, протянул один стакан мне и снова сел, где сидел. — Признаюсь как на духу, Скотт, ты меня ошарашил. Вот это новость! Может быть, просветишь немного? — Хорошо. Но первое: что ты сегодня делал у Нарды? — Я же сказал: я — писатель. Могу показать кучу возвращенных рукописей. А впрочем, ну их к черту. В общем, у нас с ним контракт. К определенному времени я должен нацарапать определенное количество страниц всякой идиотской чепухи типа: «разум превыше всего» и «положитесь на меня, мадам, я проведу вас к свету», — за что он мне тут же отстегивает наличными пятьдесят баксов. И все мои рукописи принимаются без оговорок и исправлений. Полный контакт с редактором. Ты что думаешь, виски у меня от гонораров из «Сэтэдэй ивнинг пост»? Как бы не так. Это все от его святейшества Нарды. — Значит, сегодня вечером ты ходил к нему с очередной лекцией? — Ну да. Такую речь накатал — пальчики оближешь. Ты послушай. «Ученики мои. Последователи…» — Стоп, стоп, стоп! Со мной можешь не распаляться. Я был там и слышал. — Да-а? Ну и как, впечатляет? А как ты, кстати, забрел туда? И когда, сегодня? — Сегодня утром. Но не об этом разговор. Что еще тебе известно про Нарду и его банду? — Банда — это ты правильно сказал. Банда и есть. Что там творится — трудно представить. Хотя деньги рекой текут. Но, Скотт, я и впрямь мало что о них знаю. С меня требуют эту писанину, я им ее вовремя вручаю, все оговорено. Всегда одно и то же — стучу в дверь, отдаю Нарде написанное, забираю пятьдесят долларов и сматываюсь. Все. Но прошу тебя: если что, то я этого не говорил. Мне платят, чтобы я помалкивал. Просто ты меня немного напугал, а к тому же, когда я узнал, что ты сыщик… Короче, я подумал, что тебе можно рассказать. Джордан подошел к тумбочке у кровати, достал кошелек и вынул оттуда полусотенную купюру. — Ты только взгляни. Как я его обожаю! — Он смачно приложился губами к усам взирающего с хрустящего банкнота президента Гранта. — Так бы и чмокал его! Слушай, Скотт, надеюсь, ты не собираешься лишить меня такого дохода? — Кто знает. Если повезет, то так оно и будет. Но необходима твоя помощь. Все, что ты знаешь о Нарде и его помощниках. Напрягись. Он немного помолчал: — Еще раз повторяю: я знаю очень мало. — Ну а что ты имел в виду, когда сказал, что все оговорено? Время, когда ты к нему приходишь, назначается заранее или может меняться? — Как правило, они мне звонят и говорят, что нужна очередная проповедь. Назначают дату и точное время. Как, например, сегодня вечером в одиннадцать. — А почему именно это время, можешь как-нибудь объяснить? — Я так понимаю, что главное — это не нарушать их ритуала. Обращение, или как он там называется. В общем, каждый раз время моего прихода туда строго оговаривается. — А кто тебе звонит? — Обычно сам Нарда, хотя несколько раз это делала его куколка. — Какая куколка? — Да есть там у него одна с томными глазами. Так и оглаживает его сладкими взглядами. — По-моему, я знаю, про кого ты говоришь. Ее зовут Лорен. — Вот-вот, она самая. Знать я, конечно, про них ничего не знаю, но пару раз я видел их вместе, и они так призывно друг на дружку смотрели, как будто обоим уже невтерпеж. Хотя сами и пальцем друг до друга не дотронулись. Во всяком случае, пока я там был. — Не могли дождаться, пока тебя спровадят, так? Джордан сделал большой глоток, прищелкнул от удовольствия языком и продолжал: — Я думал об этом, Скотт. Что-то здесь не так. Вроде бы и вздохи, и долгие влюбленные взгляды, но то, как они ведут себя, — неестественно все это. Готов поставить последний доллар — он к ней и не прикасался. Это называется платонические отношения. — Платонические, говоришь? — Да. Я всегда обращаю внимание на поведение людей в той или иной ситуации. Это моя работа. Так же, как и твоя, мне кажется, только вот на людей мы смотрим под разным углом. — О'кей. А как тебе подвалила эта работенка? Нарда нанял или как? И вообще, кто он такой? — Кто он такой — не знаю. И похоже, никто не знает. Просто есть такой парень — Нарда, и этим все сказано. А на работу я наткнулся очень интересно. Целая история. Начну с того, что я перестал получать деньги. Раз в два или три месяца — все равно что ничего. Я был серьезно на мели. И вот однажды мне попадает в руки заказ на рекламу одного маленького ночного клуба. Я, конечно, постарался. Хозяйке так понравилось, что через месяц она сама меня разыскала, предложила писать эту ересь и дала адрес Нарды. — Хозяйка? — переспросил я, как будто не имел ни малейшего понятия, про кого он говорит. — Какая хозяйка? — Имени не помню, но на вид это такая жирная уродина, каких я в жизни не видывал. Я мысленно повторил его слова: «Жирная уродина, каких я в жизни не видывал». Это могла быть только миссис Маргарет Риморс. И снова появляется Мэгги. — Ты упомянул ночной клуб. Это случайно не притон «Эль Кучильо», вход сразу с тротуара? Джордан щелкнул пальцами: — В точку попал! А я уже и забыл, как он называется. Но откуда тебе известно? Ничего не объясняя, я задал следующий вопрос: — Как давно это было? Я имею в виду, когда ты начал писать для Нарды? — Так-так, дай припомнить… почти год уже. Да, на днях будет ровно год. — И ты до сих пор ничего о нем не знаешь? Не знаешь, кто он такой? — Ровным счетом ничего. Я тогда сразу пошел и встретился с ним. Он был в этом своем черном платье, тюрбан на голове; то ли он серьезно, то ли просто дурит людей — непонятно, но всегда изображает из себя этакого султана Мы немного поболтали. Он сказал, ему нужны речи. Сказал о чем и когда и сколько будет платить. Все произошло так быстро, что я не успел и глазом моргнуть. Пятьдесят долларов! И практически ни за что! — Ну и как часто ты для него сочиняешь? — О, сейчас стало реже. А вначале я из этого дела не вылазил, писал и писал. Накатал штук тридцать. На полторы тысячи, не меньше, те деньги у меня и сейчас еще не кончились. Но, увы, в последнее время он меня приглашает раз, от силы два в месяц. Это ж такая вещь, что одно и то же можно использовать по несколько раз. И те, кто слушает, ничего не заметят. Проглотят как конфетку. Ну а кроме того, контингент регулярно обновляется. Новый, как он называет, класс набирается каждый месяц. Сначала они все послушники и послушницы, потом организуется что-то вроде выпуска. В общем, система работает. Одно для меня все еще оставалось загадкой. — А как он с них деньги собирает? Никаких подносов или ящичков я не видел. — По-моему, то, что ты видел, — это только посвящение для новичков. Их первое собрание. Оно обычно по воскресеньям бывает. Каждое четвертое воскресенье, если не ошибаюсь. Я ему сочинил и на этот случай. Специальная проповедь. Я бывал на его представлениях не раз и не два и уверяю тебя, что тарелочки для деньжат появляются достаточно скоро. Но народ к тому времени уже как рыба на крючке. Нарда свое дело хорошо знает. — С этим я согласен. Мне все равно еще не все было ясно, я чувствовал, что некоторые недостающие звенья цепи только предстоит еще найти, но, размышляя о Нарде, я не забывал о виски, поэтому мой стакан скоро опустел, и Брент предложил налить по новой порции — Давай, — согласился я, — только наведи послабее. Тем временем я попытался обобщить все, что узнал. И хотя появились первые проблески, целостной картины происходящего пока не складывалось. Я как раз прикидывал в уме очередную идею, когда снова увидел перед собой протянутый Брентом стакан. — Это, я так понимаю, все, что ты можешь сказать? — Да, больше вроде бы нечего. Приезжаю, хватаю деньги, уезжаю… — О'кей, — я сделал небольшой глоток, — ты мне можешь помочь, если хочешь. Есть предложение. Решай. Примерно с минуту он думал: — Ладно, я согласен. Хотя это все равно что рубить сук, на котором сидишь. Убийство — дело серьезное. Я играю. Если ты не шутишь, конечно — Насчет убийства я и не думал шутить. — Идет. А кого убили? — Имя тебе ничего не скажет — это раз. А во-вторых, меньше знать — в твоих же интересах. Давай-ка лучше вернемся к процедуре передачи информации. Есть ли у тебя телефон Нарды, по которому в случае чего ты бы мог позвонить? И запомнил ли ты расположение комнат? — Телефон есть А вот насчет расположения комнат — вопрос посложнее. Иногда я прохожу через переднюю дверь, за ней идет сразу большая комната, задрапированная черным, и жду Нарду там, а иногда Нарда ведет меня в свою комнату, как сегодня вечером. Тогда я захожу сбоку, — ну, ты видел. — Кого ты там встречал, кроме Нарды? — Только эту куколку Лорен. Бывает, что кто-то за дверью или за стеной разговаривает, но они никогда при мне не заходят. — А где телефон в доме? — Никогда не видел. Хотя иногда слышал, как он звонит. Где-то на выходе из большой передней комнаты. Я попробовал уложить это в голове: — Ты сказал, что номер он тебе дал. Кто обычно берет трубку? — Когда Нарда, а когда и одна из женщин, по-разному. — О'кей, если хочешь помочь, сделай вот что. — Я посмотрел на часы: полпервого без одной или двух минут. — Позвони ему ровно в час. Ровно. И послушай, кто ответит. Если Нарда — отлично, если нет, то пусть позовут. Скажи, нужно лично переговорить. И потом постарайся держать его на проводе как можно дольше. Говори о чем хочешь. Но чтобы он не заподозрил. Сможешь? — Да смогу, чего не смочь. — Джордан нахмурился. — А зачем это все? — Меньше знаешь — крепче спишь. И еще одно. Если вдруг он почему-то повесит трубку, позвони еще. Сразу же. Подожди два или три гудка, пусть кто-нибудь ответит, а затем, ничего не говоря, повесь трубку сам. И после этого — обо всем забудь. Понял? — Понял. Звоню, зову Нарду, заговариваю ему зубы. Если он плюет на меня, звоню по новой и потом плюю на него сам. Ты тут ничего не перемудрил, а? И вообще, как тебе виски? — С виски у меня всегда нормальные отношения. Только не забудь: ровно в час. Сейчас у нас сколько? Он подошел к тумбочке и взял часы: — Та-ак, когда проникает, будет ровно полчаса… О, запикало. Стрелки моих часов показывали то же самое. — Хорошо, я верю тебе, Брент. Но если ты только водишь меня за нос, вернусь сюда и подвешу к люстре. Он ухмыльнулся! — На тебя похоже. Но я и не думал водить тебя за нос. Надеюсь, потом расскажешь. — Расскажу. Виски ничего. Должен признать. Как-нибудь приглашу к себе, тогда попробуешь моего. Ничем не отличается. Я встал, чтобы уйти. Он протянул руку: — Я позвоню, не беспокойся. Я крепко сжал его пальцы, и он снова, очень характерно для него — как-то на одну сторону — усмехнулся. — Ступай, брат. И да хранит тебя Всевышний. Глава 11 Сколько же времени я там провел, в этих кустах, пропади они пропадом! Пахло чем-то сырым и затхлым, но я набрался терпения и, прикрывая сигарету ладонями, ждал точно до двенадцати пятидесяти девяти. Потом загасил сигарету, проверил, на месте ли пистолет, и быстрым шагом направился к дому. Гравий тихо шуршал под ногами. У двери Нарды, из-под которой пробивался свет, я остановился. В комнате кто-то непрестанно ходил. Должно быть, задачка была не из легких, если Нарда так долго не ложился. Я поднес циферблат к самому носу, и в это время внутри зазвонил телефон. Брент не подвел. Телефон все звонил и звонил и наконец смолк; секунд через тридцать я услышал, как к Нарде постучали в дверь с внутренней стороны помещения. Шаги в комнате замерли. — Да? Кто там? Я узнал слащавый голос, так хорошо запомнившийся мне с воскресного утра. — Это я, милый, Лорен. — Лорен? Что случилось? — Пауза, потом опять то же самое. — Что случилось, Лорен? — Несколько грубовато на этот раз. — Мистер Брент звонит. Хочет поговорить. — А до утра он не может подождать? Вот тоже приспичило идиоту! Сколько времени? — Час ночи. Открой же. Снова пауза. И опять Лорен: — Так ты идешь или нет? — Иду. Сейчас выйду. Извини, Лорен, я не хотел тебе нагрубить, так получилось. Я уже дремал. — Ничего, все нормально. Слышно было, как Нарда собирается. Минуты через две он вышел и плотно закрыл за собой дверь. Тогда я вытащил из кармана заготовленные заранее ключи и, затаив дыхание, принялся за дело. На прошло и полминуты, как я уже был внутри. Пусто. Никого. Кровать смята, и свет не выключен. Нельзя было терять ни секунды. Прежде всего я внимательно огляделся. Кровать, стул, тумбочка, платяной шкаф и незакрытая, дверь в ванную. Сначала — платяной шкаф. Кроме черных просторных накидок и тюрбанов, там я ничего не обнаружил. Может, у него и были костюмы, но хранил он их в другом месте. Я очень торопился и поэтому сразу перешел к тумбочке. Набор для бритья, носовые платки, нижнее белье — тоже ничего интересного. Я осмотрелся еще раз. И тут мне на глаза попалось что-то торчавшее из-под подушек на смятой кровати. Я смекнул, что если Нарда прячет что-то себе под голову, то это именно то, что мне надо. Так и есть. Два журнала для записей. Где-то я их уже встречал. Я открыл один и стал листать. Те же столбики имен и подписей, что я видел на утренней мессе. Пролистав до конца, до последних записей, я без труда нашел свое имя. Фрэнсис Джойн — третье снизу. Все остальные имена ни о чем не говорили. Я наугад раскрыл второй журнал — снова одни неразборчивые подписи. Во внутренней части дома раздался телефонный звонок. Дьявол! Этот Нарда повесил трубку. Очевидно, он уже подходил к двери, а у меня все еще ничего не было. Довольствуясь хотя бы журналами, я сунул их под мышку и юркнул в ванную. Там я первым делом нашарил выключатель и включил свет. На умывальной полочке стоял стакан. Я взял его пальцами изнутри, посмотрел на свет, снова щелкнул выключателем и одним махом очутился у двери, ведущей из спальни на улицу. Телефон тем временем перестал трезвонить — значит, трубку опять сняли, в холле внутри загремели шаги. Я опрометью вылетел наружу. Успел едва-едва. Нарда вернулся к себе как раз в тот момент, когда дверь за мной захлопнулась. Похоже, он ничего не заметил. Я на всякий случай остановился и прислушался — было тихо — и только тогда решил сматываться. Как угорелый я ворвался в городскую ратушу и, не замечая стоящего, вернее сидящего у входа и облаченного в казенную форму служащего, направился к лифтам. Постовой, однако, не дремал. — Эй, вы! Ну-ка обратно. Сначала распишитесь в книге. Я вернулся туда, где посетители расписываются: — Бомб не имею. В заговорах не участвую. — Распишитесь. — Имя подлинное или?.. Только не подумайте, что я решил повыпендриваться. Просто захотелось немного повеселиться. — Имя и подпись! Я указал, кто я есть, и расписался. Никакого чувства юмора у этих привратников. Впрочем, и у меня бы оно, наверное, пропало, посади меня в большом вестибюле в такой форме. Уж я бы сделал вид что надо. Особенно когда врываются всякие идиоты и забывают зарегистрироваться. Стыдно, но что поделаешь? Итак, я вызвал лифт и поднялся к Сэму. Он, как всегда, жевал длинную черную сигару. — А я уж думал, ты не появишься. — Он говорил в сигару, как в микрофон. — Куда ты подевался? Еще немного в том же духе, и развод мне обеспечен. — Если она с тобой разведется, то правильно сделает, — ответил я и рассказал, что произошло с тех пор, как я в последний раз звонил от Корнелла Мартина. — Кое-кто от моих действий на ушах будет стоять. Не все, правда, гладко. Можешь мне навесить проникновение в чужое жилище со взломом. Сэм вытянул из кармана большую кухонную спичку, внимательно посмотрел на нее, положил на стол, после чего вынул изо рта сигару. — Проникновение в чужое жилище со взломом, — зарычал он, выпятив вперед массивный подбородок, — и небось еще кого-нибудь прикончил, а? И что это за дурацкий стакан ты мне приволок? Я держал стакан пальцами изнутри, донышком вверх. Сэм решительно протянул к нему руку. — Э-э, поосторожней, дружище, — предупредил я его. — Зря, что ли, я дверь взламывал? Там отпечатки. — Отпечатки? Какие отпечатки? — Этот стакан стоял у Нарды в ванной. Логично предположить, что отпечатки пальцев принадлежат ему, нет? — Да. Что это еще за «нет» ты стал говорить? — Так. Связался с компанией и нахватался. Ведь говорили уже — про Нарду никто ничего не знает, более того, есть сильное подозрение, что он негодяй, а так как сейчас мы имеем его пальчики, то, может быть, выясним наконец и его личность. — Согласен с тобой. — То-то же. Если сможете снять, сколько уйдет времени, чтобы их идентифицировать? — Сначала снимем или сфотографируем, посмотрим, как получится, — может, ты их все смазал, — и сверим с картотекой. Если в нашей не окажется, запросим дальше. Пошлем запросы в Сан-Диего, в Вашингтон. Можно сделать срочно, тогда ответ из ФБР в Вашингтоне придет уже через несколько часов. Буквально перед этим у нас такая же процедура заняла два часа. — Неплохо работаете. — Здорово, не то что неплохо. Уж не веришь ли ты той чепухе, что пишут в газетах? Мы чертовски здорово работаем! — Сэм ехидно скривил свои большие губы. — Нет? — Да! Ну а что насчет Сипелей? — Ты слишком долго, Шелл, собирался это спросить! Позвонить мне ты тоже собирался слишком долго. Результат — у нас только один из Сипелей. Другой пошел прогуляться. Куда — неизвестно. — Отлично. Это я виноват, Сэм. Слишком увлекся девицей. — Бывает. Я послал туда своего человека. К сожалению, ты слишком спешил, Ромео. Даже ручку ей не пожал. Сэм на меня всегда очень хорошо действует. Я от него заряжаюсь. Временами, правда, он груб и достает как никто, но полицейский он что надо. И все его шуточки я воспринимаю нормально. Как и эту, про Ромео. Я знаю, случись что, он сам вместо меня вперед полезет. Впрочем, я тоже, если он попросит, не задумываясь дам руку отрубить. Но ведь он не попросит. Такой уж он парень, Сэм. — А ты мой револьвер там не видел? — спросил я. — Нет. Никаких револьверов. А ты что, свои где попало разбрасываешь? — Угу. Времени не было вернуться. И еще, Сэм, хочу знать твое мнение. — О чем? Я достал из внутреннего кармана странного вида и странного запаха сигаретку, прихваченную в «Эль Кучильо» у Мэгги со стола. Я не забыл переложить ее, когда менял костюмы. — Вчера подобрал, — пояснил я Сэму, — перед тем как идти к Нарде. Я даже успел несколько раз затянуться, но почувствовал, что что-то в ней есть. Может, туда чего намешано? Сэм взял сигарету, надорвал ее с конца, посмотрел на табак и закурил: — Ты думал, марихуана? Нет, только не это. Сигарета как сигарета. Не поймешь, чьего производства, но что-то здесь нацарапано, посмотри. Название похоже на мексиканское. Я взял у Сэма сигаретку, набрал полные легкие дыма и закатил глаза к потолку: — Да, похоже на Мексику. Скорей всего, так и есть. — А зачем ты мне ее подсунул, Шелл? Твоя новая подколка? — Нет, Сэм. Это меня накололи. Но ничего, я смеюсь. Ха-ха-ха. Не забудь про пальчики, о'кей? — Пальчики проверим. О'кей. Та машина, которую ты угнал, зарегистрирована на Пола Сипеля. Это тот, который мертв. — Мертвый — это Пол? Значит, Питер сейчас ищет меня? — Думаю, что да. Я встал. Я так Сэму ничего и не сказал о похищенных у Нарды журналах для записи посетителей. Не то чтобы специально, просто решил сам сначала кое-что проверить. — Передай привет супруге, — бросил я, уже уходя, — она у тебя отважная женщина. Глава 12 Все гуппи сбились в стайку в передней части аквариума и, завидев меня, отчаянно заметались. Я с ними поступил как последний подлец — не кормил с самой субботы. Хотя им это иногда даже полезно. Торопясь побыстрее загладить свою вину, я насыпал корма в кольцо, и маленькие рыбки, отталкивая друг дружку, суматошно устремились к нему. Я проверил температуру воды и только после этого прошел к столу. Если кто впервые увидит мой рабочий стол, то может подумать, что я огребаю штук сто в год. Как бы не так. Но стол у меня солидный. Здоровенная громадина из красного дерева. Я приобрел его после одного удачно распутанного дельца, и он придает офису действительно деловой вид. Хотя, если признаться честно, я захожу сюда, только чтобы забрать почту и покормить рыб. Ну и когда нет работы. Сижу там и жду, не объявится ли клиент. Кроме стола есть еще один крутящийся стул, это для себя, и два обычных, обтянутых кожей, — для посетителей. А еще этажерка для папок с бумагами и книжный шкаф. В нем «Британская энциклопедия», сборники «Кто есть кто» и другие книжки, включая три тома собрания Фрэнка Харриса о его жизни, женах и любовницах. Сверху на шкафу — аквариум с десятью галлонами воды и дюжиной гуппи, на стене — темно-синий ковер, вот, пожалуй, и вся обстановка. Два журнала для регистрации верующих я принес с собой, потому что какое-то шестое чувство мне подсказывало, что эти списки не так безобидны, как кажутся, и будет лучше, если их спрятать. Не долго думая, я взял два толстых старых номера «Тру», вырезал острым ножом внутренности — да-да, издевательство, согласен, — и спрятал в каждый по журналу. Подошли тютелька в тютельку. Начиненное таким образом старье я оставил на столе на самом видном месте. Не очень оригинально, зато надежно. Затем я плюхнулся на вращающийся стул, закинул ноги на край стола и углубился в созерцание носков кордовских ботинок. Последний раз я был в офисе с Джорджией, Джорджией Мартин. С нее все и началось. Боже, как давно это было, как будто месяц или два назад! А на самом-то деле всего только тридцать шесть часов прошло. С двух в дождливую субботу после обеда и до двух ночи в понедельник. Унылый и мрачный понедельник. И тем не менее в это время сумели вместиться и насильственная смерть, и убийство, и мягкие нежные губы, и сеанс гипноза, и горячее дыхание пороха. В усталом мозгу одна за другой проносились картины случившегося. Лина в черных шортах и алом болеро, вот она кричит и пытается увернуться от летящего ножа; пристальный тяжелый взгляд из-под белого тюрбана; кровь, толчками выбрасываемая из простреленного горла умирающего; застенчивая зеленоглазая красавица в разорванном белье; внушительная фигура человека с воздетыми к небу руками на фоне неясного светящегося портрета; толстая жирная баба, хлопающая себя по животу; безвольно повисшая рука Джорджии, упавшая на пол автомобиля… Я выпрямился и убрал ноги со стола. Полтретьего. Чуть было не заснул. Потянувшись, достал из плаща пистолет. Калибр 32-й. Я вынул обойму — оставалось два патрона. Без тридцать восьмого под мышкой я чувствовал себя безоружным. «Интересно, где же мой кольт сейчас? — подумал я. — В последний раз его забрал Пол Сипель. Там, у Нарды». У меня вообще-то всего одна пушка. Ни о каком арсенале и речи быть не может. И знаете почему? Ну прежде всего потому, что мне этого вполне хватает. А вот один пистолет в деле просто необходим. Хотя применяешь его, как правило, в одном случае из десяти. В девяти случаях можно обойтись. Но на десятый… Если его не будет, то одиннадцатый уже не возникнет. А еще в моем деле так: если у тебя пистолет забирают, то ты его либо возвращаешь, либо им больше не пользуешься. Ни своим и никаким другим. Но мне повезло, поэтому у меня оказался другой. Уйма патронов для тридцать восьмого и тридцать второй в кармане. Итак, понедельник, полтретьего утра. И конца пока не видно. Ну и что, что схема начала проясняться? От этой ясности только голова раскалывается. И чем яснее становится, тем противнее. Ничего более паршивого я не встречал. Я выключил свет — сначала над аквариумом, потом верхний у входа — и вышел на улицу. Мной овладело горячее желание снова лицезреть гороподобную мадам Риморс. Поздно, конечно, но шанс был. Попробовать застать Мэгги в «Эль Кучильо». Я выехал на Бродвей. Влажный тяжелый воздух приятно холодил лицо. Фактов у меня достаточно. Хватит, чтобы задать несколько имеющих отношение к делу вопросов. От некоторых из них она, возможно, закрутится как змея. Хоть отведать ее укусов, честно говоря, не хотелось бы. Лос-Анджелес между двумя и тремя ночи ничем не отличается от любого другого города Штатов. Бары давно закрылись, машин мало, людей почти не видно. Разве что встретишь изредка компашку юнцов с девицами. Таблетки и травка кончились, вот они и набиваются как селедки в бочку в один из папашиных лимузинов и рыскают всю ночь. Таких уже не уложишь, пока не нарвутся на что-нибудь. Я поначалу даже внимания не обратил, когда в зеркале увидел сзади чьи-то фары. Но, проехав Сансет и двигаясь вверх по Северному Бродвею, я автоматически следил, не вынырнет ли за мной кто-нибудь из-за угла. Фары не отставали, как оказалось. Четко держались на полквартала сзади. Я попробовал ехать со скоростью тридцать километров в час, затем резко ускорил до пятидесяти, снова сбросил газ — фары были там же, где я их заметил. Что ж, поиграем в кошки-мышки. Кто меня преследовал, я уже почти понял. А к тому моменту, когда фары свернули за мной и на Колледж-стрит, рассеялись и последние сомнения. Особой радости от этого я не испытал. Только неприятный озноб по коже. Я мог и ошибаться, конечно, но на сей раз ошибка почти исключалась. В душе, однако, я все еще надеялся. Когда это идет одно за одним, то от смертей и насилия начинает тошнить. На твоих глазах истекают кровью, затыкают рану руками, умирают, а тебе сначала вроде бы даже и интересно, и дух захватывает, и все такое. Но когда это снова и снова, и ты все время в этом замешан, то события теряют свою естественность. Можно, правда, заранее подготовиться и представить, как на тебя замахиваются ножом, как здоровенный амбал дробит тебе челюсть, как в тебя стреляют или ты сам стреляешь, физически ощущаешь, что ломаешь кому-то нос и делаешь какого-нибудь подонка уродом на всю жизнь, а то и трупом, но вот это все начинает происходить на самом деле и быстрее, чем можно себе представить. И что получается? Адреналин выбрасывается в кровь в небывалых количествах, сердце вот-вот разорвется, дыхания не хватает, организм требует все больше и больше кислорода, органы и железы работают на износ — а как иначе, ведь им дано задание спасти тебя и сохранить, и вот в эти-то мгновения все и меняется. Ты уже не тот, что был раньше. Ты думаешь по-другому. Все, что происходит вокруг, прыгает и сливается в одно целое. А ты об этом даже не думаешь, работают одни рефлексы. И если рефлексы в порядке — тебе, парень, повезло. Ты напуган, как заяц, но ты о'кей. И все ерунда, и все кончено. А вот когда все кончено, есть время подумать. Начинаешь вспоминать, и тебя аж выворачивает. Живо вспоминаются самые мелкие и незначительные детали, которым и значения-то не придавал. Думал, что не заметил. Например, как именно дернулось тело, когда пуля пробила тонкую кожу и, пройдя мясо, ударила в кость. И как оно дергалось потом, перед тем как перестало быть телом человека, а стало тем, что в морге называют «покойником» или «усопшим». Потом тебе в голову приходят даже мысли типа: а что он был за человек, где родился, что любил на завтрак и прочие глупости, и тебе интересно знать, что заставило его взять пистолет и почему он так любил, когда он у него в руке. Может быть, ты даже представляешь себе, что же это в конце концов такое, что выходит из тела человека, когда девять граммов свинца вонзаются ему в мозг или в сердце. Тебя тошнит, ты идешь в ванную и блюешь, и вот тогда-то все действительно заканчивается и ты забываешь об этом. Почти забываешь. Но к черту такие рассуждения. Я зарулил на стоянку, выключил фары и заглушил двигатель, после чего вышел из машины, но дверцу до конца не закрыл. Затем я обошел клуб «Эль Кучильо» со двора и остановился у ведущей вовнутрь задней двери. За ней горел свет. Значит, кто-то там еще не спал. Я подумал, что в такой поздний час они вряд ли ожидали чьего-нибудь визита. Вытащив пистолет из кармана, я держал его наготове, на уровне пояса в правой руке. У главного входа с улицы хлопнула дверца автомобиля. Он тоже возвращался. Живот у меня стянуло в один тугой узел, все мышцы напряглись, и я вдруг обнаружил, что дышу широко открытым ртом, как будто иначе может воздуха не хватить. Конечно, мне было страшно, да и любому на моем месте… все мы люди. Я перехватил пистолет в левую руку и держал за ствол, пока вытирал о брюки вспотевшую ладонь правой. Потом снова взял его поудобнее за короткую рукоятку и прижал к бедру. Теперь я слышал, как он приближается. Мягко ступая по земле, он крался вдоль здания. Представьте себе, что «Эль Кучильо» — это квадратная коробка, стоящая на земле. Тогда со стороны фасада будет улица, а с правой стороны — стоянка. Я стоял с задней стороны, в полной темноте, повернувшись лицом к стоянке. Скрыться от нападавшего можно было только через заднюю дверь клуба. Он подходил все ближе и ближе. Ох уж эти ночные клубы! Он знал, что я сзади. Видел, как я подъехал. И наверное, догадывался, что я его жду. Но ему, по-моему, все было уже до лампочки. Он перестал быть холодным и расчетливым убийцей. Он превратился в комок нервов. Только ярость и ненависть. Я сразу увидел его. Темный, отделившийся от стены силуэт. Вышел из-за угла и остановился. Я ощущал его сдавленное дыхание, явственно представлял раздувающиеся ноздри. Он вынюхивал меня, как зверь. И в руке у него был такой же, как у меня, пистолет. — Сипель, — сказал я, — стой, где стоишь. Не двигайся. Но ему это было все равно что об стенку горох. У него работала только одна извилина. Возможно, единственная. И в ней горело одно-единственное желание. Он себя запрограммировал. Сипель сделал шаг в мою сторону. Спокойно. Только не торопиться. Времени более чем достаточно. — Сипель, — повторил я, — ближе не подходи. Слышишь, идиот? Я тебя убью, Сипель! Но он не слушал. Он продолжал приближаться. Между нами оставалось футов пятнадцать, когда я увидел пламя и услышал выстрел. Пуля просвистела мимо. Теперь ему пришел конец. Точно конец. Я поднял руку с пистолетом и дважды нажал на спуск. Без всякой суеты, целясь влево от вспышки, в середину чернеющей двигающейся массы. Я немного дрожал. Все было как во сне. Черный силуэт сник и осел на землю. Еще одна полоска огня метнулась под углом в небо, и пуля попала в навес крыши. Стрелял он уже почти с асфальта. Я подошел к нему и наклонился посмотреть, все ли кончено. И хотя его левая рука еще сжимала оружие, поднять его он был уже не в силах. В горле у него булькала кровь, но и этот звук быстро прекратился. Итак, убиты оба брата. Ирония судьбы — Питер получил пулю из собственного пистолета. На своем можно сделать еще одну засечку. Я испытал что-то похожее на гордость. Левой рукой я забрал у Сипеля тридцать восьмой и сунул в карман. Его даже не тронул. Он так и остался лежать лицом в грязь. Теперь я попробовал открыть дверь заднего хода. Она оказалась незапертой, и я вошел внутрь. Это была кухня. Сильно пахло перцем и специями. Всю дальнюю стену и весь угол занимали полки и полочки, заставленные жестяными банками с приправами, разного рода «чили» и соусами. На правой стене от пола и до потолка висели связки красных и зеленых стручков. И ни души. Дверь слева была открыта. Я уже сделал к ней шаг и приготовился стрелять, но вспомнил, что только что израсходовал последние два патрона. Рука автоматически потянулась к карману за тридцать восьмым. Я уже почти достал его, но именно в этот момент в дверном проеме появился Мигель Меркадо. Он смотрел на меня, а прижатой к бедру левой рукой держал за лезвие — большим пальцем вниз — один из тех длинных острых кинжалов, которые кидал на публике. Злобный нехороший взгляд выдавал все, что он обо мне думает. Однако меня гораздо больше беспокоил другой нож. Тот, который был у него в правой руке. Он сжал его в кулаке, острием в ладони, а руку занес над головой. Я прикинул в уме ситуацию. Преимущество на стороне Мигеля. — Ну-ну, расслабься, — сказал я. Мигель ничего не ответил. Его немигающие застывшие глаза выражали дружелюбие пожизненного заключенного. Зрачки сузились до такой степени, что превратились в едва видимые черные точки, дыхание было тяжелое и размеренное. Он остановился на самом пороге, в комнату так и не вошел. Один нож — сбоку внизу в левой, другой — в заведенной за голову и в любой миг готовой его выпустить правой. Наконец Мигель заговорил. Медленно, зловеще: — Привет, Мак. Старина Мак. Рад тебя видеть, сукин ты сын. Двинуться сейчас означало все равно что отпустить взведенный предохранитель или наступить на гремучую змею. Черт меня подери, если я не завидовал в тот момент тем, кто спит у себя дома. В горле у меня так пересохло, что я даже не смог сглотнуть. — Привет, приятель. Как дела, Мигель? Он отрывисто хихикнул. Его это явно забавляло. — Чего приперся, Мак? — Хочу повидаться с Мэгги. — Мэгги уже ушла. Чего хотел? — Ничего. Просто поговорить. — Ну нет, Мак. Как всегда брешешь, сукин сын. Я уже говорил, что при виде ножей у меня мурашки и все такое. Не как от пистолетов. Ножи — они такие холодные и омерзительные. Я их боюсь. Но боюсь не настолько, чтобы позволять подонкам типа Мигеля несколько раз подряд называть себя сукиным сыном. — Попридержи язык, пустая башка. Мне это начинает надоедать! И вообще, что ты здесь вынюхиваешь? Мэгги-то хоть знает, что ты здесь? Мигель только скривил губы и безо всякого предупреждения, ни слова больше не говоря, выкинул вперед правую руку. Я еле-еле успел это заметить. Нож летел прямо мне в грудь. Моя правая инстинктивно дернулась вперед и вверх, пальцы растопырились, пытаясь отразить удар, а пистолет выпал и стукнулся о пол. На большее времени все равно бы не хватило. Нож вонзился в открытую ладонь, тонкое острое лезвие как сквозь масло прошло между костяшками кисти и дюйма на три выставилось с тыльной стороны. Мигель бросился на меня как пантера и уже отвел назад левую руку, чтобы вторым ножом вспороть мне брюхо. Я отскочил вбок и изогнулся. Рука Мигеля, описав полукруг, рассекла воздух. Я тем временем уже вытащил левую из кармана и выкинул ее вперед, пытаясь ухватить что попадется. Нож, запястье, локоть — все что угодно, лишь бы схватить и остановить. Блестящее острие снова сверкнуло снизу вверх у меня под носом. Кончик кинжала царапнул пальцы, но они все же успели сомкнуться на кисти мексиканца. Я сжал ее что было силы и начал выкручивать. От правой толку не было, совсем — нож торчал в ней как вилка в бифштексе, поэтому я продолжал действовать одной левой. Отпусти я его — и следующая дырка была бы у меня в боку. Мигель сопротивлялся яростно. Его черная голова так и прыгала на тонкой шее, как будто он примерялся, куда бы вцепиться зубами. Но тут я извернулся и ударил коленом. Сильно и точно — прямо между ног. Это-то меня и спасло. Мигель был в ауте. Он согнулся пополам, выронил нож и, беспомощно хватая ртом воздух, опустился на пол. Опустился как-то странно: сначала стукнулся запрокинутой головой, а уж потом рухнул всем телом. Он стонал и извивался. Конечно, это был запрещенный удар, ниже пояса. Но ведь игра шла без правил. И Мигель сам ее начал. Я подобрал с пола нож и, хотя по всей логике должен был бы всадить его в корчащегося мексиканца, вместо этого внимательно его рассмотрел. То же тонкое длинное лезвие с тупыми краями. С одного конца оно практически незаметно переходило в рукоятку, с другого — было остро заточено. «Хорошая вещь, — решил я, — пригодится». Засунув кинжал за пояс, я обратил внимание на левую руку. Небольшой порез там, где царапнуло острие, и немного содрана кожа. Ерунда. Повезло, что это не был обычный нож, а то бы и левую разрезало до кости. Затем я достал из левого кармана плаща свою пушку и прошел по помещениям клуба. Мигеля я оставил лежать на кухне. Я рассчитывал вернуться к нему чуть позже. В остальных комнатах никого не было. Синьор Мерка-до действовал в одиночку. В общем, ничего интересного в ночном «Эль Кучильо» я не обнаружил, за исключением того, что, когда снова пришел на кухню, Мигеля там уже и след простыл. Железный парень этот Мигель. Замечательный синьор Меркадо ухитрился слинять. Ушел-таки, подлец. Я слышал, как снаружи взревел двигатель и взвизгнули шины. Что ж, пока приключения кончились. И вдруг у меня шевельнулось что-то в голове, там, где полагается быть мозгам. Я вернулся в кухню, и… вы правильно догадались — второй пистолет, тот, который без патронов, исчез вместе с Мигелем. Какой же ты умный парень, Скотт! И главное — никогда ничего не забываешь. Я пошел и проверил на всякий случай Питера Сипеля, не сбежал ли и он. Но он, к счастью, меня не обманул. Лежал, где я его оставил. Я разыскал телефон и позвонил в отдел по расследованию убийств. Трубку взял Сэмсон. — Привет, Сэм. Это Шелл. Ты все еще на месте? — А где же, по-твоему, я должен быть? Дома, в кровати? — Ладно, Сэм, шутки в сторону. Лучше пришли кого-нибудь. — Прислать? Что это ты раскомандовался? В чем дело? — Снова проблемы. Я нашел-таки Сипеля. Вернее, он меня нашел. Можешь заказать ему белые тапочки. Я сейчас в «Эль Кучильо». На Бернард-стрит. Откуда ни возьмись, вынырнул мистер Меркадо, тот, который ножи кидает. Накачался какой-то дрянью так, что из ушей лезет. Ну я его коленом вырубил, думал, с полчасика проваляется, да не рассчитал. Эта гадость его так взвинтила, что он никакой боли не чувствует. Ушел, сволочь. А нож его так у меня в руке и торчит. Пришли доктора, пусть посмотрит и перевяжет. Сопротивляться не буду. Несколько секунд Сэм молчал. Я ясно слышал, как его зубы давят сигару. — Конечно, Шелл. Сейчас пришлю. А Меркадо объявим в розыск. — Спасибо, Сэм. Увидимся завтра. Итак, еще одно дело было сделано. Нож доктор вытащил, руку перевязал, а что касается левой, то вполне хватило йода и пластыря. Тело второго Сипеля убрали, а пистолет, который я у него забрал, послали в лабораторию. Пора было и отдохнуть. Я открыл дверь квартиры, включил свет и прямиком направился на кухню. Я уже открыл бутылку, когда туда вошла Лина. Она сразу заметила бинты: — Ты когда-нибудь доиграешься, Шелл. Убьют и домой не отпустят. Где опять? — Снова повздорили с одним парнем. Кстати, привет от Мигеля. Он, если не ошибаюсь, чувствует себя гораздо хуже. Молодец Лина. Не стала задавать лишних вопросов. — Бери стакан, и пойдем. — Она взяла меня за локоть. — Сядь со мной на диване. Ты, наверное, устал. Мы сели на диван рядышком, и Лина что-то долго говорила по-испански. Длинные цветистые фразы. Я ничего не понимал, но это не имело ровно никакого значения. Главное — как она это говорила. Потом Лина обвила руками мою шею, притянула голову к себе и впилась в меня губами. В ответ я обнял ее и крепко сжал. Руки болели, в боку ныло — все-таки ботинки у Сипелей тяжелые, — а челюсть разламывалась. Но все болело, разламывалось и ныло так приятно, что хотелось еще и еще. Глава 13 Меня мучил какой-то детина. Рост его был — два моих, а ручищи такие длинные и хваткие, что он без труда согнул меня колесом и пытался завязать в узел. Я почувствовал, что еще чуть-чуть — и где-нибудь треснет, лопнет и мои бедные конечности уже нельзя будет поставить на место. Гигантский локоть чудовища сдавил мне глотку, пережал гортань, и я даже не мог сказать: «Перестань, парень, ты ошибся». Я боролся, пыхтел как паровоз, юлил и ерзал, пока наконец не изловчился и не врезал ему под левый глаз. Детина пропал. Уф-ф, какое облегчение. Я продрал глаза и пришел в себя. Губы выпятились и округлились, как будто все еще тянули «уф-ф». Я пошевелил бровями, поднял голову и посмотрел на конец кровати. Из-под одеяла торчали заскорузлые босые ноги. Неужели мои? Я поскорее отвернулся. Что с головой? Оказалось, что затылок уперся в спинку дивана, и поэтому шею так свело, словно кто-то вылепил из нее крендель с маком. О'кей. С добрым утром, мистер Скотт! Что за шум? И где это? Ах да, на кухне. Фу, какой отталкивающий запах. С кухни вошла Лина. Она сияла: — Завтрак готов. — Уб-бери. — Что? — Убери, сказал. — Ты, наверное, не понял. Я сказала, что приготовила завтрак. Яичницу. — О нет! Только не это. Никаких яиц. Пожалуйста, не надо этих склизких сопливых яиц. Я завернулся в одеяло, встал с постели и прошлепал на кухню. Веки разлипались с невероятным трудом. Что там на кухне? Ага, газ горит, сковородка плюется жиром. Яйца, яйца, яйца. Желудок булькнул, как желток в белке. Я проковылял обратно к дивану и поманил Лину пальцем: — Подойди ко мне. Лина подошла и села. — Спасибо, — сказал я, — спасибо за яичницу. Забыл сказать. По утрам я другой человек. Сла-абый, и… никаких яиц. В глазах у нее застыл вопрос. — А что приготовить? Что-нибудь другое? — Ничего. Кофе. И если хочешь — кашу. — Кашу? — Да, кашу! — Эту противную кашу? Она же как… как стю-юдень. — Нет. Каша — это как каша. Овсяная, очень хорошая. И кофе. И хлеба поджарь. — Как ты себя чувствуешь? — Отвратительно. Лина снова ушла на кухню. Варить кашу. А я подхватил концы одеяла и прыгнул в душ. Открыл на полную холодную, сжал зубы и — под воду. Без одеяла, конечно. Под душем я проснулся окончательно. Стараясь не замочить забинтованную правую, я добавил левой рукой немного горячей, постоял так минуты две и потом снова оставил одну холодную. Еще через минуту я выключил душ и, насколько позволяли движения, растерся полотенцем. Я вновь чувствовал себя как огурчик. В спальне я быстро сменил одеяло на темные плавки, белую рубашку и коричневый твидовый костюм, завязал широким косым узлом темно-красный галстук, а на ноги натянул шерстяные вязаные носки и свои обычные кордовские штиблеты. Теперь можно было отправляться на кухню. — Привет, моя страстная. Что делаем? — Кашу варю. Все из-за тебя. — Ну-ну, милая, не сердись. Пока я с утра не попил кофе, ни в какие противоречия со мной советую не вступать. — Может, хоть сейчас яичницу съешь? Я поморщился: — Пока нет. Яйца могу на обед, могу на ужин, но только не с утра. Ни-ко-гда. Лина откинула назад волосы и села на кухонный уголок. Я уселся за стол напротив, где она для меня уже все накрыла. — Мне очень нравится, когда твои волосы не убраны. Лина не сдержала улыбку и сверкнула красивыми белыми зубами: — Правда? Спасибо, Шелл. А когда собраны на макушке, нравится? — А хоть как нравится, по-всякому. Следующая улыбка была просто дьявольски обворожительной. Я запустил ложку в кашу. — Такой здоровый мужик, — заметила она, — и ест кашу. Ложка повисла в воздухе. — Не могу сдержаться. Это, наверное, особенность моей конституции. Слабость организма. Потом, в течение дня, хоть что подавай: бифштексы, отбивные, картошку. Но только не на завтрак. Кстати, а сколько сейчас времени? — Двенадцать часов. Полдень то есть. Подумать только! Я ничего не ел со злополучного субботнего вечера в «Эль Кучильо». Не считая, разумеется, жаркого, которым меня и Трэйси потчевали Сипели. Это было утром в воскресенье, да и то я почти не ел. А сейчас уже время обеда в понедельник. Я живо представил себе, как через час-другой начну резать толстый сочный бифштекс в одном из своих любимых ресторанчиков. Пропустив залпом две чашки кофе, я поднялся из-за стола: — Тебе задание, женщина: вымой посуду, подмети полы, приберись в ванной, накорми рыб… О Боже! Я — убийца. Рыб ты, конечно, забыла? — Конечно же нет. Целую коробочку бросила. — Коробочку?! — Ну, не саму коробочку. А то, что в ней было. Какой ужас! Целую коробку корма! Я опрометью кинулся в переднюю. Лина за мной. Она дала им на полгода вперед. Рыбки тем не менее резвились и играли, как маленькие щенки, и от банкета им пока еще плохо не стало. Вся кормушка была забита. Я схватил ее, отнес на кухню и, опрокинув содержимое в раковину, поставил обратно в аквариум. — Я что-то не так сделала? — спросила Лина. — Ничего-ничего. Все о'кей. Просто я испугался, что ты могла им дать чего-нибудь другого, — солгал я. — Не печалься, милая, прятаться тебе здесь осталось совсем недолго. — А ты не допускаешь, что мне здесь нравится? — Не спорь, моя сладкая. Я имел в виду, что скоро у тебя не будет причины оставаться в этом доме. — Не будет причины? — Лина тряхнула головой и засмеялась. Какой смех, какой голос! Не переставая поедать ее глазами, я подошел к телефону и набрал номер отдела по расследованию убийств. Ответил Сэмсон. — Ты что, так и поселился в кабинете? Или жена выгнала? — Выгонит еще, немного осталось. — Он ворчал, как всегда. — А ты, я полагаю, только что встал? Я подтвердил его догадку и пропустил мимо ушей очередной комплимент. — Послушай, Сэм, вчера я вам послал пистолет. Вы что-нибудь обнаружили? — Ничего, Шелл. — Я… э-э… подумал, что из него могла быть убита Джорджия. — Исключено. Калибр тот же, но ствол другой. — О'кей, Сэм. А что насчет отпечатков? — Есть хорошие. Немного смазанные, но вполне приличные. В общем, собирайся, приезжай и поболтаем. Все объясню. — Обязательно приезжать к тебе? А так не скажешь? — Могу сказать, почему нет? Ты удивишься. Один крупный жулик. Некто по имени Уолтер Пресс. — Я не удивился, что дальше? — Но этот Уолтер Пресс — он мертв. Я отвел телефонную трубку в сторону, посмотрел на нее так, как будто вижу в первый раз, и снова приставил к уху. — Повтори, что сказал. — Этот тип — Пресс, тот, которому принадлежат отпечатки, — числится мертвым уже более года. — Ты прав, — согласился я, — собираюсь и еду к тебе. Встретимся через двадцать минут. Я быстро сообщил Лине, что дела не терпят и что увидимся ближе к вечеру, и спустился к «кадиллаку». Сначала по Россмор, потом направо по бульвару Сан-сет, короче, через четверть часа, руля забинтованной правой, я уже выехал на Мэйн-стрит и приткнулся на первом же свободном участке тротуара. Пришлось немного пройти обратно, до входа в городскую ратушу, где я бегом поднялся по каменным ступеням и вошел в холл. Я пренебрег лифтом и взбежал на второй этаж. Увидев Сэма, с удовольствием констатировал, что сигару он уже раскурил, и от пытки ожидания, пока она у него раскочегарится, я избавлен, но тут же чуть не поперхнулся от наплывшего на меня густого облака вонючего сигарного дыма. Вот уж действительно не знаешь, что лучше. — Теперь мне ясно, откуда смог берется. Если курить сухие листья, напичканные верблюжьим дерьмом, еще и не то будет. Впившись в сигару зубами, Сэм приподнял верхнюю губу и втянул воздух: — Нас-стоящие с-сигары для нас-стоящих мужчин. — Ну уж нет. Настоящий мужчина лучше посмотрит. Выкладывай, что там у тебя про Уолтера Пресса? — Погоди, Шелл, как рука? — Рука нормально. Доктор поработал. Кровь почти совсем не текла. — Да-а. Надо ему было, конечно, в горло попасть. Ну да ладно. Мы передали отпечатки в ФБР, здесь ничего не обнаружили, и оказалось — это их информация, — что они принадлежат Уолтеру Прессу. Он официально считается погибшим в дорожной аварии в сентябре прошлого года. То есть более года тому назад. — Что значит «официально считается»? — Его нашли в машине у подножия скалы. И он и машина сгорели. Узнали по номеру, кольцам на руках, каким-то личным вещам. Вот почему его отпечатки хранятся сейчас в картотеке убитых и погибших. Да-да, я знаю, что ты хочешь сказать: это мог быть кто-нибудь другой в автомобиле. — Сэм пригладил рукой седеющие волосы. — Если бы это было не так, то как, черт побери, на этом стакане появились его отпечатки. У меня в мозгу что-то сработало. — Скажи мне, Сэм, а этот Пресс — как он выглядел? Сэм взял со стола листок бумаги и начал читать: — «Уолтер Л. Пресс. Описание: мужчина, белокожий американец, тридцати девяти лет от роду, рост — пять футов семь с четвертью дюймов, вес — сто тридцать фунтов, среднего телосложения, глаза карие. Лысый, по краям головы сзади и с боков тонкая полоса каштановых волос. Заметных родимых пятен или шрамов нет». Это тебе что-нибудь дает? — Ничего. — Идея, зародившаяся было в мозгу, рассеялась. — Абсолютно ничего. Еще раз повтори про вес и рост. Сэм стряхнул пепел в большую стеклянную пепельницу: — Сто тридцать фунтов. Пять футов семь с четвертью дюймов. Что ты об этом думаешь, Шелл? — Ничего не думаю, провалиться мне на этом месте. Я закурил сигарету и пошарил у себя в уме, не найдется ли там какой новой идейки. — Сэм, этот парень, Пресс, — он либо сгорел в машине, либо сбежал, а в машине сгорел кто-нибудь другой. Блестящая догадка, не правда ли? Если бы он сгорел, то как его отпечатки оказались на стакане в комнате Нарды? Непонятно. А если он не сгорел — все равно ничего не складывается. Что еще у тебя о Прессе? Ты говорил, он крупный жулик, а поподробнее? — Хорошо, слушай. Получив ответ на наш запрос из ФБР, мы много думали. Пытались найти подходящую версию. Многого не скажу, но из имеющейся информации известно, что он по-крупному дурачил людей. Играл на доверии. Сначала это было не очень значительно, что-то у Пресса, похоже, не ладилось, их приперли, до конца пока не ясно. Но затем он работал в паре, и вдвоем они сорвали очень неплохой куш. Здорово облапошили какого-то богатея. А выручку, всю сумму, Пресс втихаря присвоил и сбежал. — Интересно. И после этого его находят мертвым? — Не сразу. — Сэмсон мясистыми пальцами вынул изо рта сигару и величественно отвел ее в сторону. — Мне не часто удается озадачить твой великий и всеобъемлющий ум, ведь так? — О-о, ты собрался меня озадачить? — Возможно. — Ну так озадачивай побыстрее и не тяни резину, черт бы тебя побрал! — Именно Уолтер Пресс первоначально основал то, что именуется Обществом Внутреннего Мира Ревнителей Истины, или как ты там его называешь. — Дьявольщина! Просто не верится! Объясни же. — И объяснять нечего. Мы собираем все вместе по крупицам и скоро узнаем больше, но то, что я уже сказал, проверено железно. В общем, дело было так: Уолтер Пресс занимался торговыми махинациями, перепродавал и так далее, пока в середине лета — прошлого лета — у него не родилось это Общество Внутреннего Мира, или ОВМ. Как раз в этот период он выходит на того второго парня, имя которого нам неизвестно, и они до конца держатся вместе. То есть до того момента, пока его машина не падает с обрыва. Однако, Шелл, не торопись делать выводы. У нас нет ни одной точной даты за исключением той, когда он предположительно погиб. — Это когда? — Это — двенадцатого сентября. В Орегоне. — А ты не пытался найти тех, с кем Пресс работал? Ведь кто-то же ему помогал, через кого-то он управлял работой этого ОВМ. Я бы их с удовольствием послушал. — Здесь тоже очень любопытная ситуация. Все говорит о том, что Пресс начал культовые служения, какое-то время их организовывал, и вдруг — бац! — всех, кто с этим был связан, уволил. Нам удалось переговорить с одной из девиц. Ее зовут Люсиль Стоунер. Она-то и поведала про внезапное увольнение. Сейчас мы вышли еще на некоторых, с кем Пресс проворачивал делишки. Я записал себе три имени, взял адрес девицы, потом мы еще немного поболтали, и я рассказал Сэму о том, что все это время происходило со мной, ни слова, правда, не говоря о журналах для записи посетителей, после чего загасил сигарету и встал со стула. Итак, мы обменялись информацией, пора было действовать дальше. Когда есть отпечатки в деле, всегда как-то легче. — Извини, Сэм, я должен бежать. Спасибо за ценные сведения. Кое-какие соображения есть, но я чувствую, что на поверку они мало чего стоят. И по-моему, я все-таки не зря там суетился, я это чувствую. После некоторого раздумья я задал Сэму еще один вопрос: — А этот твой милый Пресс, он, случайно, в Мексике раньше не орудовал? — Нет. По крайней мере, насколько мне известно. А почему вдруг Мексика? — Да так. Еще одна идея появилась. Сэм положил сигару в пепельницу и откинулся на спинку кресла: — Нарду теперь я так не оставлю. Докопаюсь, кто он такой. И что в его доме делали эти пташки Сипели. Жаль, что ты раньше до меня не добрался, а то бы… — Ничего, Сэм, успеем. Я кое-что задумал. Если можешь, отложи пока свой визит в ОВМ, я бы хотел потом заявиться к Нарде вместе с тобой. Если только ты подождешь, я скоро вернусь. И вернусь, скорее всего, не с пустыми руками. Я нигде твои планы не нарушаю? Сэм нахмурил брови: — Вроде бы нет. Что ты задумал? — Черт, если бы я только знал! Но я вернусь. Обязательно. Жди меня, о'кей? Хочу кое-что разнюхать. Сэм так же хмуро ответил: — О'кей, действуй. Только не заставляй себя ждать всю ночь. Я пулей вылетел из его офиса. Глава 14 От голода я трясся, словно бабочка в белой горячке, если, конечно, такое бывает. Усевшись за столик у Майка Лимана, я заказал любимое блюдо — ребрышки: как обычно, чтобы снаружи поджарились, а внутри — надавишь, и течет сок. Но до мяса не терпелось проглотить что-нибудь еще. Действуя одной левой, я набросился на салат из креветок и, пока жевал, расставлял в уме по полочкам все, что произошло с субботы. Пустых полочек оказалось больше. Чего-то то и дело не хватало, а многое просто-напросто никуда не подходило и не влезало. Впору было плюнуть и начать сначала. Но подоспели ребрышки, такие сочные и мясистые, что я на время позабыл обо всем, кроме гастрономических ощущений. Не съев, однако, и половины, я почувствовал, что одной порции мне явно не хватит, и послал официанта за добавкой. В «кадиллак» я вернулся примерно в полвторого и искренне пожалел, что поблизости не было ни одной «гориллы». Поборолись бы. Обратный путь по Бродвею занял немного времени, я свернул влево по Четвертой и подъехал к Гамильтон-Билдинг сзади. Там я припарковался и поднялся в офис. В помещении никого не было. От девушки на коммутаторе я узнал, что ко мне никто не приходил и обо мне никто не спрашивал, но имеется кое-какая почта. Оказалось, ничего важного, разве что письмо от господина Мартина. Это было даже не письмо, а продолговатый листок бумаги с подписью: «Корнелл Мартин». Чек, выписанный на мое имя, на десять тысяч долларов. Надеясь в душе, что деньги заработаны, я нашел конверт с маркой, написал на нем адрес своего банка и, положив в него помимо чека еще и записку, отнес конверт к девушке на коммутатор. Теперь я мог отправляться по адресам. Ходить по адресам в моей работе — значит встречаться с людьми. Это основа любого расследования. Официального, неофициального, частного, какого хотите. Основа — информаторы, люди, поставляющие полезную информацию. Некоторые из них мои личные друзья, а некоторые всего лишь ищут, как полегче подзаработать. И почти все они, хотя бы иногда, оказываются полезными. В тот день мне не везло. Пришлось обойти почти всех. Я все хотел напасть на след хотя бы одного из упомянутых Сэмом приятелей Уолтера Пресса: Фрэда Винсента или Фостера Мэтьюса, по кличке Картонный Мальчик. Почему Картонный, я так и не понял. Я говорил с чистильщиками обуви, барменами, букмекерами, посыльными, официантами и официантками. Час ушел только на то, чтобы найти нескольких человек, которые знали либо одного, либо другого, но где их можно встретить — этого никто не знал. Наконец я присел в забегаловке «У Люси» на Хилл-стрит, там подают коктейли. В дальнем конце бара было пусто, и я забрался на высокий стул у стойки. Люси протирал стаканы чистым белым полотенцем. Увидев меня, он повесил полотенце на плечо и подошел. Люси — это высокий толстый итальянец с пухлым и розовым, как у Санта-Клауса, лицом, только без бороды и с тусклыми зубами. По размеру и цвету его зубы напоминали почтовые марки, повернутые наружу намазанной клеем стороной. Полное имя его было Люциери. Однако никто никогда его так не называл. По крайней мере, на Хилл-стрит. — Что скажешь, Шелл? — Он широко улыбнулся. — Чего принести? — Сделай-ка мне пива, Люси. Я совсем высох. Хожу и хожу, понимаешь. — Ходишь и чего-нибудь ищешь, нет? О'кей. Одну минуту. Он налил холодного пива, вернее не очень холодного — нормального, поставил передо мной высокий запотевший стакан: — Что нужно, говори? — Знаешь ли ты Фрэда Винсента или кого-нибудь в округе по кличке Картонный Мальчик? — Знаю. Обоих знаю. В чем дело? Люси в этот день был уже не первый, кто знал Фреда или Картонного, поэтому со следующим вопросом я не торопился и медленно, с чувством, сделал несколько больших глотков. — Где я могу их найти? — Картонного Мальчика — так звали некоего Мэтьюса — ты уже нигде не найдешь. Он мертв. Ввязался в одну аферу, но не рассчитал. Оказалась не по зубам. В результате очутился в морге. А Винсент — он здесь сшивается. Был у меня два-три дня назад. Денег куры не клюют. — Где сейчас Винсент? Люси пожал плечами: — Не знаю. Правда. Опять где-нибудь капусту стрижет. Слушай, он же с этим — как его — Уолтером Дапрэлом все время околачивается. Его-то ты хоть знаешь? — Нет. Люси запустил руку под фартук, достал обломок карандаша и послюнявил его: — Я дам тебе адрес. Он сейчас не работает. Что-то там не заплатил вовремя или что другое, не знаю. Он нацарапал адрес на обратной стороне чека. Следующие сорок пять минут ничего нового не дали, зато высосали из меня сотню долларов. И все на ногах. Туда-сюда, туда-сюда, пока ботинки не сотрешь. От Люси к Уолтеру, от Уолтера к Куки-Мартини, от Куки к Джонни Вульфу. Наконец повезло. Я нашел-таки след Винсента. Оказалось, что он действительно не знает куда девать деньги, и Вульф посоветовал поискать его в «Лорд-энд-Лэйдис» — частном клубе, где в первых комнатах играют в бридж, пинкл или канасту, а в дальних — в рулетку и кости. Вульф дал мне карточку клуба. Сказал, без нее не пропустят. Внешне «Лорд-энд-Лэйдис» совсем не походил на клуб, где устраиваются азартные игры. Солидное старинное здание на бульваре Джефферсона в полуквартале от Гранд-авеню. Крыльцо со ступеньками, а в конце лестницы — три колонны. Такие обычно встречают вас у входа в суд. Массивные дубовые двери держались постоянно закрытыми и изредка отворялись только для того, чтобы впустить входящего с надеждой или выпустить проигравшего. Внутри клуба я никогда раньше не был, хотя слышал о нем немало. Поднявшись по каменным ступенькам, я взглянул на блестящую золоченую табличку с названием заведения и нажал утопленную в стене кнопку звонка. Невысокий служащий в смокинге впустил меня в вестибюль, но сделал это только после того, как услышал имя и увидел карточку Джонни Вульфа. Без нее бы мне точно пришлось помериться силой с «гориллами». Хорошо, что я успел для этого подкрепиться у Майка Лимана. Гориллообразных и гориллоподобных было двое — они как церберы охраняли порталы, ведущие в глубину помещения. Гориллоподобный справа скосил глаза на мою забинтованную руку, но ничего не сказал. Взял карточку и уперся в нее глазами. По тому, как он шевелил губами, у меня сложилось впечатление, что читал он по буквам. — Джонни Вульф, — пояснил я, — сказал, что с карточкой проблем не будет. Но гориллообразный все продолжал шевелить губами, так что я даже усомнился, знает ли он вообще целые слова, а может, только некоторые слоги. — О'кей, — прогнусавил он наконец, и я протянул руку, чтобы взять карточку. Не тут-то было. Вышибала зажал ее в огромной лапище и добавил: — Останется у меня. Мне ничего не оставалось, как согласиться. Из двух желаний — попасть внутрь и попробовать пару приемов на предке человека — первое оказалось сильнее. Было уже полчетвертого. Игра шла вовсю. С десяток хорошо одетых леди и джентльменов сгрудились вокруг рулетки в середине комнаты. За двумя столиками для игры в кости у правой стены собралось еще с полдюжины. В другие игры играли в левой части зала, а напротив меня, в глубине, за обтянутым сукном столом, тихо сидели покерщики. Я взял на двадцатку зеленых фишек — четыре штуки — и направился к рулетке. Поставил одну внизу первого столбика цифр: это столбик из двенадцати номеров (вверху единица, потом четыре, семь и так далее до двенадцатого), и, пока крупье запускал вертушку, огляделся. Не имея ни малейшего понятия о внешности Винсента, надо было найти кого-нибудь, кто бы его знал. Кого-нибудь желательно мало-мальски знакомого. Совершенно посторонних спрашивать не хотелось. Шарик закатился на номер двадцать шесть, и я проследил, как моя фишка, вместе с большинством других, уплыла к какому-то счастливчику. Однако вторую я бросил на то же место. Выпало семнадцать. Чао, фишечка. Но новую я поставил туда же. На этот раз семерка. Итак, я опять с четырьмя фишками, с чего, собственно, и начал. Да-а, так, пожалуй, не разбогатеешь. За спиной раздался чей-то тихий голос: — Привет, Шелл. Я обернулся и увидел узкое сморщенное лицо Эрва Кауэрда. Он занимался тем, что давал советы на скачках. И не только в Лос-Анджелесе. Очевидно, это приносило немалый доход, иначе бы он в такой клуб не попал. Несправедливо. В свое время, когда я тоже любил ходить на ипподром, я иногда ставил по его подсказкам. Правда, вскоре я от таких помощников отказался. Сам научился выбирать, да и систему разработал практически беспроигрышную, но это было потом. А когда Эрв наводил и лошадь выигрывала, что иногда бывало, я отдавал ему пять долларов. Если же лошадь не приходила к финишу, как он думал, а это бывало гораздо чаще, я с Эрва не брал ничего. Конечно, это было не совсем приемлемо, но мы оставались друзьями. Лошади — одно, а дружба — другое. — Твоя подсказка, Эрв? — усмехнулся я. — Когда ты наконец расколешься и сознаешься, что в каждом заезде у тебя было по десять подкупленных лошадей? — О-о, никогда. Никогда я такого не делал. Но, Шелл, я к тебе подошел совсем не из-за этого. У меня есть для тебя наводка, но выигрышем тут не пахнет. Пойдем. — Он потянул меня за рукав, и мы отошли в угол. — Тебя повсюду разыскивает один мерзавец. Оч-чень плохой человек. Зовут Сипель. Я не понял, в чем дело, но ты у него на мушке. — Спасибо, Эрв. Все нормально. Не вижу повода для беспокойства. — Но я серьезно, Шелл. И Сипель тоже серьезно. Если он кого-то задумал убрать, считай, тот уже мертвец. Это я вчера ночью узнал. Пытался выйти на тебя, но… Я не дал ему договорить: — Он мертв. Но все равно, спасибо за совет. Может, подскажешь, где тут можно набить карман? Эрв задергал головой: — К черту! Плюнь на все! Я тебе это говорю потому, что не хочу видеть тебя в гробу, ясно? И лучше здесь не играй. — Он свернул губы в трубочку и посмотрел на меня снизу вверх. — Значит, он нашел тебя? — Во-во, он меня нашел. Скажи лучше, ты знаешь Винсента? — Фрэда Винсента? — Да. — Конечно. Он тебе нужен? — А он где? Здесь, что ли? — А где же еще? Рулетка. Никак не может выиграть. А сейчас в баре. Здоровый рыжий парень. — Спасибо, Эрв. Я тебе очень признателен. — Мелочи, Шелл. Рад прогнуться. Я пошел к бару. Интересно, сумею что-нибудь вытянуть или нет? Винсент в свой колодец плевать не станет. Люди этого класса, как правило, очень представительны и умны, держатся со спокойным достоинством. В отличие от тех, кто живет грабежом и вымогательством, эти вместо оружия используют мозги. За крупными шишками типа Винсента всегда авторитет и уважение. Их слушаются и признают. А иначе и быть не может. Он бы не мог существовать, если в его жертвы и уголовники, с кого он сосет, сами не жили в обход закона. Выбирают сильнейшего. Как в джунглях. Ну что ж, либо он разговорится, либо нет. Все зависит от того, как я ему понравлюсь и какое у него настроение. Я подсел к рыжему: — Я угощаю. Сразу предупреждаю — хочу подъехать по одному вопросу. Рыжий повернул голову. Здоровый мужик. Очень приятный, почти красавец, лет сорока пяти. Он откровенно меня разглядывал: — Выпью с удовольствием. Хотя не могу заранее сказать, что окажусь столь же положительным и покладистым по второму пункту. — Спасибо и на этом. Я заказал ржаного виски с содовой и придвинулся к Фрэду. Ближайший к нам занятый стул был у другого конца стойки, никто не подслушивал, поэтому я спросил сразу и без обиняков: — Одно время вы были знакомы с Уолтером Прессом, так? Мой собеседник удивленно поднял брови: — Прессом? Уолтером Прессом? Что-то никого не припомню с таким именем. — Господин Винсент, я сразу открою вам карты. Меня зовут Шелдон Скотт. Я — частный детектив. Раскручиваю дело, в котором этот Пресс сильно замешан. Тычусь пока впотьмах как слепой котенок и пытаюсь нащупать любую ниточку. Я бы хотел знать, что он за человек, чем занимался и занимается и какие неприятности с властями у него были? — Хм. Вы знаете, кто я такой? — Как видите, знаю. И ваше имя, и род деятельности, и что вы знали Пресса и работали с ним. С самого обеда я только тем и занимаюсь, что разыскиваю вас. — Неужели? Ну хорошо. Предположим, мистер Скотт, но только предположим, что я могу что-то знать о Прессе и кое-что вам сообщить. А не может это все потом отразиться каким-либо косвенным образом на мне лично? — Исключено. Если, разумеется, вы не имеете никакого отношения к несчастному случаю, произошедшему с ним примерно год тому назад. — Я выразительно посмотрел на Винсента. Он задумался. — А кроме того, — продолжал я, — профессия частного сыщика немыслима без надежных источников информации, девяносто процентов которой я получаю, задавая людям разные вопросы. Некоторые сами приходят ко мне и поставляют нужные сведения, и все хорошо знают, что за информацию я плачу. Плачу или, если предоставляется возможность, оказываю ответную услугу. Иногда эти люди — просто мои друзья. Но! Господин Винсент, хитрость профессии в том, что, если я хотя бы раз, хотя бы один-единственный разочек допущу, чтобы посторонние узнали, откуда и от кого ко мне попала та или иная информация, мне свою контору придется немедленно закрывать и идти на пенсию. Больше мне уже никто и никогда не поверит. Вывод: я не могу позволить себе роскоши допустить утечку доверенных мне сведений, как не могу позволить и слабости выдать тех, с кем я общаюсь, если вдруг меня станут бить. Система проверена. Все это время Винсент пристально меня рассматривал, а пальцы его машинально крутили стакан по стойке. — Хорошо, — произнес он. — Я хочу знать подоплеку этого дела. Дальше меня не уйдет. Хочу разобраться сам, потому что пока все, что происходило, кажется не имеющим смысла. И никаких письменных показаний, ни под присягой, никак. Только понять самому, что творится под официальным прикрытием. — Я прервался и промочил горло. Винсент по-прежнему выжидал. — Послушайте, Винсент, я не ищу ничего такого, что бы представляло потом интерес для суда, и я не хочу ни во что вас впутывать. Что бы вы ни сказали — останется строго между нами. Моему слову можно верить — это моя работа. Взгляните-ка сюда, — я протянул ему удостоверение и лицензию, — по документам видно, что я действительно Шелдон Скотт, частный детектив. Хотите — проверьте. Но у меня нет времени. А в конце концов, вас лично это ни с какого боку не касается. О Господи! Винсент! Сколько еще я должен вас убеждать, черт подери? Или вам вдобавок анализ крови подавай? Он громко рассмеялся. Потом опрокинул в рот остатки виски и сказал: — О'кей, сейчас моя очередь ставить выпивку. Бармен! — Винсент показал ему два поднятых вверх пальца. — Мистер Скотт, у вас очень смутные и расплывчатые представления относительно рода моей деятельности. Если вы полагаете… Я не дал ему закончить фразу: — Стоп-стоп. Погодите. Я не лезу в ваш рэкет, вы не лезьте в мой. Винсент пригубил то, что принес бармен, и тогда наконец заговорил. Очевидно, к этому моменту он уже все обдумал, внутренне расслабился и обращался ко мне так, как если бы я сам был с ним в деле. От стойки бара мы перешли к маленькому столику в углу, где он сразу спросил: — Что вы хотите знать? — Первое: как вы были с ним связаны? Второе: что вам известно об автокатастрофе, в которой, как считают, он погиб? Третье: что это было за дело, в котором он наколол одного или нескольких своих сообщников и свалил потом неизвестно куда со всеми деньгами? И четвертое, последнее: как и когда он ввязался в организацию сомнительных священнодействий под вывеской Общества Ревнителей Истины Внутреннего Мира? — Да-а, вам хочется узнать самую малость. Готовы всю ночь слушать? — Всю не всю, но сколько потребуется. — О'кей. С моей стороны долго рассказывать нечего. Пресс, конечно, крыса еще та. Оторви да выбрось. Шнурками бы ему на улице торговать. Я с ним один раз ввязался в заморочку, поэтому знаю. Лично мне хватило выше головы. Прищучили лысого дурика из Таскона, да-а, пощекотали мы его тогда за пятки. Я косил под солидного, объяснял то да это, чтоб никто не дергался, а Пресс крутил с ним вплотную и должен был почти неделю прятаться по разным углам, пока не взяли башли. По-моему, там было убийство. Лысый оказался слюнтяем и размазней, зудел и зудел, падла. Дело-то закрутил Пресс, и как мы вообще не загремели, до сих пор не понимаю. Лысый, сукин сын, всю дорогу плевался блевотиной. Пресс сорвался и все испортил. Я тогда Пресса в сторону, погладил нашего мальчика по головке, и двадцать косых мы все-таки сняли. Обошлось неплохо, я считаю. Но этот Пресс! Я все думал, еще одно мокрое будет, но ничего; впрочем, я так до конца и не въехал. Я с умным видом кивал и делал вид, что имею представление, о чем идет речь. — Значит, Пресс был не тот чувак для такого дела? — Не тот? Куча мусора, чемодан без ручки. Ему бы другим задницу лизать. — А как он выглядел? — Сморщенный обрубок, вот как. Кожа да кости. — Он американец… был? — Да, черт возьми, он был американец. Египтянин, что ли, ты думал? — О'кей. Ну а остальное? — Насчет Внутреннего Мира? Об этом я ничего не знаю. Совсем. Скорей всего, это было потом. Когда он снова ускользнул. Как всегда, не договорились, как разделить. Там, на севере, в прошлом году Пресс, я знаю, скорешился с крошкой Джо Хэйденом. Сумел навешать лапши этому нефтяному жуку из Далласа, а крошка Джо подыгрывал. Заманили беднягу в какой-то магазин во Фриско [16] — и выкладывай, говорят, шестьдесят пять штук. Послали, короче, за ними. А дальше Пресс встречает его с поезда и как ни в чем не бывало заявляет, что планы, мол, изменились. Но денежки, говорит, давай, а то тяжело с ними ходить туда-сюда. Шестьдесят пять штук. Крошка Джо, конечно, тут и пригодился. Скрутил его. Сам-то Пресс его б не вырубил. Бедный крошка Джо. Пресс ему спасибо не сказал. Никому, сука такая, никогда не говорил. Сдернул, как последняя дешевка, а жука того даже не угомонил. Ушел, словно так и надо. Тот, естественно, разъярился, пошел палить в белый свет как в копеечку. Толпа в ужасе. Джо потом рассказывал, что, когда этот нефтяной бидон более-менее пришел в себя, у него — веришь ли — крыша поехала. Рвал волосы подчистую. Огромными клочками, как из парика. В магазине такое творилось — в войну не увидишь, а если еще и выплату ущерба добавить, то вообще. 16 Фриско ( сокр. ) — Сан-Франциско. — Это не тогда Пресс попал в аварию? Я имею в виду после этого случая? — Да, именно тогда. Два или три месяца спустя. Но, Скотт, я вижу, куда ты клонишь. Глупо, по-моему. До меня тогда дошли слухи от своих, что в Орегоне или где-то Пресс разбился на машине. Но если ты думаешь, что его таким образом убрали за шуточки во Фриско, забудь об этом. — Понял. Такое в они с ним не сделали? — Нет, конечно. Просто глупо. Слишком много прихапал. Барнум же правильно говорил. — О'кей. Значит, так и не ясно пока, как он связался с Внутренним Миром, так? — Нет. После Фриско, должно быть. — Что ж, спасибо и на этом. Теперь хоть известно, на что ориентироваться. Время между побегом с деньгами и автокатастрофой. Тут я вспомнил об отпечатках пальцев: — Еще один момент. Когда он погиб — предположительно погиб, — ничего такого необычного не говорилось? Что разбился по-дурацки, неестественно? — Ничего. Мне рассказывали мои люди. Ни у кого никаких подозрений. А я и не задумывался, мне-то что в конце-то концов? Отметил про себя, что разбился, — и все. — Отлично. А нельзя ли поточнее, когда это все было там, на севере? Винсент наморщил лоб, соображая: — Примерно первого или второго июля. Запомнил потому, что тот, из Далласа, приехал отдохнуть на Четвертое. [17] — О'кей. Спасибо, Винсент. Все это может пригодиться. Будь я проклят, если что-нибудь начал понимать, но рассказ был интересный. К сожалению, ни одной наводки, кого раздеть. Винсент усмехнулся: — Все нормально. Скотт. Мне тоже может когда-нибудь понадобиться хороший частный сыщик. 17 Четвертое июля — национальный праздник Соединенных Штатов — день принятия Декларации независимости в 1776 году. Глава 15 Было уже четыре часа, а мест, куда я хотел зайти, оставалось еще немало. И прежде всего — навестить Люсиль Стоунер, девицу, которая, по словам Сэма, крутилась вокруг Пресса в самом начале работы Общества Внутреннего Мира. Найти ее номер в телефонном справочнике особого труда не составило, и из первой же аптеки я позвонил, чтобы проверить, дома ли хозяйка. Я решил, что знакомство с ней будет коротким, тем более что Сэм ждал. Люсиль была дома. И по тому, как она разговаривала со мной по телефону, стало ясно как день, что мисс Стоунер сильно навеселе, если не сказать больше. Я представился и сказал, что хотел бы переговорить. Вопреки моим предположениям, она согласилась без единого слова. Приятный мелодичный голосок звучал по телефону совсем неплохо: — Приходи, мой сладкий. Поднимайся прямо ко мне. Только что я говорила с одним эскимосом, но ты, я надеюсь, не его родственник? Я заверил ее, что к эскимосам отношения не имею, детей с ними не крестил, после чего она накинулась на меня, как сенатор на обструкциониста: — Сладкий мой, дорогой неэскимосик, скажи мне, куда все подевались? Как сквозь землю провалились. Что за мужики? Я помираю со скуки. Одна. И никого рядом. Только что были здесь, пирушка в полном разгаре, все веселились. А я прилегла на бочок и… Буквально на минуточку, и — никого. Все смылись. Умоляю, подымайся же ко мне, мне просто необходимо с кем-нибудь поговорить. Нужна компания, общество, понимаешь? А выпивка у тебя есть? И вообще, как я тебя узнаю? И сколько сейчас времени? Я ответил, что в боковом кармане у меня есть еще на дне бутылки, что мне шестьдесят два года и у меня длинная седая борода, что времени начало пятого и что я не заставлю себя долго ждать. Я готов был поспорить, что она блондинка. Блондинка и оказалась. И даже больше, чем обычная блондинка. И она явно не поверила в мой возраст, ибо оделась для куда более юной компании. То, как она одевалась, убивало мужиков наповал, а после начиналась, должно быть, кровавая расправа. Больше двадцати восьми я бы ей не дал. Но сколько бы лет ей ни было, ни один ее год не пропал даром. Немного полноватая, местами даже пухленькая, Люсиль тем не менее смотрелась что надо. Такое лицо к себе, что называется, притягивает. Как, впрочем, притягивают и ее спина, и грудь, и плечи, и все остальное, если уж на то пошло. А лицо у нее было по-детски милое и кругленькое, с очень красивыми карими глазками, и его обрамляла целая копна золотистых, почти до пояса волос. Правда, к лицу и волосам взгляд уже не возвращался, ибо, взглянув на то, что ниже, больше смотреть уже никуда не хотелось. Теперь об одежде: ярко-красный халат до пят, распахнутый спереди почти до пупка по последней моде — приоткрой она его еще дюйма на три, говорить о какой-либо одежде вообще не имело бы смысла. Люсиль встретила меня в дверях и оглядела сверху донизу так, словно собиралась писать обо мне диссертацию. Даже неловко стало. Я почесал за ухом и сказал, что меня зовут Шелл Скотт. Она сначала издала горлом что-то маловразумительное, а потом заговорила обиженно-кокетливым тоном: — Длинная седая борода. Все ясно. Задурил, з-значит, мою мал-лень-кую светлую головку. Мал-ленькую Люсиль. Но ничего. Все р-равно проходи. Я прошел, на ходу извлекая из кармана бутылку с остатками виски. Виски, по моему разумению, должно было развязать ей язык, но я сразу понял, что на сей раз этот развязанный язык скорее всего будет каким-нибудь неизвестным мне иностранным. В бутылке приятно булькало. Люсиль журчала не менее приятно. Она взяла виски, чмокнула меня в щеку и сказала: — С-садись. Прямо где стоишь. Как, говоришь, тебя зовут? Ш-шелл? С-садись, Шелл. Я б-быстренько налью по маленькой. По одной ма-алень-кой быс-стренькой рюмочке. Описав дугу через всю комнату, она исчезла на кухне, и через несколько секунд оттуда донесся звон стаканов, сопровождаемый не очень верной мелодией «Там, у тебя на ранчо». Я сел. Но не на диван слева, а на стул. «Интересно, — подумал я, — чем это они тут занимались?» Пирушка была неслабая. С десяток пепельниц, расставленных по всей комнате, ломились от сигаретных окурков, а стаканы стояли буквально в каждом углу. Люсиль тем временем уже вернулась. Она несла два высоких бокала. Бокалы сильно запотели, и казалось, будто в них плещется что-то сжиженное и замороженное ниже нуля. Люсиль ухитрилась из ничего смешать два самых настоящих коктейля. Очевидно, занимаясь этим, она чересчур напряглась, и теперь внимание ее рассредоточилось, походка расхлябалась, и ее несло через комнату, как несет по взлетной полосе подхваченную ветром бумажку. До меня она сразу не дошла, потому что внимание ее привлек радиоприемник. Он стоял слева от входа. Люсиль его включила, поставив предварительно на верхнюю крышку оба коктейля, и, продолжая напевать «Там, у тебя на ранчо», принялась настраивать. Настраивала, пока не поймала что-то танцевальное. И как только музыка заиграла, она обернулась, призывно протиснув ко мне руки. Это называется — самозабвенно отдаться музыке и танцу. — Иди же, — выдохнула она, — потанцуй со мной. Да, да, да, по-тан-тан-цуй. И все это, закрыв глаза и прищелкивая пальцами. Самозабвенней не бывает. — Подожди, милая, — сказал я, — давай сначала поговорим. Я пришел спросить кое-что. — Поговорим? О ч-чем? — Тут она икнула. — О чем поговорим? Давай лучше танцевать. Шелл и мал-ленькая хор-рошенькая Люсиль. Чем плохо? — Милая Люсиль. Я хочу, чтобы твоя маленькая хорошенькая головка припомнила некоторые факты. — Нет уж, ты со мной обойдись как следует, или… или я ничего не скажу. Давай, давай же, иди танцевать. Я не знал, как быть. — Дорогая, послушай. Я очень хочу, чтоб мы стали друзьями, но мне сейчас очень и очень некогда. Честно. Куча дел. Несколько мест обежать надо. Пожалуйста, помоги мне. Меня интересует Уолтер Пресс. Люсиль, покачивая бедрами, протанцевала обратно к приемнику и разом ополовинила свой стакан. Запросто — два булька, и полстакана нет. — Все д-доложила фараонам. Все как н-на духу. Плюнь ты на это, Шелл. Можно мне звать тебя Шелли? Она снова придвинулась ко мне и ухватилась за лацканы пиджака: — Шелли. Шел-ли. Неплохо, правда? Я слабо отреагировал: — Пойми, мне очень некогда. Очень. Может, я потом зайду? Сейчас уйду, а потом вернусь, о'кей? Люсиль обиженно надулась. Нижняя губка выпятилась и влажно блестела. — Эт-то нечестно. Ну и п-проваливай. Ну и с-скатертью дор-рожка. — Она захихикала. — Ох, как ты мне надоел. В шутку, конечно, потому что ее руки уже крепко держали меня за пояс. И не просто держали, а извивались и лезли под рубашку. — Черт! Неужели нельзя сначала сесть и поговорить? — Не-а. Сначала обязательно потанцевать. Ну что я мог поделать? Она была такой аппетитный кусочек, что слов нет. Женщина от Бога, если можно так выразиться. Другое дело, что Божий дар она использовала не совсем так, как предписано Создателем, но… дара у нее не отнимешь. Уже из телефонного разговора мне было ясно, что Люсиль навеселе, но, когда мы стали танцевать, это ее состояние заметно усилилось. По опыту я знал, что топтаться истуканом в таких случаях мало толку, поэтому я прижал ее покрепче и, пока звучала румба, несколько раз поцеловал. Так, как ей, по всей видимости, и хотелось. Она целовалась своеобразно. Вопьется в губы и жует. Как резинку. О, наша схватка под музыку была долгой и мучительной. И я ослабел. Ослабел и сдался. А потом опять танцевали. Правда, информацию я все же получил. Люсиль была знакома с Прессом около года к тому моменту, когда он предложил ей участвовать в организующемся Обществе Внутреннего Мира. Стояла, так сказать, у истоков. А всего их вначале собралось четверо. Кроме Люсиль еще одна женщина и какой-то приятель Уолтера. Цель была простая: открыть обычное культовое служение, каких в Южной Калифорнии пруд пруди. Посмотреть, как пойдет, на сколько их «обращенцы» раскошелятся, и, если денег будет много, отхватить сколько можно. — И на сколько вы раскрутили вашу паству? — О-о, шикарно. Весьма шикарно. Первые взносы так себе, но потом дело пошло. И вот, когда все вроде бы наладилось и потекли денежки, он всех разогнал. Распустил, и все тут. Прошло несколько дней, и я узнаю, что Пресса больше нет. Мертв. Маленький Пресси мертв. — Его угораздило разбиться как раз после того, как он всех уволил, так? Люсиль, тебе это не показалось странным? — Э-э, вообще-то нет. Она немного протрезвела, и глаза ее походили теперь на две коричневые пуговицы. — А что бы ты подумала, Люсиль, если бы я сказал, что Пресс по-прежнему жив? Что, возможно, он тогда не разбился и не сгорел? — Не поверила бы. — Две большие карие пуговицы шевельнулись. — А почему бы и нет? Ты уверена, что Уолтер Пресс мертв? Для Люсиль это был неожиданный вопрос. — Нет. Если подумать, то не уверена. Хотя он умер. Вернее, разбился в машине. Бах со скалы, и нет его. А разве он не… — Не знаю, Люсиль. Сам об этом думаю. Ты его ведь никогда не видела после аварии? — Нет. Ни разу. И если больше не увижу, то не зареву. — Он тебе не нравился? — Спрашиваешь. Это не человек, а червяк. Маленький скользкий уж. Никуда не годный. И всех уволил, подумать только! Абсолютно ни за что! — А как он с женщинами? — Он? — Люсиль неопределенно хмыкнула. — А никак. Что выжмешь из такого лысого слизняка? На тебя, Шелли, совсем не похож. Ты — большой, и сильный и… Я решил переменить тему: — А с тех пор ты никогда ничего не пыталась узнать? Об обществе, я имею в виду. — Никогда и ничего. Что толку? Да и нашла себе другое занятие. Более приятное. Я невольно обвел взглядом красиво обставленную квартирку и не стал спрашивать, что это за приятное занятие. — Одно непонятно, как они все еще процветают? Пресс сгорел, но гибель предводителя на бизнесе не отразилась. — Ой, не знаю, Шелли. Не знаю. Может быть, кто-то из его помощников продолжил. Если в меня тогда там оставили, я бы, наверное, так и работала. Денег полно. — Неужели такие большие суммы, что кто-то мог и позариться? Рискнуть убить его, разогнать штат — на это не всякий решится. Какой-нибудь действительно крутой парень. И оружие надо иметь. — Наверное, ты прав. Деньги, деньги, много денег. Начало было так себе, но потом как снежный ком — больше и больше. Мы оба замолчали. Что же получалось? А получалось то, что Пресс сколотил компашку таких же, как и сам, проходимцев, обвел их вокруг пальца и прикарманил выручку. Тем это, конечно, не понравилось, они подстроили аварию, хотя из того, что я уже знал, можно сделать вывод, что сообщники Пресса могли и просто его проигнорировать. К тому же не удалось ничего обнаружить и из того, что бы опровергало официальную версию. Случайность. Одно из дорожных происшествий. Если только он на самом деле погиб. В первых числах июля он надул нефтяного толстосума, вскоре после этого создал Общество Внутреннего Мира, раскрутил его как следует, начал получать прибыль, а затем всех с этим связанных уволил. Получается именно так. И сразу вслед за увольнением его машина летит в пропасть. Нет, что-то здесь не то. — А сколько времени прошло между смертью Пресса и вашим увольнением? — Почти нисколько. Три-четыре дня, и Пресс мертв. — О'кей. Спасибо, милая. Спасибо за все. — Я направился к двери. — Пока. — Эй ты, постой! — Она встрепенулась. — Стой, Шелли! Моя рука была уже на дверной ручке. Я видел, как Люсиль сбросила на пол ножки и собралась вскочить, чтобы не дать мне уйти. — Шелли, постой. Потанцуем, прошу тебя… — захныкала она. Но я был уже в коридоре. Потанцевали хорошо. Она танцевала как никто, однако сил и времени на следующий тур у меня не было. Глава 16 На Тоберман-стрит в лицо мне сразу ударил холодный, жесткий ветер, и последние винные пары, осевшие в голове во время моей милой беседы с Люсиль Стоунер, моментально улетучились. Наискосок через улицу, за одинокой пальмой, низко горел красный огненный шар заходящего солнца. Я остановился на углу Пикс и позвонил Сэмсону. Я сказал, что буду у него через пару часов, дело, мол, затягивается; в ответ он посоветовал посильнее пришпорить лошадь, не жалеть подков; мы обменялись обычными комплиментами, после чего я вернулся к машине. Посидев в «кадиллаке» минут пять и пораскинув мозгами, я принял наконец очередное решение и отправился на Пятую. Там я припарковался у городской публичной библиотеки и первым делом поднялся в отдел научных изысканий. Я выбрал четыре книги. Просмотреть их на месте времени не было, поэтому я взял их домой и изучал примерно в течение часа, отрываясь то и дело, чтобы проконсультироваться с «Британской энциклопедией». После этого дошла очередь и до двух уведенных из-под носа у Нарды журналов. Он их, должно быть, уже искал. Психовал, наверное, как черт знает кто. Журналы, скорее всего, предназначались для точной регистрации слушателей его туманных божественных проповедей; я начал с того, в котором в воскресенье утром расписался сам. Подписи располагались сериями, с интервалами в несколько строчек между каждой серией. Вверху, перед каждой первой записью, обязательно стояла дата. Группы имен, и не более того. Я нашел воскресенье. Помимо меня подпись поставили еще двадцать два собрата по вере. Воскресеньем журнал и заканчивался. Но это объяснялось просто — ведь я ж его спер. Джордан Брент, молодой писатель, сказал, что, очевидно, мы были группой только что набранных новичков. И действительно, ни одно из имен, стоявших в одном с моим столбике, я нигде больше не нашел. Интересная вещь получалась с датами. Самые первые записи относились к концу сентября прошлого года, когда Пресс разбился, — кажется, это случилось двенадцатого сентября. Поразительно, но Общество Внутреннего Мира Ревнителей Истины начало работать как хорошо отлаженный механизм уже с самого своего основания. Потратив еще несколько минут на внимательное изучение записей, я достал карандаш и бумагу и составил для себя два списка имен с адресами. В первом были те, кто, как и я, совершил свое первое паломничество к святой обители Нарды, а во втором… Со вторым мне пришлось повозиться, потому что это в конце концов получился список постоянных и регулярных почитателей искусства Мастера на протяжении последних шести месяцев. Изо дня в день одни и те же люди приходили в одно и то же место. Подлинные ревнители. Что ж, решил я, придется обратиться к кому-нибудь из них. Я снова спрятал выкраденную добычу в чрево толстенных старых номеров «Тру», оставил их на столе и с двумя листками фамилий и адресов отправился на дальнейшие розыски Истины. По первому адресу я съездил вхолостую, никого не застав дома. Одним именем новичка стало меньше. Второй жил в маленьком деревянном доме на Толуки-стрит. Я позвонил, дверь открылась, и на пороге появился благообразный сморщенный коротышка лет шестидесяти пяти с огромными ушами и черным, завязанным как шнурок галстуком на тонкой шее. Он по-совиному хлопал глазами. До этого момента мне как-то не приходило в голову скрывать свое имя и профессию, но, завидев маленького старичка, я решил заговорить с ним по-другому. — Фрэнсис Джойн, — представился я, — а вы, надеюсь, мистер Петерсен? — Я — Петерсен, вы не ошиблись. Чем могу служить? — Видите ли, господин Петерсен, я чрезвычайно увлекся Обществом Ревнителей Истины Внутреннего Мира, в это воскресенье я слушал Нарду. И я случайно узнал, что вы тоже там были. Вот я и подумал, а не поговорить ли нам об обществе. Мой хозяин гостеприимно распахнул дверь: — Входите, мистер… Джойн, так, кажется? Пожалуйста, не стесняйтесь. Я вошел. Он усадил меня в старое удобное моррисовское кресло. — Понимаете, господин Петерсен, я узнал об обществе совсем недавно, и оно меня очень сильно заинтересовало. Похоже, так сильно, что я уже почти решил оказать ему материальную помощь. Я имею в виду деньги, конечно. Но все равно не мешает, я думаю, на всякий случай лишний раз убедиться и спросить мнение других членов. Вы согласны? — О да. — Старичок усиленно почесал мочку уха. — Не хотите ли чаю, мистер Джойн? — Нет, благодарю вас. Времени мало. Дай, думаю, забегу на минутку и спрошу об организации. Узнаю ваше мнение. — Конечно, конечно, мистер Джойн. Многого, к сожалению, сказать не могу. В воскресенье я там был в первый раз. — А как вы туда попали, если не секрет? — О, очень просто. Прочитал в газете. Видел такие объявления и раньше, но не обращал внимания. А в этом говорилось, что они формируют новый взгляд на жизнь, мир в душе и тому подобное. А я живу один. И иногда становится невыносимо одиноко. Вот я и пошел туда. Подумал, что получу успокоение. — И как вам служба, господин Петерсен? Понравилось? Оправдались ли ваши надежды? — Право, не знаю. Затрудняюсь что-либо сказать. — Он снова потеребил ухо. — Даже странно. Пока Нарда говорил, у меня было такое ощущение, что я нахожусь где-то еще. Я понял из его речи не более половины. Замечательный оратор, честное слово. В общем, можно сказать, мне понравилось. — А вы не планируете пойти туда опять когда-нибудь? Стать постоянным ревнителем? — Не знаю, сегодня утром я пропустил. Но завтра… завтра, возможно, пойду. Вреда, по крайней мере, никакого, и место неплохое. Там царит покой и тишина. Да, я пойду завтра, а вы, мистер Джойн? Вы тоже пойдете? Я поднялся с кресла: — Да, безусловно. Я обязательно вернусь туда. — Ну и отлично. Там и увидимся. До встречи? — До встречи, господин Петерсен. Спасибо, что уделили мне столько времени. Он проводил меня до самой двери и уже почти на крыльце, по-птичьи двигая большим кадыком над туго повязанным галстуком, сказал: — Простите, мистер Джойн, но если вдруг вам снова захочется со мной поговорить, знайте — мне это будет приятно. Сам я пью только чай, но для вас мог бы найти и что-нибудь покрепче. Я поблагодарил безобидного старичка, чувствуя себя перед ним немного виноватым, уверенный, что больше у него никогда не появлюсь. На проверку остальной части первого списка ушло еще сорок пять минут, но везде было примерно то же самое. Муж и жена пришли на проповедь в воскресенье, потому что их обожаемый пастор в силу некоего невообразимого стечения обстоятельств оказался замешанным в грязном скандальном деле. Для них это был удар, вместо церкви они стали ходить по магазинам и глазеть на витрины, а потом возник откуда-то Нарда, и в их душах совершился целый переворот. Молодой парень с девицей забрели на службу из любопытства и в результате, как и я, едва не попали в неловкое положение, ибо простоять там обнявшись и не рассмеяться оказалось, чуть ли не выше их сил. Замыкала первый список женщина сорока с хвостиком с пытливым складом ума, которая поставила перед собой целью изучить «все грани и оттенки религиозного самовыражения в Южной Калифорнии». Беседа с ней забудется не скоро. Я вышел из ее дома уже в девятом часу вечера и извлек из кармана второй листок. Список тех, кто, по моему мнению, были у Нарды завсегдатаями и активно продвигали или думали, что продвигают, его благородную чушь и ересь. Имя номер один — Альфред П. Фресснелл. Пришлось не только звонить три раза, но и стучать кулаком. Беседа, однако, оказалась интересной и не только интересной, но и в некотором роде проливающей свет на все это дело. Альфред П. Фресснелл оказался довольно высокого роста. Он был тощ и бледен. Лицо его сильно напоминало бесформенную плюху из майонеза. Вышел он ко мне в бордовом шелковом халате и выглядел так, как будто только что поднялся с постели. Процедив сквозь зубы: «Я никого не принимаю», он попытался сразу же закрыть дверь. Но я навалился на нее плечом и сказал: — Хотел бы обсудить кое-какие аспекты деятельности ОВМ. Вам эта организация должна быть хорошо знакома. Он сначала вылупился на меня не мигая, затем прохрипел: «Вали-ка ты отсюда», — и закрыл-таки дверь, чуть не прищемив мне палец. Ключ в замке повернулся, и шаги удалились в глубь дома. Рандеву закончилось, так и не начавшись. Следующий адрес — Гарвард-бульвар, дом 824/2. Огромный особняк на большой зеленой лужайке, за которой никто не ухаживал. Кто-то ухлопал на такую хату немалое состояние. Слева от тяжелой входной двери была выведена кнопка звонка, я ее нажал, и внутри зазвучала очаровательнейшая мелодия. Прелюдия до-диез минор Рахманинова. Звуки музыки еще разносились по гулким просторным помещениям, а на меня уже смотрела дама лет тридцати — тридцати пяти. Черты лица правильные, но цвет его желтовато-болезненный, густые темные волосы собраны и подвязаны ярким платком. За последние несколько часов это была уже вторая представительница прекрасного пола, которую я видел со стаканом спиртного в руке на пороге собственной квартиры. Но эта вторая или меньше выпила, или лучше держалась. Надо отдать должное. За слегка затуманенным алкоголем недоуменным взглядом последовал вопрос: — Чем могу? Я к тому времени уже больше часа косил под Фрэнсиса Джойна, и мне это, признаться, надоело. Поэтому решил назвать настоящее имя и посмотреть, что произойдет. — Добрый вечер, мэм. Шелл Скотт, частный детектив. Хотел бы задать вам пару вопросов. Узкие затуманенные глазки сузились еще больше, нижняя губка капризно наползла на верхнюю. — Де-тек-тив? В чем дело? Я ничего такого не совершала. В чем, спрашивается, дело? — Ничего особенного, миссис… — Я попытался изобразить радушие и сердечность. — Миссис Келланд. Вы ведь миссис Келланд, не правда ли? — Да, конечно, но это не значит, что… — Ее нижняя губка продолжала усиленно работать. — Видите ли, я веду одно дело, и вы можете помочь мне получить кое-какую необходимую информацию. Лично вас это дело не касается. Нижняя губка наконец успокоилась. — Что ж, о'кей. Проходите, коли так. Мы прошли в гостиную и сели. — Миссис Келланд, мне стало известно, что на протяжении достаточно длительного времени вы активно участвуете в работе Общества Ревнителей Истины Внутреннего Мира. Все, что мне требуется, — это немного информации о вашем обществе. Она залпом допила остатки того, что было в стакане, и выпалила: — Я с этой организацией никак не связана. — Но вы не станете отрицать, что ходили на собрания? — Всего лишь несколько раз. Повторяю вам, я никак с ними не связана. Я был иного мнения, но решил не настаивать. — А как вам понравилась эта организация вначале, миссис Келланд? Какое впечатление произвела на вас философия Нарды? Получили ли вы что-нибудь ценное для себя? По-настоящему ценное, я имею в виду? Моя хозяйка поставила стакан прямо на пол, откинулась на диванные подушки и зевнула: — Послушайте, мистер… как вас там… Я сейчас устала. Давно пора спать. Говорить об этом не хочу. Не желаю. Ничего об этом не знаю, и оставьте меня в покое. Прошу вас. — Стеклянные глазки закрылись, голова запрокинулась назад. Так прошло минуты две-три. — О'кей, — разговор пора было заканчивать, — еще один вопрос, миссис Келланд. Последний, и я уйду. К сожалению, в свое время я недостаточно овладел искусством светской беседы с молодыми дамами. Миссис Келланд мирно похрапывала. Покидая спящую красавицу, я тем не менее не преминул попрощаться: «Спокойной ночи, любовь моя», — после чего тихо прикрыл за собой дверь. Восемь сорок пять вечера, понедельник. Из ближайшей телефонной будки я позвонил Сэмсону: — Это опять Шелл, Сэм. Все. Давай… — Что «давай»? Какого дьявола ты снова пропал! — Не надо, Сэм, не нервничай. Давай провернем вместе одно дельце. Заедем к Нарде. — Хм, давно пора. Ты где? — Справимся вдвоем, я думаю. Арестуем наконец-то нашего старого доброго приятеля. — О'кей, гений. Арестуем, и что? — Предъявим обвинение. — Обвинение в чем, мистер Холмс? — В убийстве, Сэм. Обвинение в убийстве. Глава 17 Сэмсон выключил фары, потому что мы уже въехали на гравийную подъездную площадку, располагавшуюся сбоку от «храма». — Сэм, — сказал я, — только не удивляйся моей просьбе и не говори, что я дурак. Но прошу тебя, очень прошу — пока мы здесь, будь рядом. О'кей? Что-то должно произойти. Существует пока только одно разумное объяснение всему, что тут творится, и я хочу получить доказательства. Давай договоримся так: я изображаю дубоватого простофилю, а ты мне подыгрываешь. Возможно, сработает. Не говоря больше ни слова, мы направились к дому, и Сэм засунул в рот очередную сигару. — Провалиться мне ко всем чертям, Шелл! Ей-богу, если бы не ты… И попробуй только не найти доказательств — упрячу в каталажку и глазом не моргну. — Доказательства будут. — Я старался придать своему голосу как можно больше уверенности. — Сначала я хочу поговорить с ним, не раскрывая всех карт. Пусть поломает голову, зачем к нему пожаловала полиция. Мы позвонили. Открыл сам Нарда. Наступило короткое молчание. Челюсть у него опустилась, потому что он сразу же узнал меня. — Маленький сюрприз. Что, Нарда, не ожидал? Не думал меня снова увидеть? Он резко надавил на дверь, но мы с Сэмом оказались быстрее, а к тому же и сильнее. В драпированной черным комнате ничего не изменилось. Только вот музыки не было. Орган молчал. Нарда, жестко ступая, отошел в глубь комнаты и неприязненно взирал на нас оттуда из-под белого тюрбана. Черные одеяния закрывали его тело до самых щиколоток. — Познакомься, Нарда, это — Фил Сэмсон, капитан полиции. Отдел по расследованию убийств. — Убийств? Но почему… чего вам здесь надо? Он уже немного пришел в себя, но волнение его выдавало. — Капитан желает поговорить с тобой. И я тоже. Слегка побеседовать. Может быть, пройдем в твою комнату? — А почему не здесь? — возразил он. — Это мой дом. Вы вторгаетесь на мою территорию. Не имеете права. — Имеем, Нарда. Прав у нас больше, чем у тебя. Идем. Он плотно сжал челюсти, но подчинился и ввел нас в то помещение, где прошлой ночью я занимался грабежом. Перед тем как войти, я шепнул Сэму: — Глаз с него не спускай. Я сейчас буду. Он от удивления чуть было не откусил кончик незажженной сигары, но я уже метнулся обратно, и разразиться бранью Сэм просто-напросто не успел. Я рыскал по дому в поисках Лорен. Той самой херувимоподобной, одетой в белое маленькой золушки, с кем нервничающий сейчас Нарда имел обыкновение обмениваться такими пылкими любовными взглядами. «А ведь она может кое-что прояснить», — надеялся я. На нижнем этаже никого не было. Холл, комната Нарды, несколько других комнат — все пустые. Но в первой же комнате наверху я наткнулся на вторую прислужницу, накануне освещавшую мой путь к заутрене. Дверь была не заперта, и я дернул за ручку как раз в тот момент, когда женщина собиралась выходить. Она удивилась, словно людей никогда не видела. Подумала, наверное, ангелы слетели. — Спокойно, спокойно. Не волноваться. У босса небольшие неприятности. Внизу полиция. — Полиция? — Невинные глазки в ужасе выпучились. — Да-да, но волноваться все равно не стоит. Я ищу Лорен. Где ее комната? — Вторая отсюда через холл. А что случилось? — Пока ничего не случилось. Мы все выясним и объясним. Большое спасибо. Советую оставаться в своей комнате. Собравшаяся было размяться раба Божья с видимым трудом проглотила мои слова, шейка у нее смешно дернулась. — Я поняла, сэр. Я все поняла. Я подождал, пока дверь закрылась, и двинулся в указанном направлении. Вход в следующую комнату находился как раз напротив лестницы, а еще одну дверь я увидел сразу же, миновав холл. Я постучался. Тишина. Пришлось воспользоваться универсальной отмычкой. …Лорен, по всей видимости, умерла совсем недавно. Тело ее, несмотря на синюшность, еще сохраняло тепло и упругость. Казалось, что вот-вот, минуту назад, с губ ее слетело последнее дыхание, конечности ослабели, а боль пересилила волю. Смерть настигла бедняжку у самой двери, темно-голубое платье запуталось в ногах, а она уже не смогла его расправить. В широко раскрытых глазах застыло ни с чем не сравнимое оцепенение угасшей жизни. На губах выступила пена. Левая рука девушки была поджата под себя, правая вытянута вперед, и пальцы на обеих руках сжаты в кулак. Рядом с телом валялся пустой шприц. Тонкая игла, впрыснувшая яд в вену, матово поблескивала. Шприц я так и оставил, подбирать не стал. Если на нем и были чьи отпечатки, то только Лорен. Наклонившись, я понюхал иглу и сам шприц. Тот же характерный запах персиковой косточки, что и на губах. Все было ясно. Лорен впрыснула себе в вену цианистый калий. Смерть наступила мгновенно: резкая боль, головокружение, усиленное сердцебиение, переходящее в спазм, судорожное сокращение мышц, каждая клеточка организма задыхается без воздуха. Она умерла быстро и… ужасно. Я к Лорен почти не прикасался, только пульс пощупал. Затем сел на пол и задумался. Мне многое вспомнилось в тот момент: лица, слова, взгляды, захлопывающиеся двери и, помимо всего прочего, убийства. Если честно, то я не ожидал, что найду Лорен вот так, лежащей мертвой на полу, и я даже немного растерялся. Но в то же время кое-что и прояснилось. Кое-что, тревожившее меня всю дорогу. В памяти отчетливо всплыли события последних дней и ночей, а особенно Нарда и его действия. Но надо было идти. Я поднялся на ноги, спустился к телефону и набрал номер своей квартиры. Трубку сняли, но никто не отвечал. — Лина, это Шелл. Мне нужна твоя помощь. Молчание. Сначала мне стало не по себе, но я тут же вспомнил, что сам велел ей никому не отвечать, пока она не убедится, что звоню именно я. К тому же раньше по телефону мы с Линой не разговаривали и узнать меня с первого раза было трудно. — О'кей, моя страстная. — Я заговорил по-другому и упомянул несколько деталей предыдущей ночи, знать о которых посторонний человек никак не мог. Лина сразу рассмеялась: — О, так это же мой querido Шелл. Что надо сделать? — Ты знаешь, где находится храм Общества Внутреннего Мира на бульваре Сильвер-Лэйк? — Знаю, знаю, не сомневайся. — Ну так вот. Тебе это может показаться глупо, но это важно. Ты Нарду знаешь? Он — самая главная шишка в этом обществе. — Нет, Шелл. — Впрочем, ладно, слушай, что от тебя требуется. Я здесь вместе с Сэмсоном — это большой седовласый капитан полиции. Такой же здоровый, как и я, только лицо розовое и челюсть выступает вперед. Скорее всего, он будет жевать сигару. Так вот, кроме нас двоих в комнате будет еще и третий. Он-то и есть Нарда. Бери такси и дуй сюда. И побыстрее. Глаза накрасишь потом. Я рассказал Лине расположение комнат и продолжил инструктаж: — Постучишься в дверь комнаты, где мы сидим, сразу войдешь и начнешь над Нардой смеяться. Поняла? Хохотать надо так, словно ничего смешнее ты в жизни не видела. Дверь с улицы здесь открыта. Когда придешь, хлопни ею посильнее, чтобы я знал. Пока все. Поняла, спрашиваю? — Querido, сделаю так, как ты приказываешь. Но, по-моему, у тебя крыша поехала. — Возможно, милая. Действуй. Я положил трубку и прошел в комнату Нарды. Сэмсон сидел на деревянном стуле у входа, а хозяин дома, нервно сжимая и разжимая пальцы, стоял напротив. Он посмотрел на меня весьма недружелюбно. Я молча приблизился к Нарде, ухватился одной рукой за свободный ворот черного балахона, другой за белый тюрбан, дернул, и нашему взору предстала блестящая лысая голова активно здравствующего покойника Уолтера Пресса. Глава 18 Пресс инстинктивно прикрыл лысую голову ладонями и попытался оказать сопротивление, но я, заломив ему за спину руки, продолжал срывать стеганый черный балахон. Он вырывался, норовил ударить меня и истошно вопил: — Стоп! Прекратите немедленно! Не позволю! Вы не имеете права! Я прижал его к стене. Забинтованная правая кисть сильно ныла. Последнее усилие, треск лопнувшей подкладки — и платье главного ревнителя лежало на полу. Пресс стоял теперь, прижавшись спиной к стене и широко раскинув в стороны руки, которыми, казалось, хотел продавить себе путь наружу, подальше от посторонних глаз. Очень печальная картина — созерцать человека, только что лишенного ореола величия и оказавшегося вдруг в одних белых длинных трусах. Сразу сморщившийся и усохший, с впалой грудью, лишенной какой-либо растительности, и выступающим животиком. Пресс был бледен как полотно. Лицо у него исказилось, нижняя губа отвисла, а глаза не могли оторваться от лежащего на полу смятого платья. Сдернутая плотная материя обнажила тонкие плечи, выступающие ключицы и мосластые тощие ноги. В черном одеянии он выглядел важной птицей, а без него стал ничем. Вернее, превратился из Нарды в Уолтера Пресса, и дешевый трюк с высокими деревянными каблуками раскрылся. Именно благодаря им пять футов и семь дюймов Пресса выросли до более-менее приличного роста Нарды. К тому же сейчас не оставалось никаких сомнений относительно его неуклюжей походки во время нашего первого свидания, когда он ступал, словно по разбитому стеклу. — Мы пришли, Пресс, чтобы арестовать тебя за убийство. — Пресс? Пресс?! Но я не Пресс! Он мертв! Мертв! Я — Нарда! Нарда! Слышите меня? Уж что-что, но громкий грозный голос никак не соответствовал наблюдаемой нами сцене. Полуголый ублюдок больше ни на кого не способен был произвести никакого впечатления, не говоря уже о том, чтобы вызвать священный благоговейный трепет дешевками типа: «Ученики мои! Последователи! Внимайте же мне…» — и так далее. — Заткнись, кровожадная скотина! — заорал я. — Ты подохнешь в газовой камере. Но сначала, Пресс, ты нам все расскажешь, не так ли? Он дрогнул, я заметил. И хотя это по-прежнему был Нарда — сильный и повелевающий массой Учитель, почти святой для своих последователей, — он дрогнул. Мы возникли в его жизни в тот момент, когда он уже и сам начал верить в образ Мастера, но сейчас эта вера ему бы все равно не помогла. — Я никого не убивал. Никого. Клянусь. Я не убийца. — Прикуси свой поганый язык, Пресс. Я вовсе не имел в виду последние дни и месяцы, когда сказал про убийство. Я имел в виду год назад. Двенадцатого сентября, где-то так. Как насчет этого? Он крепко сжал губы и еще глубже вжался в стену. Глазки его бегали. Я повторил вопрос: — Как насчет двенадцатого сентября? Будешь рассказывать? Глазки перестали бегать и смотрели теперь на нас с ужасом, подбородок дрожал. Пресс не издал в ответ ни звука. Сэмсон не выдержал, скомкал сигару и встал: — Проклятие! — Сэм, — сказал я, — сядь и успокойся. И следи за ним. Я вышел и снова поднялся наверх. Меня интересовала вторая прислужница. Она сразу открыла, как только я постучался, и я с ходу засыпал ее вопросами: — Кто такая? Как зовут? Какая роль в бизнесе Нарды? — Филлис. Меня зовут Филлис. Филлис Стронг. И я не понимаю, о чем вы говорите. Подумать только, она не понимала! Я зарычал на нее злобным псом: — Послушайте, Филлис, ваше вранье мне или полицейскому внизу может вам дорого обойтись. Хватит выгораживать друг друга. Отвечай, что знаешь об организации? — Ничего. Работаю на него, и все, — выпалила она скороговоркой. — А без балахона и без тюрбана ты его когда-нибудь видела? Только честно — да или нет? — Нет-нет, никогда, поверьте. — Женщина отчаянно затрясла головой. — У меня даже мысли появились: странно как-то, необычно. — Точно не видела? — Точно, точно, ни единого разика. Я даже удивляться начала… — О'кей, красотка, сейчас я тебе его покажу. Я повторил Филлис почти те же слова, какими инструктировал по телефону Лину. Постучаться, сразу войти и залиться смехом. Филлис безропотно согласилась. — И смотри у меня, крошка, чтоб без фокусов. Там, в комнате, с ним только капитан из отдела убийств, и я встану рядом с тобой. Смейся, как будто тебя режут. Иначе обещаю неприятности, много неприятностей. Но если ты и впрямь его раньше без ничего не видела, то это будет легко. Закончив инструктаж, я велел ей минуту подождать, а сам бегом спустился вниз. Сэмсон в мое отсутствие заставил Нарду снять башмаки и, щелкая языком, дивился на подклеенные подошвы и наставленные каблуки. Нарда, он же Пресс, прикрывшись покрывалом, сидел на краешке кровати и напоминал стыдливую девственницу. Я от двери направился прямо к нему. Сдернув покрывало, я расстелил его посередине и приказал Нарде встать туда. — Я тебе язык развяжу. И не вздумай молиться. Бесполезно, да и поздно уже. Он огрызнулся, упомянув про интимные отношения с моей матерью, но я простил ему эту грубость, ибо других каких-либо интимных связей он, наверное, уже год не имел. Нарда настроился защищаться, в поведении его нельзя было не видеть вызова. — О'кей, Пресс. Но если ты… — продолжить я не успел. В комнату вошла Филлис. И, следует отдать должное, сыграла превосходно. Крутись я в Голливуде, обязательно выдвинул бы ее на лучшую женскую роль года. Со стороны вообще не скажешь, что она притворялась. Хотя, может, это и не игра была. Взглянув на Сэмсона, потом на меня, Филлис, окаменев, остановилась в трех шагах от Нарды. — Поздоровайся с Нардой, красотка. Маленькие кулаки Пресса то сжимались, то разжимались. Брови у Филлис высоко поднялись, глаза и рот широко открылись. — Это — Нарда? — У нее перехватило дыхание. Про последовавший затем хохот говорят: «Умирала со смеху». Филлис согнулась буквально пополам, она держалась то за бока, то за живот, взвизгивала, стонала и пищала до изнеможения. Она зажимала руками горло, но смех душил ее и, вырвавшись, со звоном разносился по комнате. Было больно и противно смотреть, как, инстинктивно пытаясь скрыть от женщины свою мужскую слабость, Пресс корчился и прикрывал костлявыми руками тощую наготу собственного тела. Вызывающее безразличие на его лице сменилось отчаяньем и испугом. Для мужчины иногда можно придумать гораздо более жестокое наказание, чем бить палками или пороть плетьми. Для Пресса это было почище всякой порки. Каждый новый взрыв хохота оставлял на его самолюбии глубочайший, незаживающий рубец. В сознании его что-то обрывалось и било по самым чувствительным глубинам мозга. Это был кошмар из кошмаров. Словно тебя голого выволокли на палящее солнце и весь мир тычет в тебя пальцами, осыпая насмешками. Колосс на глиняных ногах осел, повалился и под улюлюканье толпы рухнул. Кто стоял перед нами, в тот момент было трудно сказать. Наполовину Нарда, наполовину Пресс, наполовину великомученик, наполовину дьявол. И голова его, похоже, соображала тоже только наполовину. Он обхватил себя руками, пятясь, отступил к дальней стене и медленно-медленно осел. Искаженное мукой лицо его сморщилось и выражало животный страх перед следующим ударом, отвести который он был не в силах. Псев-до-Нарда напоминал сейчас грязную груду мусора. Обняв руками колени и отвернув голову в сторону, он смотрел в пространство и ничего не видел. Оглушенный шоком мозг духовного предводителя отказывался понимать, что сияющий образ славного Мастера, с таким трудом воздвигнутый им в умах учеников, рассыпался в прах и вот уже не существует, ибо еще мгновение — и он окончательно растворится в неумолкающем хохоте. Я мягко вытолкал в коридор неудержимо хохочущую Филлис и присел перед Прессом на корточки: — Ну так что скажешь, Уолтер? Или ты все еще Нарда? Ты и сейчас нам ничего не хочешь сообщить? Пресс поднял перекошенное злобой лицо, что-то в нем изменилось, но плотно сомкнутые губы так и не раскрылись. — Хорошо, Пресс. Посмотрим, чего ты этим добьешься. Он опять упрямо отвернулся. Он все еще думал выстоять. Тогда я взял его за подбородок, силой развернул его голову к себе и глядя прямо в глаза, сказал негромко, но отчетливо: — Где Лорен, Нарда? Где она, твоя тихая сладкая радость? А ведь ты к ней небезразличен, а? В эту минуту я чувствовал себя наравне с самым подлым и коварным зверем Но я знал, что хуже меня есть еще один. Тот, кто еще подлее и еще коварнее. Это — человек, с которым я разговаривал. Идти на попятную — значило все испортить, и я, отбросив сомнения, приготовился терзать его хоть всю ночь И плевать, что за это я сам себя ненавидел. — А как насчет Лорен, Нарда? Я хотел сказать — Пресс. Да-да, Уолтер, я именно это имел в виду. Ты хоть раз спал с ней? Или это у вас платоническое? Держались за ручки, как в детском садике, да? Ну что, Уолтер, я правильно угадал? Да не отворачивайся же, Пресс. Она тебя таким когда-нибудь видела? Я имею в виду Лорен, Нарда. То есть Пресс. Ты раздевался перед ней или нет? Мне больше не надо было держать его за подбородок. Нарда смотрел на меня не отрываясь. Застывшее в его глазах выражение ужаса было красноречивее всяких слов. Он задыхался Казалось, он вот-вот зарыдает. В этот момент я вспомнил, что пора бы уже и Лине появиться. Я встал, забинтованной рукой похлопал Пресса по щеке и насмешливо произнес: — Я приведу ее, Нарда. Я приведу твою тихую, сладкую радость. — Не-ет! — Он закричал, как смертельно раненное животное. — Пожалуйста, только не это. Она меня никогда не видела в таком виде. Она… она не поймет. Пожалуйста… Я отступил назад, но Пресс шлепнулся на руки и пополз за мной на четвереньках. Зверь. Косящийся снизу вверх на человека, наиподлейший и наиковарнейший зверь. Самое мерзкое существо на земле. Ничего не предпринимая, я стоял посреди комнаты и смотрел на ползающего в ногах Нарду. Хлопнула входная дверь. Лина! — Что ж, Уолтер, вот и Лорен. Пойду приведу ее. Лицо его стало безумным. Он неистово завопил: — Нет, нет, нет! Умоляю, не приводи ее! Не надо! Я снова склонился к нему: — Так ты расколешься или нет? Будешь наконец говорить? И ты расскажешь все, падла, от начала и до конца. Давай, Пресс, я слушаю. Только быстро. Состояние Нарды в этот момент невозможно описать. Он вряд ли был способен здраво рассуждать и действовать. Он так и стоял на корточках, смотрел на меня и ждал, что я сделаю. Вдруг голова его опустилась, затем резко поднялась, и в безумных глазах появился проблеск решимости. Но тут в дверь постучала Лина. — Входи, Лорен. Входи, дорогая. — Я сказал это очень нежно и ласково. И едва только дверь приоткрылась. Пресс взвизгнул, поразительно шустро юркнул в дальний угол и сжался там в комок, закрыв лицо. Лина вошла в комнату. Она так и не переменила одежду и по-прежнему была в моей рубашке и брюках. Смеялась она отлично. Громко, резко и не останавливаясь. Пресс в углу крутился и извивался, тер кулаками глаза, но постепенно разглядел-таки обман и тупо уставился на Лину. У него было дурацкое, совершенно идиотское выражение лица. Он понял, что это не Лорен. Кто-то другой. Что его надули. И тогда он не сдержался и зарыдал. Я чувствовал себя так, будто меня с ног до головы облили грязью. Грязными вонючими помоями. И Пресс, и я сам себе, и все остальное вдруг осточертело и опротивело. В первый раз в разговоре с ним я повысил голос: — Поди приведи ее, Лина! Поди наверх и приведи Лорен! Пусть полюбуется на настоящего Нарду! Пресс судорожно вскинул вверх руку: — Не надо. Пожалуйста, не делайте этого. Я все расскажу. Отстаньте от меня. Расскажу все, что попросите. Проводив Лину за дверь, я подождал, пока Пресс немного успокоится. Он прекратил истерику, собрался с силами и начал говорить. Сам начал, я даже вопросов никаких не задавал. — Я убил его, — сказал он. Голос его стал увереннее и уже не казался таким противным. Пресс понял, что пришел конец. Возможно, он начал это понимать в тот момент, когда мы с Сэмом силой ворвались к нему в дом. Но он оказался не таким уж слабым орешком. Чтобы расколоть его, мне пришлось изрядно попотеть. Видя, что ничего не помогает, что все рушится, да в довершение ко всему еще из страха перед насмешками Лорен, женщины, которая его боготворила и принимала явно не за того, он и раскололся. Созданный им призрачный замок рушился, но он хотел спасти из-под обломков Лорен. Из всего окружения Нарды она единственная считала его кумиром. Что это утешение ему можно было оставить. Вернее, можно было бы. Если бы Лорен была жива. Странная ситуация: он боялся смеха Лорен, а Лорен не могла смеяться, потому что была мертва. — Я убил его. Трудно объяснить почему, но я его убил. Убежал от всех, забрал их деньги. Боялся, что поймают, что-нибудь со мной сделают. Пытался спрятаться, чтоб не нашли. Нашли бы — убили бы. Проучили бы… А потом вдруг мне страшно захотелось продолжить. Общество Внутреннего Мира должно работать. Все ж подготовлено. Налажено. Вот я и подумал, что лучший способ исчезнуть — это умереть. Инсценировать собственную смерть. Я знал этого пьянчужку. Вечно шатался от помойки к помойке. Роберт Фиш его звали. Ну и заманил в машину, мою машину. Поехали на север, на Орегон, дальше вы знаете. Пресс остановился, сделал паузу и глубоко вздохнул. Так и не вставая, обняв руками колени и не глядя ни на меня, ни на Сэмсона, он торопливо продолжил: — Я вырубил его гаечным ключом. Стукнул несколько раз по голове. Надел на него мои часы, кольца и все остальное. По весу и росту он был как я. Поэтому я его и выбрал. Облил машину бензином, поджег и столкнул с обрыва. Судебный эксперт даже не заподозрил. Фиш обгорел как уголек. Потом я вернулся сюда на поезде и стал Нардой. И все шло отлично… отлично, пока… — О'кей, Пресс, достаточно об этом. У меня другой вопрос. Ты очень удивился, когда увидел меня. Ты разве не знал, что я сбежал? Ты что, больше не видел этих Сипелей, после того как они меня утащили из этой комнаты? — Нет, не видел, — устало покачал он головой, — думал, что ты все еще… там. — Значит, Сипелей ты с тех пор не видел? — Нет. — И не знаешь, что они мертвы? Он даже не удивился. Просто еще раз покачал головой. — О'кей, Пресс. В данный момент меня волнует другое. События последнего времени. Что кроется за вашим ОВМ? Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду… — Ладно, ладно. — Пресс выглядел изможденным. — Сейчас уже все равно. Но только не надо… Мы все одновременно услышали, как кто-то сломя голову несется вниз по лестницам. Пресс дернулся и напрягся. Он снова насторожился. В следующую секунду до нас донесся отчаянный крик Филлис: — Она мертва! О Боже, Боже! Она мертва! Филлис ворвалась в комнату. Лицо у нее было белым, губы тряслись. — Она мертва! — закричала она. — Лорен мертва! — И вдруг остановилась и, потеряв сознание, упала на пол. Глава 19 Для Пресса это был последний удар. Он изумленным непонимающим взглядом уставился на бесчувственную Филлис. Затем разжал зубы, что-то прохрипел и, поднявшись на ноги, направился ко мне с таким видом, словно я был ему по колено. Помог Сэмсон. Он живо сграбастал Пресса могучими ручищами, и тот сразу сник, как продырявленный воздушный шарик, послушно дал довести себя до кровати и сел, равнодушно глядя в одну точку. Он видел в этот момент, наверное, только кругленькое детское личико обожаемой Лорен. Сэмсон склонился над Филлис проверить пульс. Но потерявшая сознание уже пришла в себя, веки у нее мелко задрожали. Сэмсон выпрямился: — Она в полном порядке. А что там за труп наверху, из-за которого этот, — он указал на Пресса, — чуть коньки не отбросил? — Лорен, — пояснил я, — одна из его помощниц. Яд, Сэм. Цианид. Сама себя уколола. Яд был в шприце. — Ты не забыл про меня, Шелл? — Лина заглянула в комнату. — Может, чем помогу? Ей ответил Сэмсон: — Быстренько организуй холодной воды и чего-нибудь ей понюхать. Соли нюхательной или нашатыря, не имеет значения. А если найдешь кухню и сварганишь кофе — будешь вообще молодец. Ей сейчас надо на кровать. Ничего серьезного. Отойдет и будет щебетать как птичка. — Он поднял Филлис на руки, для него она была все равно что перышко, и уже в дверях спросил: — Где ее комната? — Наверху. Пройдешь холл, и первая дверь налево. — А эта Лорен где лежит? Я объяснил. Сэм с полуживой ношей исчез, а Лина устремилась исполнять его указания. Мы, таким образом, остались с Прессом наедине. Я, конечно, не надеялся на продолжение признаний, но попробовать не мешало. — Пресс, ты начал что-то рассказывать. Давай, я слушаю. Пресс, однако, никак не реагировал. — Давай, Уолтер, облегчи душу. Если он даже и слышал меня, то не подавал виду. Я попробовал спросить еще раз — безрезультатно. Пришлось ждать Сэмсона. Он в это время набирал по телефону какой-то номер, очевидно отдела по расследованию убийств. Сэмсон говорил недолго, потом сделал мне знак выйти к нему, и я оставил Пресса в покое, но так, чтобы в случае чего мог сразу же преградить ему дорогу. — Все оборачивается весьма скверно, Шелл. Ты… э-э… ты представлял хотя бы, что такое могло произойти? — Да ты же, Сэм, и сам знаешь. Понятия не имел. Как снег на голову. Если в знал, сказал бы. Можешь верить. — О'кей, Шелл. Хорошо. Сойдемся на этом. Но все равно ты что-то скрывал. — Вполне возможно. Но это лишь мои предположения, и ничего больше. — Шанс, безусловно, был, и хороший шанс, что Нарда и Пресс окажутся на поверку одним и тем же лицом. Но почему ты был так уверен? Ведь не мог же ты запросто ворваться сюда, затеять скандал, раздеть его, наконец? — Нет. Стопроцентно я не был уверен. Но в этом-то и преимущество частного сыщика перед кадровым полицейским. Особенно над таким безупречным, как ты, Сэм. За моей спиной никто не стоит, никакая большая организация. И если я сяду в лужу, это ни на ком не отразится. Я могу обниматься с забулдыгами, снимать проституток, напиваться до чертиков, а потом валяться в канаве — и никто ничего не скажет, У меня это в интересах дела. Главное, чтоб документы не выкрали. То есть я могу совать нос в любую дыру, и никто на меня не покажет пальцем и не скажет: «Смотри-ка, еще один валяется. Да они ж, легавые, все такие». Понимаешь меня? — Понимать-то я понимаю, хотя и не все, если честно. Откуда все-таки такая уверенность? — Я не был уверен. Просто по-другому, я имею в виду — окажись все иначе, ничего не складывалось. Нарда всегда ходил в длинном балахоне до пят. Всегда в тюрбане. Тюрбан-то зачем? Возможно, чтобы закрывать лысину? И его походка. Неуклюжая, деревянная. А что, если специальные ботинки? Следующий момент: Нарда появился откуда ни возьмись сразу после того, как разбился Пресс. Но это только официально считается, что разбился. А отпечатки пальцев покойника в комнате Нарды? Как их объяснить? И еще одна маленькая деталь. Мелочь, но характерная. В ту ночь, когда я украл из ванной стакан, я слышал, как Нарда прохаживается у себя в комнате. Четко слышал. А потом Лорен к нему постучалась, и он ее не впустил. Притворился, что уже лег. Но я-то знал, что это не так. А после этого он еще ходил и что-то там делал. Скорее всего, одевался. Вернее, маскировался. Чтобы не оказаться застигнутым врасплох, со спущенными, так сказать, штанами. А я сопоставлял это еще и с другими фактами. Я говорил с парнем, который сочиняет Нарде речи. И он сказал, что относит их ему в строго определенное, заранее назначенное время. Почему? А причина, скорее всего, та же, что и с Лорен: чтобы никто не увидел его без костюма. Мелочи вроде бы. Но мелочей набралось более чем достаточно. Тут любой бы призадумался. Но и это, Сэм, еще не все. Кстати, где Лина? — Наверху. С Филлис. Она держится молодцом, я… — О, вот и наши мальчики приехали. На улице послышался вой приближающейся сирены. — Радиофицированная, — констатировал Сэм. — Значит, лаборатория подскочит с минуты на минуту. Криминалисты, фотографы и другие члены оперативной группы из отдела по расследованию убийств и лаборатории закончили свою работу; двое облаченных в специальную форму заместителей судебного медэксперта приехали и уехали, забрав с собой тело Лорен; Пресс и Филлис находились на пути в главное управление, и это означало конец первой части дела об исчезнувшей красотке. Лина, я и Сэмсон ехали втроем в его служебной машине ко мне на квартиру. Как только мы с Линой сели в нее, Сэмсон язвительно спросил: — Все ли теперь прояснилось в твоей острой голове, Холмс? Голова у меня совсем не острая, но я, не обидевшись, ответил: — Почти, Сэм. Но только почти. Чего-то где-то недостает. — Помнишь, Шелл, когда я сказал, что мальчики приехали, ты, по-моему, как раз о чем-то заикнулся? Или мне показалось? — Ax да. Я сказал, что это еще не все. Но пока только смутные догадки. Надо обмозговать. Остались факты, которые никуда не вставишь. Да и чувствую я себя паршиво. Скотина Пресс! С ним говорить хуже, чем рыбий жир глотать. Удовольствия никакого. — Да-а. Парню от тебя досталось. А чего это ты вдруг на него набросился? — Свои причины, Сэм. И мне кажется, обоснованные. Но можно, я это пока оставлю при себе, о'кей? — О'кей. Сэм не обиделся. Следил за дорогой. Он бы никогда не стал капитаном Филом Сэмсоном, если бы мирился с ролью подыгрывающего или позволял подставлять себя. И я его пока еще ни разу не подводил. Но он прекрасно знал, что любой, даже самый ушлый Шелл Скотт, может попасть впросак и оказаться таким дураком, что все над ним ухохочутся. Я его, конечно, не обрадовал. Но он не обиделся. Сэм подбросил меня до моего «кадиллака», я пересел и поехал к себе в офис. И все время, каждую секунду, пока я сидел за рулем, парковал машину, поднимался в лифте, открывал дверь, я думал, думал и думал. Идеи и догадки, толкаясь, сменяли друг друга. Вроде бы вот оно — все по полочкам, все с наклеечками, все ясно, но собираешь все вместе, и… какого-нибудь листочка не хватает. Что-то я забыл, что-то выпустил, должен был учесть, но не учел. Слово ли, жест ли, звук ли какой — что-то теребило и скребло подсознание, вот-вот вырвется. И мне это не нравилось. От дурного предчувствия даже мурашки по спине побежали. Я сел на свой крутящийся стул, закинул ноги на выдвинутый ящик стола, собираясь еще раз все хорошенько обдумать, и в этот момент зазвонил телефон. Один звонок, другой, третий. — Агентство Шелдона Скотта? Сначала я ничего не понял. Говорили почти шепотом и повторили только раз: — Если хочешь получить информацию, то приезжай на угол Сотой и Мэйн. Подберешь чувака в черном костюме. Шепотом и только один раз. Слабый щелчок на том конце провода означал конец разговора. Глава 20 Мои ноги так и слетели со стола. — Алло? Алло? Кто говорит? Кто это? В ответ гробовое молчание. Я набрал номер коммутатора. Нет, девушка не могла ответить, откуда звонили. Выяснить это займет у нее минут сорок, не меньше. Но я не мог ждать, вечеринка шла полным ходом. Так что простите, господа, но что еще вы можете предложить? Предложить было нечего. Раздумья заняли секунд десять. Я встал и бегом спустился к «кадиллаку». На Мэйн, а затем до Сотой! Свернув налево с Бродвея, я проскочил два квартала и, вылетев на Мэйн, устремился направо и прямо до конца. Но в районе Двенадцатой у меня в уме что-то щелкнуло. Стоп, стоп, стоп, Скотт. Не торопись. Какого дьявола и куда ты так несешься? Прочесываешь Мэйн-стрит, как если в ехал по финишной прямой на гонках в Индианаполисе. Взвесь, парень, одумайся. Кто там на углу Сотой и Мэйн? Что за дела? Что за чушь? А не дурят ли тебе мозги? Я постарался вспомнить, что это за перекресток. Кафе, рестораны или так, ничего особенного? Забинтованная правая инстинктивно полезла под плащ, под левую подмышку. Пистолет дома. Ну конечно. Скотт, мозги у тебя размякли и никуда не годятся. И вдруг — бац! В голову словно ударило. Все прежние домыслы сошлись воедино и шибанули по затылку, как двадцатифунтовая кувалда. Вот он, последний листочек, та маленькая деталька, что торчала в мозгу как заноза! Мне стало страшно. Страшно. На ближайшем углу светились огни ночной станции техобслуживания. Я подрулил и вышел. Двигатель работал, фары горели. Я Вбежал внутрь. Пока глаз искал, где телефон, пальцы левой уже нащупали в кармане монетку. Сначала я набрал номер своей квартиры. Трубку сняла Лина. — Лина, это Шелл. С тобой все в порядке? Она не отвечала. Я скороговоркой выругался. Вспомнил. — Отвечай, моя страстная. Querido. Я как можно быстрее, нельзя было терять ни секунды, повторил ту же чепуху, что и в первый раз, чтобы она меня признала, и с облегчением услышал знакомый голос. — Лина, Лина же, ты в порядке? — Я? Конечно, в порядке. — Отлично. Так и оставайся. Не открывай никому. Ни-ко-му! Поняла? Кто-нибудь звонил? — Никто. — Все ясно. И не подходи к телефону! Увидимся позже. Итак, я сделал то, что должен был догадаться сделать раньше. Перед тем, как покинуть офис. Размягчение мозгов даром не проходит. Вторая монетка полетела в автомат вслед за первой. Я лихорадочно листал справочник. Корнелл Мартин. Есть! В трубке послышался спокойный твердый баритон. — Господин Мартин? — Слушаю вас. — Шелл Скотт говорит. Трэйси дома? — Ну что вы, мистер Скотт, конечно же уже нет. Я очень ценю… — Оставьте это. Что вы имеете в виду, говоря: «конечно же уже нет»? — Я не понимаю вас, мистер Скотт. Почему вы опять звоните? — Опять? — Мистер Скотт, — голос его стал суше, — разве это не вы звонили несколько минут назад? — Нет. Говорите быстрее, кто звонил? Как давно? Что вообще произошло? — Минут пятнадцать назад. Трэйси сняла трубку, поговорила, а затем сразу оделась и ушла. Сказала, чтобы встретиться с вами. Что-то якобы очень важное. Я так и понял, что звонили вы. А в чем, собственно, дело? — А куда? Куда, не сказала? Где ей со мной необходимо встретиться? — Ничего не говорила, мистер Скотт. — О'кей, я займусь этим. Повесив трубку, я отыскал еще один десятицентовик и набрал номер отдела по расследованию убийств. — Сэм, это Шелл. Слушай и запоминай. Времени повторять нет. Дело жизни и смерти. И я не шучу. Хватай Пресса и пулей ко мне в офис. Сирену не включай. Машину поставишь за углом и вместе с ним подымайся. Я встречу. И быстрее, Сэм. Я бросил трубку, даже не посмотрев, легла ли она на место, потом — бегом к работающему автомобилю. На предельной я выехал на Мэйн и повернул обратно к центру. Давя одновременно ногой на газ, а рукой на звуковой сигнал, я несколько раз проскочил на красный и в считанные минуты оказался на Третьей. Сэмсон с Прессом еще, наверное, только собрались и вышли. Боже правый, лишь бы не опоздать! Не переставая сигналить, я немного не вписался в левый поворот на Третью, меня занесло, я пролетел Бродвей и сбросил газ. Затем поехал совсем медленно, прижал «кадиллак» как можно ближе к обочине и, видя, что свободного места нет, бросил его прямо на проезжей части, загородив выезд какой-то машине. Почти по-спринтерски добежал до угла, завернул и там, на середине квартала, увидел Трэйси. Вернее, девушку, со спины похожую на Трэйси. Она входила в Гамильтон-Билдинг. Что было делать? Кричать нельзя. К тому же я не был уверен, что это Трэйси. Я был в таком состоянии, что любую девушку мог принять за нее. Последний рывок сквозь неторопливую вечернюю толпу — и я внутри, в вестибюле. Никого. Дверь лифта уже закрывалась. Я кинулся к нему. Но даже ладонь не успел просунуть. Лифт пошел вверх. Прыгая через три ступеньки, я взлетел по лестнице к себе на этаж и на какие-то секунды опередил лифт. Его дверь в этот момент как раз начала открываться. Оттуда выходила Трэйси. Я зажал ей рот, втолкнул в лифт, и мы снова поехали на первый. — Извини за грубость, — сказал я, отнимая ладонь от ее лица. — Объясню все попозже. Дай отдышаться. — Я пыхтел как марафонец. Лифт остановился. Трэйси я велел ждать в холле, а сам выглянул на улицу. Через полминуты с Бродвея на Третью вывернула машина Сэмсона. Сэмсон и Пресс. Мой «кадиллак» он наверняка заметил. Значит, все нормально. Оба вышли, а я выскочил на дорогу и замахал им. Сэм с Прессом пришли за мной в вестибюль. Здесь я прежде всего обратился к Трэйси: — Тебя видели. Времени в обрез. Слушай, что надо сделать. Поднимаешься в мой офис, стучишься и говоришь: «Мистер Скотт. Шелл… это я, Трэйси. Откройте, пожалуйста». После этого сразу отходишь в сторону и ждешь. Ждешь, пока не позову. Как только я приглашу тебя в квартиру, внимательно за мной следи. И когда я задам вопрос, ответишь: «Да, это тот самый человек». Затем я начал объяснять Сэму и Прессу: — Она стучится, уходит, и мы, Сэм, выставляем впереди себя вот эту гадину. Ты понял, Пресс? — Я старался говорить тихо, но угрозу он почувствовал и испугался, чего я и добивался. — А я посмотрю, правильно ли ты понял. Пикнешь лишнего — продырявлю башку. — Это была не шутка. — Потом, Сэм, мы заходим. Пистолет наготове. И все. Вечеринка закончена. Дело закрыто. Конец представления. А теперь вперед! Больше мы не останавливались и ни о чем не говорили. Перед дверью офиса встала одна Трэйси. Мы все — сбоку. Она оглянулась, я кивком подбодрил ее, и она постучала. — Мистер Скотт… Шелл… это я, Трэйси, впустите меня. Трэйси снова оглянулась, я приложил палец к губам и кивнул в сторону лифта. Она отошла. Сэм вытолкнул Пресса и поставил прямо перед входом. Я встал рядом. Мы ждали. Внезапно дверь распахнулась, и низкий грубый голос воскликнул: — Уолтер! Какого черта ты здесь?.. Я пихнул Пресса в спину и вслед за ним шагнул в комнату, Сэмсон с револьвером в руке не отставал ни на шаг. При виде нежданных гостей жирная физиономия Мэгги превратилась в застывший бараний холодец. Она ничегошеньки не понимала. Вертела своей огромной башкой то в мою сторону, то в сторону Пресса, а блестящий револьвер сиротливо выставлялся из бессильно опустившегося кулака. Глава 21 Разинув рот, Мэгги переводила взгляд с меня на Сэма и обратно, а я тем временем взял из ее лапищи револьвер и сказал: — Привет, кошечка. Праздник окончен. Она моргнула раза два или три, и только тогда у нее в башке что-то заработало. — Подонок! Грязный ублюдок! — Далее следовала вся нецензурная брань, которую она знала. — У тебя же против меня ничего нет. Пока Сэмсон устанавливал их с Прессом рядышком у стены, я решил ее немного урезонить: — На тебя, Мэгги, у нас всего хватит. А для начала скажи-ка нам, какие у тебя отношения с главой № 10 Кодекса о здоровье и безопасности граждан штата Калифорния? Сэмсон моментально обернулся, чтобы проверить, не шучу ли я. Но лицо Мэгги выражало скорее недоумение, чем испуг. Я продолжал: — Этот раздел Кодекса, миссис Риморс, больше известен как Акт о борьбе с наркотиками. И первое, что мы предъявим, — это обвинение в хранении наркосодержащих веществ, что уже само по себе является уголовным преступлением и влечет за собой несколько лет тюрьмы. Но остается и многое другое, как-то: сокрытие украденного имущества, покушение на убийство, еще кое-что. Но для нас хватит и одной маленькой соломинки. Она-то и сломает тебе хребет, Мэгги. Это соучастие в убийстве Джорджии Мартин. Конечно, красавица, ты сама ее не убивала, но ты наняла Сипелей — выродков, готовых родную мать вздернуть. Но для суда это то же самое, как если б ты застрелила ее из собственного пистолета. Мэгги хрипло прокашлялась и сплюнула на пол: — Не докажешь, дешевка. — Мэгги, — возразил я, — здесь не «Эль Кучильо», Полы здесь моют. То, что ты здесь стоишь, для моего пола уже оскорбление. Теперь я вижу, что ты еще более гнусная тварь, чем я думал. Ты и этот не очень, как оказалось, праведный Нарда. Только вначале он тебе был знаком как Уолтер Пресс. И знакомство ваше было вовсе не шапочным. Мэгги скосила глаза на Пресса, оглядела его с ног до головы и снова посмотрела на меня: — О чем ты болтаешь. Мак? Я в жизни его не видела. — О, как интересно! А кого ж тогда, если не этого Уолтера, ты назвала Уолтером, когда этот самый Уолтер только что стоял в дверях? Мэгги упрямо насупилась. Подошел Сэмсон: — Что еще за хранение наркотиков, Шелл? У нас уже есть убийство. — Есть не только убийство, но и наркотики. И работали они по-крупному. Проворачивали будь здоров. Общество Ревнителей Истины Внутреннего Мира, чудо-пророк Нарда, гипнотизирующие лекции, утренние службы — все это не более чем помпезное прикрытие для перекачки наркотиков. Мясистая физиономия Мэгги обмякла, она придвинула к себе самый большой в офисе стул и села. — Все кончено, Мэгги. Надеюсь, понимаешь, что тебе грозит. А сейчас, Сэм, — я обратился к нему, — прошу немного послушать, а потом сказать свое мнение. И ты, Мэгги, тоже почисти уши и слушай. Хотя ответ ты уже знаешь. Ты и Нарда. Я говорил, повернувшись к Сэмсону, но знал, что и Мэгги и Пресс не пропустят ни слова. — Помнишь, я рассказывал про первый ночной визит к Нарде? Я тогда прикинулся Фрэнсисом Джойном и после заутрени зашел к Нарде поболтать. Я сидел на полу. А он стоял. И я смотрел на него снизу вверх. Что-то такое было у меня в голове, туман какой-то, но я тогда не придал значения. Нарда снизу смотрелся как великан, но я встал, и оказалось, что он не такой уж и высокий. Ну да ладно. Я сидел на полу, и вошли близнецы. Оба с оружием. Один сразу начал палить и очень аккуратненько прострелил мне плащ. А я таких парней с оружием сильно уважаю. Но слушай, Сэм, я их совсем не испугался. Оказывается, я могу быть храбрым, как лев. Понял, Сэм? И я их начал подкалывать. Какой я смелый и так далее. Тогда один Сипель бьет меня вот сюда. — Я дотронулся до все еще не спавшей опухоли. — Бьет дулом пистолета. А мне хоть бы что. Пустяк. От такого пустяка я полетел вверх тормашками, но боли никакой. Я их подкалываю дальше, подымаюсь на ноги. Так с ними круто разговариваю, что сам себя не узнаю. Это еще не все, слушай дальше. Они ведут меня на Алоха-стрит. Туда, где ты нашел того, которого я убил. Запирают вместе с Трэйси. А я ничего не делаю, ничего не предпринимаю. И пока я ничего не предпринимаю, приносят какое-то жаркое. Я не ел часов двенадцать или больше, все время на ногах и бегом, но я, оказывается, не голоден. Я хожу там по комнате, бросаюсь на стены, а два раза даже вставал у двери и ждал, когда кто-нибудь из них войдет. Я готов был разорвать их на куски, перегрызть глотку. А в комнате там тяжеленный стул, я мог бы бить им как молотом, но я о нем даже не подумал. В мозгах что-то крутится и крутится, будто кто-то снова и снова запускает колесо рулетки, но выпадают неизменно одни двойные нули. Мне тогда казалось, что я справлюсь с ними голыми руками. Понял, Сэм, какое у меня было состояние? А потом я присел, зевнул разочек и проспал как младенец часов десять или одиннадцать. А сны, Сэм! Боже, какие сны я видел! О них я расскажу отдельно, как-нибудь потом. Но я проснулся, и все стало нормально, и мы выбрались. — Тут я прервался и глубоко вздохнул. — Смекай же, Сэм. Догадайся, не ошибешься. Сэм невозмутимо достал из кармана большую спичку, зажег ее и поднес к кончику зажатой в зубах сигары. Затянувшись, он посмотрел на Мэгги, потом на Пресса, вынул сигару изо рта и сказал: — Допинг для дурачков. — Именно, Сэм! Допинг. Это был наркотик. И если ты немного пошаришь по закуткам «Эль Кучильо» и подвалам Нардиного храма, доказательства сами выплывут. Говоря это, я внимательно следил за реакцией Мэгги. До сих пор она смотрела в пол, но после последней фразы подняла голову и так и впилась в меня своими глазками. Пресс тоже. — Что, Мэгги, спинка зачесалась? Жарко стало? — Я засмеялся. — Ничего, я тебе баньку устрою. Все для этого готово. Снова повернувшись к Сэмсону, я продолжал: — Какое-то время я подозревал, что наркотик в сигаретах. Помнишь, я дал тебе одну? Но ты ответил, что марихуаной там не пахнет, и моя первая догадка лопнула. Но со второго раза я все-таки решил задачку. О, Сэм, сначала для меня это было как фантазия, причуда, прихоть воображения, но потом… Переведя взгляд на Пресса, я нараспев, подражая его голосу, затянул: — Внемлите же мне. Подобно Иисусу Христу, давшему ученикам своим еду и питье, я, Нарда, призываю вас к себе и делаю то же самое… — Я наклонился к нему. — Ты подлый вонючий подонок! Знаешь, Сэм, я выпил то, что они давали, и съел эту печенинку. То есть они меня накормили, чем хотели. Я был в библиотеке, Сэм. Специально читал про наркотики. Их можно запросто принимать как таблетки. И не надо тыкать вены. Работает почти так же, но с небольшой задержкой. Нормальный здоровый мужик типа меня особого кайфа не получит, морфий там или что. Но после нескольких раз, Сэм… Ну, что ты об этом думаешь? И хотя Сэм мог пока судить о деле лишь по тем обрывкам информации, которые я ему дал, он все понял правильно. Он уже знал, что я собираюсь рассказать дальше. Сэм достал из кармана другую сигару, долго-долго разминал ее, словно замазку, и наконец произнес: — Из всего, с чем я до сих пор сталкивался, из всех самых грязных, самых поганых… Но он не закончил. Мускулы у него на шее напряглись, челюсть выдвинулась вперед. — Да, Сэм. Массовое производство. Штамповали готовых наркоманов и поставили это на поток. Под вывеской Внутреннего Мира набирали «учеников и последователей», малыми дозами приучали к препарату, а затем наступал момент, когда организм просто не мог обходиться без такой подпитки. И потом — прозрение. Я сегодня встречался с парочкой выпускников. Подходят по всем параметрам. Я подошел к Прессу: — Скажи-ка нам, свинья, что ты туда подмешивал? Морфий? Или немного героина? Ничего от него не добившись, я резко повернулся к Мэгги: — А ведь это, кошечка, твоя идея, не так ли? Отвечай. Это ты придумала, чтобы курс обращения в вашу философию длился четыре недели? Сэм подошел сзади и положил руку мне на плечо: — Четыре недели? Они выбрали именно такой период? — Да. Мне рассказал это парень, который писал лекции для Нарды. Этот недоумок даже речь себе сочинить не мог. Сэм заскрежетал зубами: — И каждый раз, все четыре недели, во время каждой службы они получали отраву? — Да. И это ж все накапливается. — Конечно. Человек привыкает. Четыре недели — срок более чем достаточный. Чтобы привыкнуть, вполне хватит. А потом, когда этот червь в них уже сидит, они будут кормить его все больше и больше. Иначе он им жизни не даст. Признаваться не пойдут, сами залезли, а пойдут добывать денежку. — Я, Сэм, еще хотел кое-что сказать. Когда эта милая крошка, — я кивнул на Мэгги, — организовала убийство Джорджии, то причина смерти была очевидна. Огнестрельные раны. Медэксперт наверняка укажет и куда вошли пули, и траекторию, и так далее. Другого ничего он попросту и искать не будет. Но я готов дать голову на отсечение, что проведи мы сейчас полное вскрытие, и окажется, что Джорджия накачана до предела. А отсюда, в свою очередь, вытекает и логичное объяснение, куда уплывали денежки со счета. Никакого шантажа не было. Она платила за наркотик, без которого не могла жить. Я снова обратился к Мэгги: — Не нравится, киска? С тобой все кончено. Так же, как и с Прессом. Спорю на что угодно, у тебя полно этой дряни прямо в «Эль Кучильо». А еще могу поспорить, что Мигель после закрытия занимается там бизнесом. Обслуживает жаждущих клиентов. Я встретил его ночью в клубе, когда там никого уже не было, и знаешь, киска, что он делал? Не только обслуживал, но и сам нагрузился по самые жабры. Что, Мэгги, не знала? Ну так, значит, он сам, втихаря. Водил тебя, дуру, за нос. Я сказал ему, так он еще и обиделся, нож в меня швырнул. Но ничего, Мэгги, это лишь цветочки. Ты у нас пойдешь за убийство. Я все думал, почему так важно было заставить замолчать Джорджию Мартин, когда в субботу вечером она начала высовываться. Ведь она дала вам понять, что что-то замышляет. Сейчас я в этом уверен. И дело не в пропавшей сестре и не в вашей идиотской религии, а дело в том, что она сама принимала. Тоже была одной из тех, кто клюнул на приманку. Теперь мне ясно, почему она не раскрывалась до конца. Хотела и себя оградить, и честь семьи уберечь. И конечно же волновалась за сестру. Но одновременно Джорджия била и по себе. Не знаю откуда, но она узнала про «Эль Кучильо». Что «Эль Кучильо» в этом деле участвует. Как она получила такие сведения, пока не ясно, но ты, Мэгги, это мне расскажешь. А может, она тоже пользовалась услугами Мигеля? Когда клуб уже закрыт, а? А может, еще что-нибудь? От тебя можно ждать любой пакости. В общем, в субботу Джорджия боялась быть одна, ей нужно было прикрытие. Но никому, связанному с ОВМ, не позволено болтать лишнее, и Джорджию пришлось убрать. А убрать человека для тебя — все равно что муху раздавить. Набрала номер и шепнула Сипелям. Раз плюнуть. Именно ты заговорила тогда про телефоны, помнишь? Мэгги заерзала: — Позвонить им мог кто угодно. Почему обязательно я? — А-а, вот как заговорила. — Я усмехнулся. — Значит, ты признаешь, что это дело рук Сипелей? — Нет. Я ничего не признаю. — Но ты стояла во главе. Не Пресс, а именно ты. Когда я убил Пола, второй братец пошел почему-то не к Прессу, а к тебе. — Откуда ты это взял? — От тебя, Мэгги. Ты сама себя выдала. Она, не понимая, вытаращила глаза. — Как дважды два, Мэгги. — Я показал отнятый у нее револьвер. — Вот это называется хранением краденого. Я не шутил, когда говорил это. У тебя был мой тридцать восьмой. Ты сама его сюда принесла. Правда, убивать ты собиралась не меня, а Трэйси. Я свой револьвер в последний раз видел, когда отдавал его Сипелям у Нарды в доме. Пресс с тех пор никого из них не видел. И получается, что ты его могла взять только у Питера. Если непонятно, могу объяснить письменно. — Не знаю я никакой Трэйси. И вообще не понимаю, о чем ты. — Мэгги начала заметно нервничать. Она то и дело облизывала пересохшие губы. — И с чего бы это вдруг я вздумала затыкать рот какой-то Трэйси? — С чего, ты спрашиваешь? Хорошо, сейчас объясню. Я обернулся к входной двери и позвал Трэйси. Слышно было, как по коридору быстро застучали ее каблучки. В дверях я ее встретил и подвел к Мэгги. — Ну так что, Трэйси? — как ни в чем не бывало спросил я. Трэйси не подвела. Она сказала то, что нужно, и так, как нужно. Будто репетировала по меньшей мере полчаса, а не несколько секунд в лифте. — Да. Я абсолютно уверена. Там была эта самая женщина. — Спасибо, милая. Что скажешь, Мэгги? Или это мне тоже изложить в письменной форме? Никакой писанины, однако, не потребовалось. Мэгги была явно напугана. — Правильно, Мэгги. Конечно же ты не была уверена, что она тебя как следует рассмотрела. Я имею в виду там, в храме, когда ее вели по лестницам. Но ты высунулась не вовремя. Да, она плакала, когда ее вели, но твое лицо она не забыла. И, конечно, она, увидев тебя в храме, не могла не сообразить, что ты прямо причастна к ОВМ. Следовательно, ее ты тоже решила прикончить. Глупо же оставлять свидетелей, верно? Когда Питер передал тебе мой револьвер, ты правильно сообразила, что мы сбежали. Потом ты правильно рассчитала, что Трэйси дома, и позвонила, притворившись, что это я. Трэйси мой голос по телефону не слышала, тебе здесь повезло, и попалась. Но чтобы избавиться от Трэйси, сначала тебе надо было убрать с дороги меня. Встретиться с нами обоими в одно и то же время ты не решилась. О'кей, тогда ты звонишь мне, придумываешь свидание у черта на куличках и беспрепятственно проникаешь в офис. К сожалению, я вернулся скорее, чем ты полагала. И ты здорово придумала — воспользоваться моим же оружием. Ты, Мэгги, не была уверена, знаю ли я что-нибудь, но ты не могла, никак не могла оставить в покое Трэйси. А когда Трэйси убита из моего кольта, получается, что и я замешан не на шутку. Но, дорогая моя Мэгги, странным было то, что телефон зазвонил сразу же, как только я вошел в офис. Как будто за мной следили. Тебе бы подождать немного, но… Или у тебя времени не было? И почему вдруг на перекрестке Мэйн именно с Сотой? Почему не с Десятой или Двенадцатой? Или вообще где-то поблизости? А потому, что тебе надо было загнать меня подальше и выиграть время. Ясно как Божий день. Все, Мэгги. Твоя песенка спета. Тебе конец. И ты должна это признать. Мэгги кусала губы и молчала. Воспользовавшись этим, я отозвал Сэмсона в сторонку, и мы говорили так, чтобы никто не слышал. Сэм перешел на шепот: — Все идет отлично, Шелл. У меня идея. Я сейчас беру Пресса и занимаюсь им где-нибудь в другом месте, О'кей? Мне кажется, я сумею найти комнату на вашем этаже. А ты продолжай наседать на эту жирную перечницу. Кто-то из них должен не выдержать, согласен? — Согласен, Сэм. Договорились. Я откинул барабан тридцать восьмого, все патроны были на месте. — Стой, Сэм, погоди минутку. Пора признаться, что кое-что от тебя я все-таки скрыл. Тогда у Нарды, когда я взял стакан из ванной, я прихватил еще и кое-какие журналы. В них расписывались люди, приходившие на утренние моленья. Сэм наморщил лоб и задумался: — То есть ты хочешь сказать, что имеешь на руках списки выпущенных ими наркоманов. Тех, естественно, кто ходил регулярно. — Точно так, Сэм. А с некоторыми я даже поговорить успел. Сэм обиженно скривил губы: — И ты, такой-сякой, посмел это от меня утаить? Да ты же после этого последний предатель… Ну ладно, где они, эти журналы? — Они здесь. В офисе. В старых номерах «Тру», прямо у меня на столе. — Так дай же хоть один посмотреть. — Что, сейчас? — Ну конечно. Я ж никому ничего говорить не буду. Пока. Зато наши новые приятели попрыгают, вот увидишь. — Он посмотрел на Пресса, потом на Мэгги, снова на Пресса. Те сидели, словно чужие друг другу. — Очень хочу увидеть их реакцию, когда ты достанешь журналы. Надо полагать, оба знают, что журналы у тебя? — Пресс точно знает. Они же хранились у него в комнате. А вот Мэгги — это вопрос. Пресс мог испугаться и скрыть от нее. Так что есть шанс. — Отлично, Шелл. Действуй. Я подошел к столу и встал рядом с Трэйси. — Прости, дорогая, только ради Пита, — сказал я, выдвигая вращающийся стул, — садись вот сюда и наблюдай. Трэйси такая моя вежливость застала врасплох: — Ничего, ничего. Я бы могла и постоять. Она была бледна и, похоже, только сейчас начала осознавать, что произошло. Вернее, то, что чуть было не произошло. Трэйси села, и я раскрыл лишенные внутренностей старые подшивки. Журналы лежали на месте. Я достал оба и со словами: «Один тебе, Сэм», — сделал шаг в его сторону. Но Сэм в этот момент смотрел не на меня, а на мадам Риморс. Я тоже взглянул. Мэгги совершенно забыла, где находится. Потеряв всякий контроль над собой, она приподнялась и ничего не видела, кроме злосчастных журналов. Она хотела что-то сказать, но получилось невнятно, затем, так и не закрыв как следует рот, Мэгги качнулась вперед, к Прессу, в два гигантских, невероятных прыжка очутилась с ним рядом и отвесила ему такую оплеуху, что тот опрокинулся и кровь ярко-красным ручьем хлынула у него из носа. Глава 22 Мэгги нависла над Прессом всей своей огромной тушей и норовила ухватить его за горло. Помешал Сэм. Он по-кошачьи, с резвостью для его комплекции необычайной, прыгнул вперед, схватил ее руки и завел их ей за спину. Она и так уже успела слишком, много напортить. На Пресса жалко было смотреть. Сэмсон силой усадил Мэгги обратно на стул, и она сидела теперь, тяжело дыша и гневно сверкая глазами, а гигантские груди ее ходили ходуном, словно качающиеся на волнах надувные мячи. Затем Сэм взял переданный мной журнал, заговорщически подмигнул и, дернув Пресса за шиворот, потащил его за собой из комнаты. Я придвинул стул и сел напротив Мэгги, Пришлось принять определенные меры предосторожности. Во-первых, я сел не очень близко, вне зоны досягаемости ее пудовых кулачищ, а во-вторых, положил на колено тридцать восьмой. — В чем дело, Мэгги? Ты разве не знала, что Пресс открыл нам кое-какие секреты? А как бы иначе, по-твоему, мы столько всего узнали? Откуда у меня журналы, как ты думаешь? Шевели же мозгами, сестричка. Мы что, его сюда на свидание к тебе привели? Вовсе нет. Неужели ты и вправду подумала, что я все сам выдумал? Это невозможно. Видно было, что Мэгги сомневается и мысли у нее в голове появляются и исчезают одна быстрее другой. Она не знала, что делать. Говорить или молчать, запираться или признаваться. — У тебя… у тебя ничего на меня нет! — Но слова ее звучали неубедительно даже для нее самой. Я расхохотался. Прямо ей в лицо. Открыл наугад оставшийся у меня журнал, пролистнул несколько страниц, но краешком глаза постоянно следил за ее действиями. Мэгги не выдержала: — Предположим, я что-то знаю. Что с того? — Расскажи мне это что-то. — И что я за это получу? — Не знаю, Мэгги. Ничего не обещаю. Частный сыщик не может обещать неприкосновенность или что-нибудь в этом роде. Но ты, безусловно, знаешь о выдаче сообщников, не так ли? Уж приятель-то твой — бывший приятель, извини, — точно знает. Вот и подумай. Для спасения души, так сказать. Если, конечно, хоть что-нибудь от нее у тебя осталось. Мэгги в который раз оглядела комнату. Вытерла о себя вспотевшие ладони, но ничего не сказала. — Подумай, Мэгги. Мы уже и так все знаем. Или почти все. Так что ты подумай. Она думала. Долго думала. Думала до тех пор, пока не вернулся Сэмсон. — Готово, Шелл. Я вызвал машину по рации, и Пресс сейчас уже, должно быть, в главном управлении. Дает показания под присягой. Жирная туша Мэгги затряслась. — Что-то я не очень понимаю. Какие показания, какая присяга? — Другими словами, миссис Риморс, — пояснил Сэм, — Пресс делает официальное письменное заявление. В присутствии свидетелей говорит слова клятвы, ставит свою подпись. Его показания под присягой в данном случае — это то, что тебя погубит. — Что-о? Меня погубит? Но Сэм не обращал на нее никакого внимания: — Отдел, в частности, занимается расследованием убийства Джорджии Мартин. И Пресс мне об этом рассказал. В субботу вечером она, — Сэм кивнул на Мэгги, — звонит в храм и говорит, что возникли неприятности… — Ты все врешь, сука! — заорала Мэгги. — …что возникли неприятности, — повторил Сэм. — Она имеет в виду неприятности в «Эль Кучильо». Она велит Сипелям приехать туда и разобраться с мисс Мартин и с тобой. Ловко, правда? А сам Пресс, получается, в этом деле вроде бы и ни при чем. Миссис Риморс говорила не с ним, а с одним из Сипелей — с Полом. И Пресс узнает об убийстве, когда все уже кончено. Он, естественно… — Стоп, стоп, погоди, — пыталась прервать его Мэгги. — Он, естественно, не может быть нами задержан как соучастник, если только… — Да постой же ты, замолчи, дай сказать! — Мэгги приподняла зад от сиденья. Тут Сэм ее заметил: — Тебя что-то гложет, Мэгги? — Я не позволю ему. — Она решительно села, приосанилась и оглядела нас обоих с ног до головы. Наконец, шумно выдохнув воздух, она заявила: — Он врет. Он сидит в этом дерьме так же, как и я. Правильно, я звонила из клуба, из «Эль Кучильо». Но говорила с Прессом. Лично. Лично с ним, это вам ясно? Я могу тоже повторить слова клятвы. А уж Сипелям приказал он. И он самый настоящий сообщник, или как это у вас называется. — Хм. Интересная вещь получается. А Пресс мне по-другому рассказывал. — Пресс — мерзавец! Брешет, падла! — Миссис Риморс, вместо того чтоб ругаться, можно сделать письменное заявление. И подписаться, чтобы все законно. Бумага и ручка у тебя найдутся, Шелл? Пока я шарил у себя в столе, Мэгги, по всему было видно, раздумывала. Она по-прежнему на что-то надеялась. — Но мы, конечно, можем все оставить и так, как есть. Большой разницы… Эти слова Сэма ее добили. — Я подпишу заявление. Дальше пошло легко. Начав рассказывать, Мэгги уже не останавливалась. Она завязла слишком глубоко. Когда на ее жизненном пути встретился Пресс и его Общество Внутреннего Мира, Мэгги уже занималась нелегальной перевозкой наркотиков, но не в таких масштабах. Религиозная контора Пресса заинтересовала Мэгги. И ее изворотливый ум изобрел такое гнусное мошенничество, о каком страшно подумать. Общество уже само по себе было достаточно надежным прикрытием для контрабанды героина, но ее порочной натуре этого было мало. Мэгги придумала, как искусственно создавать потребность в продукте. Элементарный закон спроса и предложения. Сначала она организовала предложение: маковые поля в мексиканском штате Синалоа огромные, и весь конечный продукт она не знала, куда девать. Тогда Мэгги наняла посредников, контактеров, одного из них — чувствительного латиноамериканца Хуана Порфирьо — я встретил в «Эль Кучильо». Теперь оставалось только взвинтить спрос. А будет спрос — будут и барыши. Нужны были наркоманы. И их решили готовить в ОВМ. Чуть-чуть морфия или героина в заряженной Нардой «космической жидкости» выпивалось в религиозном экстазе, слащавые ночные увещевания действовали как гипноз, и, пожалуйста — через несколько недель спрос обеспечен. О ста процентах посещающих речь, конечно, не шла, но даже десяти или пятнадцати процентов хватало, чтобы увеличить прибыли до баснословных размеров. Особенно хорошо стало, когда Мэгги и Пресс начали получать из Мексики чистый порошок. Смешивали один к десяти, а то и больше, со сгущенным молоком и без всяких посредников скармливали нуждающимся. Об этом аспекте деятельности ОВМ знали только Мэгги, Мигель и Пресс. Не пойманным нами оставался один Мигель, он прятался в доме Мэгги в долине Сан-Фернандо. Она дала его адрес. Итак, Мэгги подкинула Прессу идею, оговорила для себя максимально возможную прибыль, нашла Джордана Брента, который должен был сочинять заумные речи, и заставила Нарду весь старый штат разогнать. Вместо них взяли новых помощников, и дело пошло. Настоящий крупный бизнес. И запутано так, что сам черт ногу сломит. Наркотики хранились прямо в «Эль Кучильо». В банках импортированного из Мексики «чили». И не просто хранились, а значились в меню и подавались в составе «чили» к столу. Неслыханно! Мэгги подписала длинное путаное заявление, к тому же неграмотно написанное, а Трэйси, Сэмсон и я поставили подписи в качестве свидетелей. Маргарет Риморс была уязвлена и повержена. Сэмсон позвонил к себе и вызвал машины. Когда все встали, чтобы идти, а Сэмсон засунул заявление Мэгги в карман, я обратил внимание, что брюки у него болтаются и он вынужден придерживать их одной рукой. Причина этого заключалась в том, что у него отсутствовал ремень. — Сэм, — я решил проверить тут же возникшую догадку, — где твой ремень? — Что? — Ремень твой где, спрашиваю? — О, ремень? — Да-да, ремень. — Видишь ли, я его потерял. — Ну конечно, Сэм. Потерял. А где, не скажешь? — А черт его знает. Я, Шелл, уже не помню. — Эх ты, Сэмсон, старый пес. А как тогда ты расколол Пресса, поделись? Неужели психологическое воздействие? Или стукнул по голове телефонным справочником? А может, ты спустил ему штаны и взял ремень? Или связал и на время оставил? Капитан Фил Сэмсон из отдела по расследованию убийств усмехнулся: — Послушай, Шелл, уж не думаешь ли ты, что ты один такой гений? Меня распирал смех. Мэгги, однако, в нашем веселье не участвовала. В глазах у нее загорелась такая животная ярость, что мне стало не по себе. — А-а-а-а-а! — взвыла она. — Продажные сволочи! Пошли вы все… Остальную часть заключительного высказывания мадам Риморс я здесь опускаю. Глава 23 После того как я помог Сэму развязать Пресса, — а это означало, что мое предположение о том, что Сэм от него ничего не добился, подтвердилось, — и после того как мы отправили их вместе с Мэгги в главное управление, мы вызвали такси для Трэйси и уж только затем поехали к Сэму в офис, чтобы хорошенько все обсудить. Прежде всего Сэм удобно развалился в кресле. — Ну и дельце! С ума сойти. — Он начал загибать толстые пальцы. — Убийство, совершенное Прессом в прошлом, — раз. Второе убийство — когда появилась угроза разоблачения. Хотя рано или поздно разоблачение наступило бы так или иначе. Застрелили Джорджию Мартин. Следующее — контрабанда и торговля наркотиками. Погибают еще несколько человек. Затем — самоубийство. — Самоубийства не было, Сэм. — Но я имею в виду Лорен. Возлюбленную Пресса. — Это было не самоубийство, Сэм. Ее убили. Сэм пожевал сигару и, не вынимая ее изо рта, продолжал выпускать слова вместо дыма: — О'кей, Лорен убили. И нам надо начинать все сначала, так, по-твоему? Или у тебя уже готова версия? — Как сказать. По крайней мере, я знаю, кто ее убил. — Кто? — Джорджия. Джорджия Мартин. Сигара была совершенно новая, но Сэм вдавил ее в пепельницу так, что та рассыпалась в крошки: — О'кей, Шелл. Я понимаю: ты хочешь выговориться. Давай, я слушаю. Как ее убили? Почему Джорджия? Я чувствовал себя очень усталым. Усталым и разбитым. Словно на плечах у меня тонна груза. Я бы запросто мог проспать двадцать четыре часа кряду. Закурив сигарету и пару раз глубоко затянувшись, я начал: — Интересно, правда? Джорджия Мартин. Опять она. С нее все началось и ею же заканчивается. Порочный круг, каких поискать. И труднее всего ответить на вопрос: «Как?» Нам известно, что она была связана с ОВМ, являлась одной из принявших, так сказать, Учение, знала в храме все ходы и выходы. Я думаю, она попалась на крючок через кого-то из Сипелей, — можешь сам спросить об этом у Трэйси. В любом случае, по словам Трэйси, и не только по ее, получается, что такое сумасбродство у Джорджии в крови. Для Джорджии не составило бы особого труда забраться к Лорен в комнату и подмешать в принимаемое той снадобье цианистый калий. И то и другое с виду очень похоже, ты знаешь. Сработало в не сейчас, так потом. И вот когда Лорен потребовалось очередное впрыскивание, — а она уже сидит на игле, Джорджия это знает, и если она не законченная наркоманка, то время от времени «взлететь» ей просто необходимо, — Лорен колется и — бац! — умирает. Убийство! Уж кто-кто, но Джорджия, которая принимала наркотики сама, не могла не обнаружить у Лорен тех же симптомов. Хотя не исключено также, что Лорен ей по-дружески проболталась. — Я помедлил и снова глубоко затянулся. — Вывод. Джорджия могла это сделать без каких-либо ухищрений. Будь у нее на это причина. Отсюда второй вопрос: какая причина? — Да-да, почему? — Давай посмотрим на Джорджию со стороны. Кем она была раньше? Приятный, милый ребенок. Сумасбродная? Немного есть. Но в целом — вполне порядочная девушка. И вдруг попадает в непривычную обстановку Общества Внутреннего Мира, как губка впитывает в себя чепуху Нарды, хотя эта чепуха не так уж и безобидна. Жаль, ты его в деле не слышал. Я допускаю, что Джорджия начала в него влюбляться. Испытывать подсознательное влечение к своему «поводырю». А что? Это не такая уж и редкая вещь между доктором и пациентом. Особенно что касается психиатров, спроси любого. Но наступает момент пробуждения. Оказывается, все это время ей давали морфий через рот. Ее предали. Удар ножом в спину. А наркотик-то влечет. И кто виноват? Ага, виноват Нарда. Он притворялся. Посмеялся над ней — и в кусты. Его сладкими устами она пила не мед, а приворотное смертельное зелье. Смотрим дальше. Джорджия больна, она это знает, как знает и то, что в жизни ей ничего хорошего больше не светит. Надо поквитаться с Нардой? Элементарно. Убить его можно. Но не слишком ли быстрая смерть для такого негодяя? Он же не успеет помучиться. А Джорджия хочет обязательно заставить его страдать. Но как? Появляется идея. Она наверняка, как и я, как и писака Джордан, заметила, какие Нарда и Лорен строят друг другу глазки. Джорджия ревнует. Ей хочется отомстить. И учти, что, когда это начинает происходить, Джорджия либо постоянно находится под кайфом, либо не думает ни о чем другом, кроме того, как этот кайф получить. Помимо всего прочего, Джорджия — женщина, а что в голове у женщины — одному Богу известно. Нарда столкнул ее в преисподнюю. Так пусть же он сам испытает, что это такое. А он это испытает после того, как лишится любимой забавы — чудненькой маленькой Лорен. И все. У Джорджии сказано — значит сделано. Но, увы, насладиться местью ей не удалось. Сэм, я уверен в одном: где бы сейчас ни находилась на том свете Джорджия — ей очень весело. — Возможно, возможно… — Сэм закивал в знак согласия. — И последнее, Сэм. Помнишь, как все началось? Умирая, Джорджия могла говорить только шепотом. «Нарда… я… убила…» — и последнее слово было «его…». Тогда я, естественно, ничего не знал. В частности, кто такой Нарда. Но в ходе расследования многое прояснилось. Я бы предложил три варианта того, что пыталась сообщить мне Джорджия. Первый: она хотела сказать, что убила Нарду. Второй: она хотела сказать, что убила кого-то, кого приняла за Нарду. И третий: она говорила не о Нарде, а о ком-то другом. Четвертого быть попросту не может. Хорошо, сейчас нам известно, что Джорджия и Нарда друг друга знали. Пресс сам тебе это сказал, когда ты и твои ребята приехали к нему в первый раз. Он был, по твоим словам, «живее не бывает». Следовательно, Джорджия имела в виду совсем не Нарду. Она пыталась сказать «его любовницу», или «его девку», или «его» еще что-то, — не знаю. Отсюда и шипящий шепот, как будто фраза не окончена. К сожалению, мы никогда не узнаем этого самого последнего слова. Джорджия хотела исповедаться перед смертью, Сэм. И частично она это сделала. Видя, что Сэм ничего не отвечает, я продолжил дальше: — Конечно, это останется между нами. Всего лишь теория. Гипотеза. Доказать я не могу. И никому никакой пользы от того, что выплывет еще одно убийство. И меньше всего ее отцу или Трэйси. — Да, доказательств нет, — согласился Сэм. — Похоже на один из твоих сладких снов, Шелл. Мозги у тебя, будем считать, с воскресенья еще не прочистились. Самоубийство, на том и делу конец. И больше к этому не возвращаемся. Несколько минут мы сидели молча. Каждый думал о своем. Я встал первым, сказал Сэму, что пора спать, и крепко пожал его большую твердую руку. И как всегда, мне было чертовски приятно пожать руку отличному полицейскому и хорошему человеку. Глава 24 Я сидел на диване у себя дома и попивал виски. Крепкий напиток приятно холодил горло, согревал пищевод и, проникая все глубже и глубже, достигал желудка, откуда расходился по жилочкам и кружил голову. Я расслабился. Расплылся, как пьяная амеба. Веки слипались, и разомкнуть их становилось все тяжелее и тяжелее. Совсем отчаявшись полностью открыть глаза, я до конца откинулся на подушки и взглянул на Лину. И хотя я видел ее лишь в четверть глаза, выглядела она потрясающе. Лина по-кошачьи свернулась в клубочек на ковре у моих ног. Положив руки мне на колени и подперев голову ладонью, она меня разглядывала. Черные волосы свободно свисали почти до самого пола. Лина так и не сняла еще моей рубашки, и ниже пояса у нее по-прежнему были мои брюки с закатанными штанинами. — Querido. — Длинные, иссиня-черные ресницы томно опустились и так же томно поднялись. — Какая ужасная история. Невероятно. Эта Мэгги. Этот Мигель! — Она передернула плечами. — Ужасная. Очень верное слово. К ним подходит. Они во много раз хуже, чем те наемные убийцы, которые на них работали. И те и те убивают, но эти убивают медленно, год за годом, высасывая деньги, лишая свои жертвы всего: положения в обществе, разума и, в конце концов, жизни. О Боже! Когда я начинаю думать, что ты тоже крутилась вокруг Мэгги и что тебя могли… — Не надо, Шелл. Со мной же все в порядке. — Послушай, милая, сегодня уже поздно, но завтра… впрочем, завтра уже наступило. То есть я имею в виду — сегодня днем… в общем, тебе можно отсюда уходить. Опасность миновала. Преступники за решеткой. Дело завершено. И ты можешь идти. Длинные черные ресницы снова опустились. Лина наморщила лоб и задумалась. Но это продолжалось недолго, в следующую секунду она уже опять смотрела на меня широко открытыми глазами и хитро улыбалась: — Но, Шелл, ты же сам только что сказал, что расследование не совсем закончено. Что обязательно надо найти и поймать тех, кто выращивает сырье и везет его через границу. Контрабандисты, торговцы и прочие должны быть пойманы и арестованы, так? — Ну-у… да, все правильно. Но сейчас это дело Сэма и его команды. Он передаст его в отдел по борьбе с наркотиками. Им займутся правительственные чиновники. На выяснение деталей уйдет время. К тому же надо учесть, что сырье добывали в Мексике. А это значит… Но тебе, Лина, больше действительно ничего не угрожает. Широкая хитрющая улыбка Лины говорила сама за себя. Она высунула кончик языка и, проведя им по нижней губе, вдруг прищурилась, прижалась щекой к моему колену и заявила: — Не знаю, Шелл, но мне страшно. Я боюсь. Как бы кто меня не прирезал. По-моему, мне безопаснее оставаться здесь, нет? Я не выдержал и усмехнулся. Потом запустил руку ей в волосы и откинул их назад. Лина подняла голову и, вставая на ноги, таинственно шепнула: — Подожди минутку. Она пошла в спальню. А я тем временем сделал хороший большой глоток, вернее, набрал виски в рот, но не глотал, а согревал его языком, пытаясь ощутить каждый проникающий в меня градус, и думал. «Завтра — первым делом к господину Мартину. Засвидетельствовать почтение. Поздороваться с Трэйси. Связаться с Сэмом. С писателем тоже обязательно поговорить. С Джорданом Брентом. Заглянуть в офис, нет ли чего. К черту! К черту все! Проспать весь день и ни о чем не думать». Я зевнул, прикрывая рот рукой. — Querido. — Низкий, глубокий, чарующий голос Лины. Зевок пришлось прервать, я повернулся в сторону спальни и чуть было не откусил палец левой руки, так и оставшейся у рта. Из спальни, конечно, вышла Лина. Но это была та Лина, которую я видел в «Эль Кучильо» в первый вечер. Помните? Тугие, сидящие словно влитые шорты; ярко-алое болеро, не совсем скрывающее высокую, роскошную грудь, до которой ей самой, казалось, нет никакого дела, но от которой сходили с ума завсегдатаи «Эль Кучильо»; черные чулки на длинных ногах, золотистая кожа и черные туфли с высокими каблуками. Лина даже собрала вверх и уложила на макушке волосы, чтобы все было точно как в первый раз. — Ну что, querido, — подошла она ко мне, покачивая бедрами, — разрешишь с тобой присесть? — О, к-конечно. С-садись. — Значит, ты решил, что завтра я должна отсюда уйти? — Э-э… видишь ли… — Свинья. — Хм, я… Лина села рядом на диван и положила голову мне на плечо: — Давай поговорим, Шелл. Просто поговорим. — Хорошо, Лина. Давай, я согласен. Говорила в основном она. И в основном шепотом. Говорила много и долго и все на ухо, то по-английски, то по-испански, а сама в это время терлась щекой, а пальцы ее по мне так и бегали, так и бегали — по лицу, по шее… Короче, наш разговор мне очень понравился. Я почти не отвечал. Разве что отдельными слогами и междометиями. Меня куда-то несло, кружило, и так это было приятно, что все забылось и я даже с Линой, даже с такой женщиной, начал засыпать. Она меня убаюкала. «Завтра… а что завтра? Нет, надо отдохнуть. Сэм подождет. Офис тем более. Остаются Корнелл Мартин и Трэйси. Но к ним можно в любое время. Трэйси. Досталось бедняжке. Милая, славная Трэйси…» — Шелл, скажи, я тебе нравлюсь? — Конечно. Конечно, Трэйси. Молчание. Мертвая тишина. — Трэйси?! Трэйси?! Marrano cochino! О, мое ухо! Ему опять досталось. Я уселся прямо. Спать больше не хотелось… — Я что-то сказал? Но, Лина, я же… подожди, моя страстная, я же хотел… Ты — свинья! Свинья, свинья, свинья! — Лина вскочила с дивана, замахала кулаками, а дикая разъяренная красота ее стала еще прекраснее. Испанские оскорбления летели в меня одно за другим. — Deqenarado! Mentiroso! Enqanador! [18] Я убью тебя! Прикончу! Выцарапаю глаза и раздавлю как виноградины! Perro mentiroso! Те rasqunare la сага! La rasgare! Perro enqanoso! [19] — Постой, Лина, прекрати. Милая, подожди минутку. Это ж ошибка. Спросонья слетело. Я вовсе не имел в виду… я не хотел… 18 Ты же дегенерат! Лжец! Обманщик! ( исп. ) 19 Лживый пес! Я расцарапаю тебе лицо! Разорву его! Подлая собака! ( исп. ) — Tu eres el diablo mismo! Lo mato como… [20] Дьявол, дьявол, дьявол! Я ничего не мог поделать. Оставался единственный выход. Нет, я ее не стукнул. Это-то зачем? Я сделал то, что надо. А как бы я еще сумел ее остановить, а? 20 Ты же сущий дьявол! Убью как… ( исп. )