Тем временем работу комиссии залихорадило, заминусило, как выразился ревнитель словесности. Родственники Залесского шли волнами: покажите, и все тут, завещание Ильи Александровича. Завещание Федор Федорович показывал из рук, навынос не давал. Родственники привозили с собой специалистов, сличали подпись и почерк сами, почерк и подпись были Залесского. Федор Федорович уже не выдерживал и взрывался:

— Какая бы нам, посудите, корысть? Если бы кто подделывал, то легко бы задаться вопросами: для чего? кому выгодно? Как будто нам интересно третьи сутки гробить людей и технику. Кто еще нам, извольте спросить, подпишет сверхурочные, вы?

Побушевав в кулуарах, родственники объявили, что раз такой обман со стороны Залесского, то они отказываются участвовать в церемонии прощания, больше того, требуют расторгнуть договор с художником — автором эскиза надгробия, ибо не такой памятник заслуживает обманщик, вообще никакого не заслуживает, хватит ему номерного знака.

— Позвольте, — пытался вразумить родственников председатель, — но ведь авторское право позволяет вам получать деньги с посмертных публикаций в течение ряда лет.

— И все равно не простим, — отвечали родственники. — Ничего себе, вот, оказывается, какие у нас бывают члены Союза!

Отбившись от родственников, Федор Федорович открыл последнее заседание комиссии. Предоставил слово контролеру, который ездил следить за транспортировкой дома.

— Может, и не будет с местными властями неприятностей, дом-то не их, оформлен, но они требовали, чтоб владелица присутствовала при разборке, а ее не было.

— Какая владелица?

— Юридическая. Ариана, ваша секретарша.

Гул прошел по членам комиссии.

— Так почему вдруг мы взялись за этот дом? — спросил Федор Федорович и споткнулся — сам посылал за домом, сам разбирал подлинные документы о пребывании Залесского в данном доме, о назывании даже последним данного дома «пристанью души». — Еще что у вас?

— Когда мы подъехали, в доме кто-то был. Но один, или двое, или еще кто, не знаем. Выскочили в окно. Мы сфотографировали обстановку, пленка проявляется, вид с боков, сверху. В доме скромная обстановка, близкая к спартанской, но на стенах неприличные картинки, глядя на которые плевался наш пожилой, прошедший трудными дорогами рабочей биографии водитель. Он отказался было транспортировать дом, но другой, помоложе, заметил, что картинки по дороге все равно отрясутся, ведь не везде еще в Нечерноземной зоне сельские трассы на западном уровне. Далее, — контролер сверился с записями, — так. Чайник теплый, книг почти нет, обнаружены машинописные наброски, которые присовокуплены к протоколу поездки. Их оглашать?

— Нет! — закричала комиссия. — Присовокупить, оприходовать по графе задумок.

— Дайте сюда, — властно вмешалась Ида. Она взяла листок у контролера, прочла его и заявила: — Это не принадлежит Залесскому. Если он имеет отношение к данному листку, то только как машинистка. Почему? Зачитываю.

— Не надо! — закричали Иванин, Петрин, Сидорин. — В такой час! Как можете вы в такой час? — Последователи почина Залесского ужаснулись мысли, что кто-то в ближайшем будущем сможет подвергнуть сомнению их стиль, их почерк, их последнюю волю, нет, лучше не думать, или… или, может быть, пока не поздно, вернуться в обычное русло жизни. Вон ведь какие инсинуации.

— Такие факты бестактного отношения к праху не должны иметь прецедентов. Мужчины! — Это воззвала к мужчинам романистка И. Закоперникова.

— Раскачивать ситуацию ни к чему, — велел Владленко.

— Кощунство! — подвякнул романистке очеркист.

Я знал, что он очеркист, но все фамилию не мог запомнить.

— Какое кощунство? — спросила Ида. — Я ничего еще не зачитала. Я отвечаю за свои слова.

— Садитесь, Идея Ивановна, сядьте, сядьте, — приказал председатель. — Вы готовы, Михаил Борисович?

— Как пионер.

Ида села, сердито шепнув мне:

— Олега не стало, они теперь меня быстро в гроб загонят.

— Что за бумага, дай посмотреть.

Ида передала мне неровно оторванный листок. На нем, могу присягнуть, был такой же зигзаг, что и на том листке у старухи. Да! И слова те же: «Обет молчания».

— Видишь, — ткнула пальцем в них Ида, — «Обет молчания». Да чтоб Илюша два раза в неделю о себе не напоминал, у него недержание слов было…

Карандашик председателя напомнил о порядке.

— Э-э, э-э, все забываю, вот вы, вы (это мне), да, да, передайте Ариане, простите, Лиля, не сразу отвыкаю, возьмите листок и положите в дело.

Новая секретарша Федора Федоровича Лиля забрала у нас листок. Михаил Борисович откашлялся и приступил:

— В связи с тем, что участие родственников постепенно сошло на нет, умножилось, так сказать, на нуль, а мы не можем допустить, чтобы значение Ильи Александровича было заштриховано, и не только не можем, но не имеем права дать в умы обывателей такую мысль, что заслуги покойного ограничиваются его несогласием с Львом Толстым, не имеем! Поэтому…