Ионафан Кингстон-Литтль. Вождь американских патриотов. С позволенья мистера, он воспользуется автомобилем, как трибуной. Ундерлип позволяет.

Ионафан Кингстон-Литтль — пухленький катышек, но голос у него иерихонская труба. Тише! Тише! Слово Кингстону-Литтлю.

— Плевать на демократов! К черту социалистов! Америка для чистокровных американцев. Негры, евреи, китайцы, немцы все зеленые трепещите! В Америке будет сильная национальная власть. Работу и права только американцам. Остальные пусть убираются ко всем чертям!

Кепки и котелки летят в воздух. Подброшенный сотнями рук Ионафан Кингстон-Литтль летит в воздух. Гремит «Янки-Дудль». Ревет труба. Бухает барабан.

Полезные ребята. Ундерлип лезет в автомобиль, удобно усаживается на упругом сиденье и напевает про себя;

— Три-ди-дим-ди!

Рожок хрюкает три раза, и автомобиль трогается в путь.

Поднимаясь в лифте на десятый этаж, Ундерлип пребывает в неизменно отличном расположении духа и, продолжая напевать свое «три-ди-дим», снисходит до маленького панибратства с мальчиком в красной курточке, в галунах и золотых пуговках, поднимающим лифт. Он захватывает двумя пальцами, большим и указательным, розовую щеку мальчика и щиплет ее:

— Три-ди-ри… Имя?

— Тедди, мистер.

— Возраст?.. Ди-ри-дим.

— Четырнадцать, мистер.

— Ди-ри-ди-ди… Патриот или красный? Хо-хо!

— О, мистер! Мой дядя…

— Что твой дядя, бой?

— В организации Кингстон-Литтля.

— Дри-ди-ри-дим… Получай, бой.

Маленькая желтая монетка перекатывается из пухлой ладони Ундерлипа в сложенную лодочкой ладонь юного патриота, у которого на щеке цветет розочка от снисходительного щипка хлебного короля.

А хлебный король, выйдя из лифта, направляется через приемную акционерной компании «Гудбай» в директорский кабинет. В приемной посетители. Кивок головы направо, кивок налево, два-три рукопожатия. По очереди, мистеры и миссис, по очереди, дри-ди-ри-дим… Ах! Его преосвященство. Какая честь! Конечно, вне всякой очереди. Пожалуйста.

У его преосвященства накрахмаленное лицо. Оно мертво, деревянно, и когда его преосвященство говорит или смеется, то размыкается только узенький бледно-розовый шнурочек губ и золотится ряд великолепно сделанных зубов.

Преосвященство садится в кресло, сохраняя свою крахмальность. Ундерлип хочет сказать свое «дри-дирим», но спохватывается и маскирует вырвавшееся было легкомыслие кашлем.

Замороженным голосом его преосвященство произносит:

— Я получил пакет акций компании «Гудбай». Примите, мистер, глубокую благодарность церкви.

Таким же ледяным голосом Ундерлип отвечает:

— Правление нашей компании находит, что церкви не подобает существовать мелкими случайными даяниями. Наше правление делает почин. Церкви подобает быть акционером и распоряжаться дивидендами.

Бледно-розовый шнурочек размыкается.

— Да, дивидендами.

— На акции вашего преосвященства получается дивиденда триста тысяч долларов.

— С божьей помощью, триста тысяч долларов.

— Скоро будут выборы.

— Выборы, — доносится эхо из-за золотых зубов его преосвященства.

— Палаты должны быть послушны верховной власти.

— Должны.

— А власть должна слушаться голоса патриотов.

— Да, патриотов.

— Итак, церковь разделяет наши взгляды.

— Церковь разделяет… благословляет.

Его преосвященство делает благословляющий жест, торжественно прощается и торжественно уносит свое накрахмаленное тело из кабинета хлебного короля.

Лицо Ундерлипа тотчас же размораживается, и он, приоткрыв дверь, звенит:

— Ди-ди-дим… Кто следующий?

В промежутке времени, пока входит следующий, Ундерлип хлопает себя по тому месту визитки, где находится боковой карман с бумажником, смеется:

— Ха-ха-ха! Церковь. С божьей помощью.

Следующий — Редиард Гордон, директор «Нью-Йоркского Вестника». Весь в устремлении вперед. Куда угодно и что угодно.

— Я доволен вами, мистер… Дри-ди…

Верхняя половина туловища Редиарда Гордона устремляется к Ундерлипу, тогда как нижняя, утвержденная на желтых массивных ботинках, остается на месте:

— Мистер, наша газета…

— Моя газета, — поправляет Ундерлип.

— Ваша газета, мистер, завтра открывает кампанию за высокие пошлины на иностранный хлеб.