Когда коту надоела игра, он отправился проведать второго кота и лизал его морду, пока тот не очнулся и, в свою очередь, не лизнул первого.

Оба помчались на кухню. Второй кот поработал над другим буфетом и сумел его открыть. За дверцей оказалось мусорное ведро. Второй кот опрокинул его, и оба, отпихивая друг друга, полезли в пакет. Первый кот учуял запах рыбьих костей и цыпленка. Но, перебивая соблазнительные ароматы, в нос ударила смертная вонь той дряни, что льется изо рта ног-стволов, со слабым оттенком мертвых цветов и сексуальных частей самок, принадлежавших Укравшей место кота.

Первый кот взвыл, выпрыгнул из пакета и бросился в гостиную. Там по-прежнему пахло ногами-деревьями и той дрянью, что льется изо рта.

Все, как было.

Подошел второй кот, обнюхал ноги-стволы и ту дрянь, что льется изо рта. Потом чихнул и затряс головой. И тут же вспрыгнул на диван, где котам не позволяли лежать, когда ноги-деревья был дома. Первый кот ждал окрика, хлопков, шума, шлепка свернутой газетой, после которого коты всегда разбегались по углам, но ничего такого не случилось. Первый кот поглядел на ноги-деревья, огляделся и вскочил на диван, поближе ко второму коту.

Они ждали.

Кто их накормит?

Первый кот заснул.

В одной горной деревне, у самой верхушки мира, где вершины гор — словно мечи из снега, жили две молодые женщины. Однажды утром та, которая помоложе, пришла к той, которая постарше.

— Аннасин, — сказала та, которая помоложе, — я пришла тебя предупредить.

— Предупредить о чем?

— Говорят, перевал очистился от снега и к нам идет человек.

— Какой человек? И что мне за дело до этого человека. Или, по-твоему, мне нужен муж?

— Нет, он охотник на ведьм.

И тогда та, которая постарше, а ей было тогда двадцать лет и три года, присела на стул и сказала:

— Я не ведьма.

— Правда? А люди думают наоборот. И знаешь, что странно — я обошла все дома с этим известием, и многие женщины тут же белели лицом и отвечали мне: «Я не ведьма».

Аннасин сказала:

— Уходи, Марисет. Это все бредни. Пустые бредни.

Марисет кивнула и вышла.

Аннасин сидела и думала. Про зиму, когда она зажигала огонь, просто щелкнув пальцами. Про летние ночи, когда она танцевала на сочных горных лугах и потом воспаряла как будто до самой луны. Она лечила кашель и зубную боль. А на одного парня, который пытался завалить ее в лесу, она наслала такую боль в животе, что его аж скрутило.

Аннасин поставила в печь пироги, но на сердце было тревожно и тяжело. А через час к ней вошла стройная серая кошка — бледная, словно небо перед рассветом.

— Пойдем со мной, Аннасин, — сказала кошка. — Пойдем со мной, потому что так надо. — Она говорила человеческим голосом, и Аннасин, пока слушала этот голос, вдруг почувствовала, как ее тело стремительно уменьшается, и вот она уже стоит на полу на четырех лапах, и ушки торчат на макушке, и хвост метет рассыпанную муку, и серый нос втягивает в

себя запах пекущихся пирожков.

— Ведро воды на тебя, Марисет, — сказала Аннасин.

— Пойдем, — сказала Марисет.

Они вместе вышли из дома и направились вдоль по улице.

Никто на них и не смотрел, на двух кошек. Они прошли за поленницами, под тенью загонов для коз, и даже козы с их желтыми глазами — но не желтее кошачьих глаз Аннасин с Марисет — не попытались их остановить.

Аннасин с Марисет добрались до подножия холма за деревней. Поднялись на холм и на второй холм — повыше. Прошли сквозь сосновый лес и оказались на пастбище, куда пастухи водят летом коз. Там еще оставалось немного травы, а вокруг громоздились горы с вершинами, словно мечи из снега, а над горами синело небо.

— Пойдем к водопаду, — сказала Марисет.

И они побежали по влажному торфу, к подножию гор, где пенился водопад. За стеной ревущей воды, в пещере синих цветов, они уселись на камне, поросшем мхом, — две серые кошки.

— Теперь мы пропали, — сказала Аннасин.

— Теперь мы в безопасности, — отозвалась Марисет.

Но Аннасин помнила, что ее юное тело осталось в доме — на стульчике перед печью, и она знала, что Марисет тоже оставила свое тело в своем доме, у церкви.

— Что скажут люди? — сказала Аннасин.