Троянский катафалк

Аннотация

Уворачиваясь от гангстерских пуль, Шелл Скотт выводит на чистую воду нечестного кандидата в президенты.

Глава 1 В тот день они откопали Джонни Троя. Сначала похоронили, потом откопали. Они ворвались на кладбище, их было не менее тысячи. Они рыли еще мягкую землю лопатами, руками, скрюченными пальцами. Они подняли его гроб из могилы и покатили, как бревно, по земле. Потом они вытащили его труп из гроба и попытались разорвать на куски. Они колотили его и поддавали ногами, ломали кости и вырвали у него оба глаза. Затем, когда они покончили с Джонни Троем, почти нечего было хоронить, вернее перезахоронивать. После этого они отправились голосовать, потому что все это проделали с Джонни во вторник после первого понедельника ноября 1968 года, в день президентских выборов, которые должны были обеспечить нам резкий скачок из десятилетий неразберихи и беспорядка в «надежные семидесятые». К этому времени Джонни покоился в могиле уже три дня, но этого было недостаточно для народа, потому что он был его кумиром. Они любили его «любовью, которая была больше любви». Естественно, теперь они ненавидели его ненавистью, которая больше ненависти. Ад не знает ярости страшнее, чем ярость взвинченной, доведенной до безумия толпы, а толпа была доведена до безумия Джонни Троем. Он сам являлся символом вымогательства. Народ этого не знал вплоть до того дня, когда его выбросили из могилы и буквально растерзали. Возможно, они бы никогда про это не узнали, если бы кто-то им об этом не рассказал. Кто же им рассказал? Об этом им рассказал я. Глава 2 Я — Шелл Скотт. Моя профессия — частный детектив. Мой офис и дом находятся соответственно в Лос-Анджелесе и Голливуде, в предсердии и желудочке страны ротозеев и глупцов, но даже при этом только ветреная фортуна могла избрать меня орудием безудержного идиотизма в городе Ангелов и неслыханного обращения с Джонни Троем. Но от фортуны можно ожидать чего угодно! Полагаю, что слабоумие охватило город на протяжении тех трех дней. За эти три дня я нарвался или вырвался из лап босса мафии и его многочисленных приспешников, от главы самого мощного агентства в стране, от самых странных типов, которых я когда-либо встречал: художников, писателей, скульптуров и поэтов, от одной — двух хорошеньких девушек, от самого знаменитого в стране говоруна, который столкнулся с Зигмундом Фрейдом в сражении для оболванивания простых смертных и положил его на обе лопатки. Я даже встретился с обоими кандидатами на пост президента Соединенных Штатов. Один из них пожал мне руку, второй обозвал ублюдком. Да, так грубо. Были и другие. Но самый последний — покойный Джонни Трой. Разумеется, он не был покойным тогда, когда я встретился с ним. Он был даже излишне живой и, возможно, самый красивый мужчина, которого я встречал в своей жизни. Здоровенный верзила. Мой рост равняется шести футам и двум дюймам при весе двести шесть фунтов, достаточно солидный малый, верно? Но Трой при таком же весе, разве что на пяток фунтов потяжелее, был выше меня на целых два дюйма. Он был сложен, как молодой Атлас. Ему было двадцать восемь лет, но он нравился всем женщинам, начиная с тринадцати лет и до глубокой старости. Старушки питали к нему материнские чувства, помоложе мечтали быть задушенными в его объятиях, ну, а самые юные согласны были, на худой конец, называть его своим братом. Я не преувеличиваю. Он был величайшей фигурой, появившейся на горизонте преклонения перед кумиром, примерно со времен Рудольфа Валентине. Представляете, этакая комбинация Дугласа Фербенкса, Энрико Карузо, Махатмы Ганди и Джонни Эпилсила. Он был певцом. Этим все объясняется, конечно, но для начала возьмите его голос. Это был голос, которому невозможно было не поверить. Все эпитеты употреблялись в превосходной степени, критики не критиковали. Молодежь до двенадцати лет при виде его замирала от восторга, дамы среднего возраста провожали его обожающими взглядами, бабушки улыбались нежно, на их физиономиях появлялось умиротворенное выражение. Мужчины тоже. Получалось, что он вроде не затрагивал в женской душе те струны, которых не было у мужчин, ибо он нравился мужчинам не меньше, чем представительницам прекрасного пола. Они им даже восхищались. У меня самого не менее двадцати пластинок Джонни Троя, среди них есть несколько редких. И я мог часами слушать золотые ноты, сладкоголосое печальное пение, богатые низкие тона и великолепную дикцию Джонни Троя. Несомненно, он был самым популярным шансонье Америки, исполнителем поп-песен: «Любовь и весна», «Луна и разлука». Но в его репертуаре имелось и несколько негритянских религиозных гимнов, которые, казалось, затрагивали что-то хорошее, глубоко запрятанное в душах людей. Любых людей, коли вас это интересует. На одной пластинке Джонни записал только религиозные гимны, она разошлась тиражом в два миллиона триста тысяч. Если вы мне не верите, можете справиться в торговом департаменте, ведающем продажей пластинок. Я еще не все сказал про Джонни Троя, в свое время добавлю еще кое-что. Но для меня эти три невероятных дня начались с визита ко мне маленькой девушки, Сильвии Вайт, сестры Чарли Вайта. Чарли был компаньоном Джонни Троя, даже больше: он был его ближайшим другом, приятелем, «сиамским близнецом по духу и разуму», как его называли, верным Пятницей Джонни. И Чарли Вайт умер. Он умер в четверг. Его сестра явилась ко мне в субботу. Должно быть, это было верным трюком чертовской судьбы. Утром по субботам я либо еду к себе в офис, на окраину города, либо не еду. В зависимости от того, хочется мне этого или нет. В эту субботу мне не захотелось, и я остался. Я проснулся сам, без будильника, что было для меня не только не характерно, но и вообще беспрецедентно, и соскочил с кровати лишь для того, чтобы почувствовать, с каким удовольствием я бы еще повалялся часок-другой. — Ах, Лидия, — подумал я. — Лидия была тем томатным соком, которым я накануне поужинал. Голова у меня зверски трещала: разумеется, мы с ней изрядно выпили… Фактически у меня болела не только голова, я не вполне отдохнул. Но зато чувствовал себя на высоте. Душ, бритье, кофе, небольшая уборка в комнате, надо было покормить тропических рыбок в аквариуме, после чего подмигнул портрету безнравственной, но чертовски эффектной Амелии на стене, которая, казалось, всегда отвлекала меня от мыслей о завтраке. И вдруг, бог мой! Раздался неожиданный звук. Такой звук издает звонок на входной двери в мою квартиру номер двести двенадцать в «Спартанском» многоквартирном отеле Голливуда. Я пошел открывать. — Мистер Скотт? Она походила на фарфоровую куколку… Сначала я принял ее за подростка, девочку лет девяти-десяти, но потом получше вгляделся в ее миловидную мордашку и миниатюрную, но отнюдь не плоскую фигурку, притягивающую взгляд своими плавными линиями. Ей было лет двадцать, минимум двадцать один, но ростом она была не более пяти футов, возможно, даже на пару дюймов пониже. — Да, мадам. Шелл Скотт. Входите… Она вошла, но как-то неуверенно. — Я звонила вам в офис. Надеюсь, вы не… — Все в порядке. Очевидно, вам известно, что я детектив? — Да, вот почему… Поэтому я здесь. Мы уселись на коричневом диване и внимательно посмотрели друг на друга. Мне показалось, что я ее немного напугал. Начну с того, что я раз в восемь превосхожу ее размерами. Затем мои почти белые волосы длиной примерно в дюйм, дыбом стоящие на голове. Они необычайно упругие. Вероятно, если бы я отпустил их подлиннее, я бы походил на дирижера симфонического оркестра за пультом при исполнении современной музыки. И такие же светлые брови, к счастью, менее пружинистые, над серыми глазами на не совсем, как мне хотелось бы думать, устрашающей физиономии. Правда, пару раз мне ломали нос, однако хирургу позднее удавалось восстанавливать его в первозданном виде. А один умирающий хулиган отстрелил мне мочку левого уха, прежде чем окончательно испустить дух. С моим лицом случались вещи, которые противопоказаны даже бамперам машин. И тем не менее у меня чудом уцелели хорошие белые зубы, квадратная челюсть, да и загар у меня красивый… Во всяком случае, у меня определенно здоровый вид, а это немало, согласитесь! Но хватит про себя. У нее были неправдоподобно голубые, почти фиалковые глаза с поразительно длинными ресницами и гладкие черные волосы, откинутые с высокого лба. Кожа у нее была белой, почти светящейся. Кто-то написал, если не ошибаюсь, про Шелли, что у него кожа с подсветкой изнутри. Если это так, то у Шелли цвет лица был точно таким же, как у этой девушки. У нее были тонкие черты лица, маленький ротик с розовыми губами и голос, напоминающий перезвон китайских колокольчиков. Она разгладила широкую юбку своего яркого платья с красно-сине-желтым рисунком, провела рукой по черным волосам и заговорила. Она звалась Сильвией Вайт. Ее брат — Чарли Вайт, друг Джонни Троя. Лишь несколько месяцев назад она повстречалась вновь с братом после многолетней разлуки. Они родились в Спрингфилде, штат Калифорния. Нет, конечно, штат Иллинойс, где она прожила до одиннадцатилетнего возраста. Чарли на шесть лет старше ее. Затем их семья распалась. После развода мать уехала вместе с ней, Чарли остался в Иллинойсе с отцом. Мать вышла замуж вторично, они перебрались в Южную Америку, а полгода назад вновь возвратились в Штаты, в Калифорнию. — Мы с Чарли время от времени обменивались письмами, так что мне было известно, что он в Калифорнии. В июле я его отыскала. Мне казалось глупым жить так близко и не видеться с ним. Брат и сестра. Она впервые слегка улыбнулась и чуточку расслабилась. — У-гу. Значит, вы с ним встретились в июле? Впервые, как я понимаю, за десять лет? Она снова улыбнулась. — Совершенно верно, мне двадцать один год. Сначала мы держались почти как чужие, но постепенно все встало на свои места. Он преуспел в жизни, у него была прелестная квартира в «Ройалкресте»… — Голос у нее задрожал. Чарли Вайт свалился с балкона своей квартиры в прошлый четверг. Во всяком случае, я посчитал, что это было так. Пролетев восемь этажей, он упал на тротуар. Сильвия продолжала: — Он любил приходить к нам с мамой обедать. Так бывало раза два-три в месяц. Но в последний раз он страшно нервничал, был какой-то взвинченный. Что-то его беспокоило. — Он не сказал, что именно? — Нет. Я спросила его, но он ответил, что должен сам во всем разобраться, принять какое-то важное решение, но я не знаю, в чем именно. То, что он был чем-то угнетен и находился в сильном напряжении, бросалось в глаза, поэтому я не удивилась, когда он сказал, что хочет проделать анализы. — Анализы? Вы имеете в виду лечь на обследование? — Да. Он начал посещать доктора Витерса две или три недели назад. Это было интересно. Я спросил: — Если он находился в состоянии депрессии, вы, возможно, предполагаете, что его смерть не объясняется несчастным случаем? — Если вы говорите о самоубийстве, нет. Я об этом долго думала. Как раз перед тем, как это случилось, он явно успокоился, напряжение ослабло. Я разговаривала с ним по телефону примерно за час до его гибели. Он был в прекрасном настроении, смеялся, шутил. Я даже не удержалась и сказала ему, что меня это радует, а он ответил, что все взвесил и принял очень важное решение. Теперь он будет свободен, так он выразился, что снова чувствует себя счастливым, ему давно нужно было это сделать. Он добавил, что у него такое чувство, будто с его плеч упал огромный груз. Так что вы понимаете, что он просто не мог покончить с собой практически сразу же после такого хорошего разговора со мной. Я не стал с ней спорить, но это ровным счетом ничего не доказывало. Частенько люди, находящиеся в состоянии депрессии и решившиеся наложить на себя руки, испытывают огромное облегчение. А слова о свободе означают смерть. — Полиция посчитала его гибель результатом несчастного случая. Вы с этим не согласны, не так ли? Иначе бы здесь не были, верно? — Ну, дело в том… Я не знаю, говорил ли он серьезно или нет. Он тогда сильно смеялся… — Смеялся? — Ну да. Он собирался в тот вечер приехать к нам на обед и пообещал мне все рассказать… Она помолчала: — И вот тут-то Чарли мне сказал очень странную вещь. Он сказал, что все мне расскажет, если только до этого его никто не убьет. Я заморгал. — Он сам так прямо и сказал, что считает возможным, что его убьют? — Ну да, так и сказал, а потом сразу же стал смеяться. Такой смех мне не понравился. Парни, которые говорят о том, что их кто-то преследует, а потом начинают по этому поводу веселиться, как правило, находятся в маленьких комнатушках с забранными решеткой окнами и крепкими запорами на дверях. Они не отвечают за свою болтовню и… — Заметив, что я разволновалась, он стал уверять, что это просто шутка, — продолжала она. — «Величайшая шутка в мире», — так он выразился. — В действительности никто не сумеет убить его. У него имеется иммунитет. Я не знаю, что он имел в виду, но он так выразился. Иммунитет. Теперь я разобрался в личности Чарли. Мысль о возможности быть убитым веселила его. Пули проходили сквозь него, не причиняя вреда. Он мог безболезненно слететь вниз с балкона. Он мог есть стекло. Он… — Я понимаю, что это звучит безумно, — говорила Сильвия, — но Чарли не был сумасшедшим, мистер Скотт. Он был таким же разумным, как вы. — Ну, по некоторым людям… — Таким образом он никогда до этого со мной не говорил. Кроме того, перед тем как повесить трубку, он сказал мне, чтобы я не беспокоилась, что я все пойму, когда он вечером мне объяснит. Весь мир поймет. Таким образом, он имел в виду что-то важное. Да-а. Если весь мир будет смеяться, то это наверняка что-то важное. Умилительная вера сестры в своего старшего брата. Совсем как материнская любовь: послушайте, все помешались и возводят напраслину на моего мальчика. Я сказал: — Мисс Вайт, я не уверен, что полностью с вами согласен… Я не стал уточнять. Бессмысленно говорить ей то, что тут на лицо характерная картина шизофрении. Вместо этого я произнес: — Чего же вы от меня хотите? — Выяснить, кто его убил. Я заплачу пятьдесят долларов. — Она это выпалила без остановки. Сначала я решил, что она такая же чокнутая, как ее братец, но потом сообразил, в чем тут дело, и это меня даже подкупило. Ее ручки были сжаты в кулачки, а румянец смущения окрасил щеки. Она продолжала торопливо, как будто опасаясь, что ей не хватит смелости договорить до конца: — Я хочу сказать, попытайтесь выяснить. Я понимаю, что пятьдесят долларов, наверняка, недостаточно, я буду должна вам остальное. Я имею в виду деньги. Если вы это сделаете… попытайтесь сделать. У меня будут деньги, только позднее, а это можно посчитать первым взносом. Понимаю я и то, что все это звучит не слишком убедительно, чтобы не сказать глупо. Только Чарли не был ненормальным… И я его очень любила. Я боюсь, что не сумею вам все это толком объяснить, но мне нужно было попытаться… — Неожиданно она расплакалась, старалась улыбаться и плакала. Звенящие слова сменились подавленными рыданиями, слезы брызнули из ее глаз. Она рыдала так, как будто чувствовала приближение смертного часа, ее фарфоровое личико исказилось от боли, губки были сжаты, а слезы проделали две дорожки по щекам. — Эй, это не дело! Послушайте, не надо, все о'кей. — Я вытащил из кармана носовой платок и сунул его ей, потом вскочил с дивана и пошел к стене, но тут же в смятении возвратился назад, повторяя свое «эй». Плачущие женщины приводят меня в ужас. Она спряталась за моим платком, потом открыла лицо. — Ну, — заговорил я, — не знаю, что я сумею выяснить, но я попытаюсь. Однако не удивляйтесь, если мне не удастся обнаружить ничего жуткого. Откровенно говоря, я сомневаюсь, что произошло убийство. — Но вы попытаетесь узнать? — Да, хотя мне не верится… Послушайте, не начинайте сызнова. Женщины готовы плакать по любому поводу… — Я уже в порядке. — Послушайте, расскажите мне, что можете, про Чарли. Он ладил с Джонни Троем? «Пусть говорит о чем угодно, — подумал я, — лишь бы перестала плакать». — Несомненно. Понимаете, почти все время они проводили вместе. — Угу. Вам известно, как они познакомились? Что у них было общего прежде всего? — Чарли мне сказал, что практически он и «открыл» Джонни, первым распознал, что у него истинный талант. Чарли сам мечтал стать певцом, понимаете. Когда он был помоложе. В возрасте двадцати лет он пел в нескольких клубах. Он мне об этом писал. Но он провалился. — Я этого не знал, — сказал я, радуясь тому, что она мне об этом сказала. Этим можно было объяснить, почему он привязался к Трою. Впрочем, я мог и ошибаться. — Из него настоящего певца не получилось, но в музыке он хорошо разбирался. Он сочинил три самых популярных шлягера для Джонни. Вы об этом знаете? — Нет. Этого я тоже не знал. — Во всяком случае, шесть лет назад Чарли услыхал, как Джонни пел в одном из ночных клубов в Сан-Франциско, ну и подписал с ним контракт, я точно не скажу, что именно. Потом он повез его показать мистеру Себастьяну, остальное, полагаю, известно всем. Себастьян, которого она упомянула, был Юлиссом Себастьяном, основателем и президентом агентства талантов, носящего его имя, человеком, который ворочал несколькими миллионами, воплощенными в разного рода талантливых людях. Агентство Себастьяна было крупнейшим, объединяющим самых знаменитых клиентов, и номером первым в этом списке стоял Джонни Трой. Четыре года назад Юлисс Себастьян объявил, что знакомит публику с новой звездой, Джонни Троем, назвав его так еще до того, как кто-то его услышал. И, как обычно, Себастьян оказался прав. Затем появилось «Чудо любви», «Весть любви», за которыми вышла пластинка «Давайте любить» и десятки других, а Джонни Трой стал членом двенадцати корпораций и занялся большим бизнесом. Не только альбомы пластинок, но фотографии с личной подписью, личные встречи, два кинофильма с его участием, рубашки «Джонни Трой» и пиджаки, мыло для бритья и костюмы для гольфа — все это множило его славу. Как всегда бывает в подобных случаях, вокруг Троя толпилась свора прихлебателей, гордо именовавших себя «почитателями его таланта». Они приходили и уходили, большинство из них было другими клиентами Себастьяна, «посторонних» были считанные единицы, но постоянной фигурой среди них был Чарли Вайт. Он находился рядом с Джонни с самого начала и не покинул его до конца. Он был «преданным стариком», верным другом, причем «верный» было совершенно заслуженным эпитетом. Он был членом всех двенадцати корпораций Джонни Троя, почти всегда был вместе с Джонни, они даже жили в соседних апартаментах в «Ройалкресте». Это заставило меня немного призадуматься. Внешне все было удивительно мило и очаровательно, но я сомневался. Сильвия сказала, что ее брат пытался стать профессиональным певцом, но у него ничего не получилось. И вот уже четыре с лишним года он является тенью обожаемого, всеми превозносимого, бесподобного Джонни Троя. Поскольку отраженная слава вовсе не является славой, некоторые люди могут мириться с таким положением вещей весьма болезненно, они прячут далеко зависть, ревность, горечь, бремя которых с каждым днем становится все невыносимее… Но, возможно, я ошибался. Мы с Сильвией поговорили еще несколько минут, но ничего существенного это мне не дало. Во всяком случае, она больше не плакала, что было уже хорошо. Наконец она поднялась, чтобы уходить, и я вновь пообещал сделать все, что в моих силах. Сказал, что сразу же стану наводить справки, а завтра позвоню ей утром. Она жила с матерью и отчимом в Санта Эйце, но временно остановилась в Голливуде в отеле «Хэллер». — Я вам очень благодарна, мистер Скотт, — сказала она. — За что? Я даже ей подмигнул. — Это моя работа, понятно? Она улыбнулась. — Если это будет дорого стоить… — Перестаньте об этом беспокоиться. Во всяком случае, хотя бы сейчас. Посмотрим, что мне удастся сегодня выяснить. Я почти не сомневался, что знаю, что Чарли Вайт, вообразив себя орлом или другой птицей, полетел со своего балкона на восьмом этаже, размахивая руками вместо крыльев. Но, когда Сильвия уже стояла у двери, она протянула мне скомканные пятьдесят долларов. Я взял их, что означало, независимо от того, какие мысли мелькали у меня в голове, что я не успокоюсь до тех пор, пока не выясню решительно все о гибели Чарли Вайта. Как я считал, за день я успею со всем управиться. Ничего сложного. Одно из тех неинтересных заданий, которые не требуют ничего, кроме терпеливой проверки. Глава 3 Ну что ж, пусть это дело не будет таким уж захватывающим, но я был рад получить работу. На протяжении двух недель ничего особенно интересного не случалось, и потому, что я был увлечен, как все остальные, исходом выборов, до которых оставалось всего три дня, я как бы перенасытился предвыборной кампанией, обвинениями и контробвинениями и контрконтробвинениями, так что мне было полезно хотя бы временно отвлечься и заняться чем-то другим, если удастся. Кампания достигла такого уровня, когда на каждом шагу тебя подкарауливали имена кандидатов: Хэмбл — Эмерсон, Эмерсон — Хэмбл. В результате человек был готов отдать свой голос и той, и другой стороне, только чтобы они заткнулись и дали возможность тебе отдохнуть от их настойчивых воплей. Но, к сожалению, ты мог выбрать лишь одного, обидев таким образом другого. Более того, в воздухе чувствовалось электричество, напряжение и беспокойное недовольство, передававшееся от одного к другому. Кампания была на редкость жаркой и упорной, на этот раз люди были возбуждены до неистовства, болезненно отстаивая свое мнение. Возможно, все дело было в том, что кандидаты на пост Президента являлись представителями двух противоборствующих философий. Хорейн М. Хэмбл был речистым, красивым, искренним сторонником федерального решения всех проблем, а его противник, Дэвид Эмерсон, был не менее искренним, хотя не таким красивым и речистым, и который, похоже, не мог согласиться ни с чем, что Хэмбл заявлял после достижения совершеннолетия. Это было настоящее сражение, охватившее средства массовой информации. Неофициально, конечно, считалось, что Хэмбл одержит победу без особого труда, но не исключалась возможность того, что именно избиратели Калифорнии в последнюю минуту спутают ему все карты. В результате оба кандидата наметили ряд митингов в самые последние дни перед выборами в Лос-Анджелесе вечером в воскресенье и днем в понедельник, накануне дня выборов. Оба кандидата имели широкий круг разногласий. Практически в их платформах не было ничего общего. Но проблемой, которая стала символизировать их неодинаковый подход к решению любого вопроса, как ни странно, была задача флюоридации водопроводной воды. Хэмбл стоял за обязательную флюоридацию. Эмерсон отвергал всю концепцию. В итоге обе группировки осыпали друг друга оскорблениями, обвиняли их во всех смертных грехах и лишь накаляли предвыборную обстановку. Я пришел к печальному выводу, что мир утратил чувство реальности. Хотя, возможно, я ошибался: все дело было в горсточке людей, которое поднимали немыслимый шум по любому пустяку. Так или иначе, такова была напряженная обстановка, в которой я пустился в плавание, с целью задать кое-кому несколько самых простых вопросов о Чарли Вайте. Я заставил себя полностью позабыть об избирательной кампании, заняться своими прямыми обязанностями и таким образом спастись от массового психоза. После того как я ознакомился с информацией в полицейском и газетном архиве, я возвратился к себе и сел к телефону. Что касается полиции, то, по их мнению, это был несомненно несчастный случай: Чарли Вайт перегнулся через перила балкона, упал вниз и разбился. Они не предполагали, что он проделал это намеренно, во всяком случае, ничего не было сказано о диком смехе. Версия убийства официально не рассматривалась. Я договорился о встрече с доктором Витерсом, знаменитым специалистом по психическим заболеваниям, который, если верить Сильвии, взялся врачевать дурь Чарли. Я добился этого свидания, настаивая на том, что оно имеет колоссальное значение, что это вопрос жизни и смерти, что в конечном счете было правдой. Себя я назвал просто «мистером Скоттом», не упомянув о том, что я детектив. Потом я позвонил в агентство Юлисса Себастьяна и нарвался на болтуна, который, как мне удалось не слишком быстро понять, был секретарем секретаря. Переговоры были долгими и упорными, но все же мне было обещано интервью на час тридцать после того, как я сообщил свое полное имя, род занятий, наиболее примечательные факты из своей карьеры, описание внешности, которому он не поверил, и объяснил, что мой визит связан со смертью Чарли Вайта. Добраться до Джонни Троя мне не удалось ни по телефону, ни иными путями. Так что в самом начале второго я отправился в агентство Себастьяна. Прежде всего это было высокопоставленное место. Нужно признать, что Себастьян относился к самым известным и влиятельным людям в Соединенных Штатах не только потому, что некоторые из самых крупных величин в области искусства и эстрады были его клиентами, но и потому, что он сам был необычайной птицей. У него были друзья в шоу-бизнесе, политике, среди издателей, педагогов, людей высшего света, на Уолл-стрит — практически повсюду. Агентство Себастьяна было уникальным, оно не являлось просто литературным, актерским или художественным, оно было всеобщим, комбинированным. Агентство представляло любого человека с выдающимися способностями. Себастьян организовал его в 1955 году, когда у него было с десяток клиентов, но половина из них уже тогда была хорошо известна в соответствующей области: два прозаика, один драматург, политический обозреватель и журналист, написавший несколько бестселлеров серьезного содержания, актриса, получившая премию Академии, и художник, занимающий верхнюю строчку в списке представителей «необъективного» искусства. Сегодня, через тринадцать лет, агентство представляло десятки писателей, поэтов, художников, ораторов, скульпторов, танцоров и так далее. Став клиентом Себастьяна, вы как бы получали гарантию успеха в недалеком будущем… Как только договор с Себастьяном был подписан, барабаны начинали бить, имя склонялось и спрягалось повсюду, попадало на радио и в телепрограммы, в печать, публика его «признавала» до того, как с ним знакомилась. Классическим примером такой «себастьянизации» была карьера Джонни Троя. Агентство Себастьяна размещалось в шестиэтажном здании на Сансет-бульваре в Голливуде, примерно в полумиле восточнее Стрипа. Весь пятый этаж занимало агентство, а также «троянские предприятия», которые занимались фотографиями Троя, письмами почитателей и тому подобными делами. Я вывернул с Сансет на Огден Драйв, припарковал свой «кадиллак» и вернулся пешком на бульвар. Справа, через Огден, находился не слишком новый кирпичный дом Себастьяна. Он там начинал, тогда этот дом называли «белым зданием», теперь же он владел им и все еще находился в нем, хотя к этому времени, возможно, приобрел здоровенный ломоть бульвара Сансет. До недавнего времени здесь же стояло старое десятиэтажное здание Государственного банка, но сейчас его сносили вместе со всем кварталом старых построек. Возле него орудовал подвижной кран. С конца стальной стрелы на толстенном канате свисала огромная чугунная груша, которую в народе называют «болиголовом» или же «череподробилкой». Оператор на кране нажал на какие-то рычаги, груша качнулась назад, затем вперед — и обрушилась на остатки кирпичной стены, после чего их стало заметно меньше. Парень в кабине работал лихо, и, хотя было плохо видно, мне показалось, что я его знаю. Если это действительно Джек Джексон, то сейчас он мой добрый приятель. Правда, так было не всегда. Но часы показывали 13.26, а эти секретари, как правило, такие же холодные, как морозильная камера в мясном магазине. Поэтому я прибавил шагу и прошел по Сансет к зданию Себастьяна. Большая часть первого этажа была занята местным штабом «Хэмбл на пост президента». Я обогнул его, вошел в центральный вход и поднялся на пятый этаж. Выйдя из лифта, я посмотрел вдоль длинного коридора, устланного ковром, окаймленного рядами одинаковых дверей с матовыми стеклами. Двери поминутно открывались и закрывались. Где-то вдали звонили телефоны. Я подавил в себе изумление и шагнул к ближайшей двери с надписью «Агентство Себастьяна», под которой имелась вторая — «Офис Президента». Я даже не стал стучать, легонько подергал ручку и вошел. Это был маленький кабинетик, в котором единолично властвовала потрясающая брюнетка за письменным столом розового дерева. Стол был достаточно низким, чтобы продемонстрировать в полном объеме ее узкую талию, умопомрачительный бюст, красивое высокомерное лицо. Если мужчина вынужден был ждать приема, он не стал бы возражать посидеть в этой маленькой приемной. Но брюнетка сразу же проводила меня в настоящую приемную. Там было двое секретарей и девушка у коммутатора. У одной из секретарш был весьма квалифицированный вид, вторая же была смазливой куколкой. Я шагнул к куколке, первая тут же спросила: — Мистер Скотт? — Да. — Мистер Себастьян вас ожидает. Она взглянула на свои часы и удовлетворенно кивнула головой: — Вы можете войти. Было ровно час тридцать. Я прошел к двери, на которую она указала холодным взглядом, отворил ее и оказался в присутствии великого человека. Комната была просторная. Ковер и стена были красного цвета новеньких денег, потолок более светлой пастельной зелени. На левой стене выделялись яркие цветные пятна — картины и эскизы клиентов Себастьяна плюс огромное количество фотографий клиентов. На правой стене висела огромная цветная фотография Джонни Троя, на которой он выглядел сексуальным, как сатир. Его четырнадцать золотых дисков протянулись в линеечку вправо и влево от портрета. Осталось место еще для шести-семи штук, и я решил, что в скором времени он их получит. Вдоль стены под портретом протянулся огромный черный кожаный диван, два таких же стула находились у противоположной стены, а третий был придвинут к колоссальному черному письменному столу, за которым восседал Юлисс Себастьян. Я сотни раз видел его по телевидению и на снимках в газетах и журналах, но встретились мы только впервые. Он произвел на меня большое впечатление. В нем чувствовалось тепло, жизнелюбие, внутренняя сила, которую не могла запечатлеть ни фотопленка, ни телекамера. Когда я вошел, он поднялся и вышел навстречу мне из-за стола, говоря с обаятельной улыбкой: — Мистер Скотт? Я бы вас все равно узнал. Как это вам нравится? И это говорил человек, челюсть которого была известна повсюду от Аляски до Мексики! — Хэлло, мистер Себастьян. С вашей стороны было очень любезно согласиться меня принять. Мы обменялись рукопожатием. Себастьяну было лет пятьдесят, он был приблизительно моего роста, но очень худощавый, на нем был надет великолепно сшитый темно-серый пиджак с искоркой и более светлые брюки, голубая рубашка с аккуратно завязанным галстуком. У него были длинные волосы с проседью на висках, которые он закладывал за уши. Глаза у него были черные, как грех, и он был дьявольски красив. Пожалуй, его портило слегка сардоническое выражение, как будто он смотрел на весь окружающий мир и на меня в том числе пренебрежительно. Однако в его голосе и манерах это не ощущалось. — Проходите и садитесь, мистер Скотт, — сказал он. Я заметил, что он слегка шепелявит, с каким-то присвистом произносит звук «с», и получается это у него даже приятно. Он возвратился на свое место за столом, а я устремился к черному креслу. — Мой секретарь предупредил, что вы хотите видеть меня по поводу Чарли, — продолжал он. — Вы представляете его наследников? — Наследников? Об этом я даже не подумал. — Он был… он оставил значительное состояние? — Миллион или два, как мне кажется. Мне понравилось, как это было сказано. Человек с размахом. «Миллион или два». Господи, разница между двумя миллионами и одним равняется целому миллиону! Вслух я произнес: — Вообще-то я не занимаюсь его состоянием, во всяком случае, пока. Меня интересует лишь факт смерти мистера Вайта. Естественно, вы знали его хорошо, и если имелись основания предположить, что он погиб не в результате несчастного случая… — Не… несчастного случая? Что же это еще могло быть? Он грациозно махнул узкой рукой с длинными пальцами, как будто отбрасывал прочь такой вопрос. Я обратил внимание на то, что кожа у него на лице и руках была удивительно гладкой и чистой, ухоженной, без всяких морщин, как будто ее сшил для него какой-то дорогой портной. — Любая смерть бывает вызвана одной из четырех причин, — ответил я, — естественные причины, несчастный случай, самоубийство и убийство. Я должен рассмотреть три последних возможности. — Понятно. Полагаю, вы представляете родственников? Мне становилось ясно, что я не слишком-то бойко добираюсь до сути этого дела. У Себастьяна явная тенденция говорить много, ничего не сказав. Во всяком случае, так было пока. — Я представляю клиента, — ответил я, — по имени… На этом я закончил. Не знаю уж почему, но я неожиданно решил не называть этого имени. Усмехнувшись, я добавил: — Клиент. — Я не намерен что-либо выяснять, мистер Скотт. Личность вашего клиента, естественно, не представляет для меня интереса. Это было сказано вежливо, с белозубой улыбкой, но в его глазах я заметил какой-то недобрый блеск, после этого он заговорил еще более спокойно, чем до того. — Я переговорил с полицией, — сказал я. — Они считают, что смерть мистера Вайта была несчастным случаем, поскольку нет доказательств противного. Однако мне известно, что он был на обследовании у доктора Витерса. — Что? Вы… Он остановился. В конце-то концов его невозмутимость не была такой непробиваемой. Мои слова его подстегнули, он даже не сумел справиться с удивлением. — Каким образом вы это узнали? — Узнал, как видите… — Вы уверены? Обследование? Фантастика! С чего бы ему обследоваться? — Можете меня не спрашивать. Я надеялся, что вы сумеете мне объяснить. Он покачал головой. — Только не я. Я не имею понятия… — Он замолчал, медленно пригладил седеющие волосы красивой рукой. — Ага. Вы допускаете, что, возможно, он покончил с собой? Я прав? — Пока я ничего не допускаю, мистер Себастьян. Вы часто с ним виделись, так ведь? — Почти каждый день. Думаю, я угадываю ваш следующий вопрос, мистер Скотт. Нет, он не производил впечатления ни слишком нервничающего, ни безумного, ни психически неуравновешенного человека. Я уверен, что его смерть произошла в результате несчастного случая. — Что вы скажете про убийство? — Убий… Он заморгал, закрыл глаза и открыл их. Люди частенько реагируют таким образом, а то еще драматичнее: вздымают кверху руки и кричат: «Убийство? Убийство! Ох-ах!» — как будто никогда не слышали, что людей убивают. Полагаю, что я больше привык к этому слову и к этому печальному факту, чем большинство людей. Наконец Себастьян сказал: — Но это же фантастично. Кто бы… Телефон на его столе зазвонил. Он сказал: «Извините!» — взял трубку и заговорил. Впрочем, он больше слушал. В то время, как он договаривался о какой-то миллионной сделке или о чем-то еще, я стал внимательно осматривать его офис. За спиной Себастьяна находилась пара высоких окон от пола до потолка, разделенных двухметровым проемом стены. Во всяком случае, это была когда-то стена. Теперь же это место занимал знаменитый брус «Жизнь и Смерть» — творение Роберта Делтона. Это был продолговатый деревянный кусок размером в два квадратных фута шириной и восемнадцать футов высотой, на левой стороне которого Делтон изобразил «гениальное творение», за которое Юлисс Себастьян уплатил пятьдесят две тысячи долларов незадолго до того, как Делтон стал его клиентом. Рисунок или что-то подобное ему, был вмонтирован в стену, так что дерево было вровень с нею. Теперь никто бы не смог сказать, что когда-то это был здоровенный, самостоятельный брус, ведь в остальном это был самый обычный скверный рисунок в современном духе. Именно брус-то и был его отличительной особенностью. Какого черта было замуровывать его в стену? Не спрашивайте меня. Люди, связанные с Себастьяном, видимо, занимались подобными вещами. А ведь для этого пришлось ослабить всю проклятущую стену, чтобы затолкать в нее это продолговатое чудовище. Но после проделанной операции «Жизнь и Смерть» больше не выглядела на пятьдесят две тысячи долларов. Если хотите знать правду, я никогда и не считал эту деревяшку произведением искусства. Я полагаю, что нет ничего плохого в том, чтобы называть подобные штуковины шедеврами или творениями гения, если не считать того, что подобное восхваление уродливых скульптур, непонятной мазни и прочих изобретений ловких «художников» умаляет достоинство подлинных произведений искусства, естественной красоты. Себастьян продолжал говорить по телефону, поэтому я поднялся и стал рассматривать фотографии на стене. Их было около двух десятков, большинство этих физиономий хорошо известны широкой публике. Все это были «знаменитости», лауреаты премий, имена которых ежедневно мелькали на страницах газет й журналов, в области театра, кино, телевидения, литературы и искусства. Среди них был портрет Роберта Делтона, парня, сотворившего «Жизнь и Смерть». У него была глуповатая физиономия с толстыми щеками и маленькие черные усики. На фотографии он был в белой рубашке, раскрытой у ворота для того, чтобы не закрывать волосатую грудь, могу поспорить! Был тут и Гарри Бэрон, энергичный малый с бросающейся в глаза белой прядкой в черной шевелюре, диктор и комментатор «Последних новостей» на местном телевидении. Он стал клиентом Себастьяна до опубликования своего бестселлера «Миф о советской непримиримости», который был высоко оценен в прессе. Я читал его и убедился, что это произведение ничего не добавило к нашим знаниям о Советском Союзе. Фактически, оно лишь все запутало. Третьим с краю висел портрет пучеглазого профессора Картрайта с тремя волосиками на лысом черепе, который читал лекции по новой экономике в Калифорнийском университете. Он написал несколько книг, одна из которых возглавила список бестселлеров. В ней он развивал свою теорию о том, что для достижения процветания необходимо сжечь все деньги. До сих пор никто этого не сделал, насколько мне известно. Себастьян положил на место трубку, а я возвратился на свое место. Опускаясь в кресло, я мог видеть из окна развалины на противоположной стороне улицы. Вот поднимается тяжеленная груша, с размаха ударяет в стену — и вниз обрушивается кусок бывшего банка. Отсюда это выглядело забавно и внушительно. Разрушать здания, сжигать деньги… Очевидно, атмосфера этого агентства начала действовать на меня. — Очень сожалею, что так долго заставил вас ждать, мистер Скотт. Я не мог отложить решение данного вопроса. — Все в порядке… Вообще-то мне безразлично, какова официальная версия гибели мистера Вайта, потому что я должен изучить все варианты. Это моя работа. — Конечно. Он энергично закивал: — Мне это понятно. Однако возможность того, что его убили, мне представляется фантастичной. У Чарли не было настоящих врагов, во всяком случае, я таковых не знаю. Он был исключительно милым и приятным человеком. Он долго обсасывал тему того, что не может вообразить человека, имевшего мотив убить Чарли. Когда мне это надоело, я спросил, не участвовал ли мистер Вайт во многих корпорациях с Джонни Троем. — Он и Джонни имели большую часть акций троянских предприятий, которые, в основном, входят в корпорацию. Мое агентство владеет остальными акциями. Он вкладывал также деньги в недвижимую собственность, жилые дома, но я не про все знаю. — Понятно. Еще один момент. Мне хотелось бы повидаться с мистером Троем, но у меня пока не получается. Может быть, вы сумеете мне подсказать, как с ним связаться? — Боюсь, что это невозможно, мистер Скотт. Вы должны знать, что мистер Трой, ах, страшно чувствительный человек. А смерть Чарли явилась для него ужасным ударом. Этому я мог поверить. Описывая Троя «ах, страшно чувствительным», Себастьян выразился весьма деликатно. Всей стране было известно, что Джонни Трой был настоящим неврастеником. Как у большинства клиентов Себастьяна, у него были странности. С виду он был здоровяком, но отличался болезненной застенчивостью и робостью, так что без Чарли Вайта буквально не мог и шагу ступить. Он даже не пел без Чарли. Он никогда не ходил в студию звукозаписи без него. Возможно, и в туалет он не решался ходить один. Они жили в соседних апартаментах в «Ройалкресте». Вместе купались и обменивались носками. Джонни Трой был самым крупным и самым лучшим певцом из всей лавины исполнителей. Нужно учитывать, что в это время пели все, у кого был голос и у кого его вообще не было. В десяти случаях из десяти вновь «испеченный» певец с помощью всяких ухищрений, вроде современных микрофонов, эхокамер, электронных усилителей и регуляторов частоты, которые «обрабатывали» звуки на ходу, напевал одну мелодию десять-двадцать раз, затем выбирали наиболее удачные куски ленты и сооружали комбинированный первый оригинал звукозаписи, с которого прессовали пластинки. Разумеется, никто из этих «синтетических» певцов не мог бы выступить непосредственно в телевизионном шоу. Техника была отработана давно: за сценой играли его пластинку, а «певец» лишь шевелил губами, беззвучно «синхронизируя» собственное пение. Зачастую получаются накладки, когда синхронизатор то ли запаздывает, то ли опережает запись. Мы все это наблюдали неоднократно. Так вот, никакая техника и никакие ухищрения не могли превратить ни одного из этих «кумиров одного дня» в Джонни Троя. Голос у него был не только красивый, теплый, но самое главное — он был натуральный. И люди это сразу же понимали. Конечно, Джонни тоже пользовался микрофоном, но для него это была всего лишь золотая рамка, обрамляющая картину. Его искусство от этого не умалялось. Ведь если высокий мужчина одевает ковбойские сапоги, все понимают, что он не коротышка, нуждающийся в каблуках! Но даже у Ахиллеса имелась его пята. И даже великий Джонни Трой, когда он выступал перед публикой или непосредственно по телевидению, синхронизировал свои песни. Не то, чтобы его мог подвести голос, наоборот, сам Джонни мог себя подвести, и публика еще больше ценила его за это. Несколько лет назад, гласит история, еще до того, как Себастьян вывел его на широкую арену, Трой начал петь перед большим скоплением народа в ночном клубе и в полном смысле провалился. Он открыл рот, чтобы запеть, но у него получился какой-то хрип. Врачи называют это «истерическим напряжением», спазмом мускулов. Прошел целый месяц, прежде чем он смог снова петь. Так почему же так случилось? В тот вечер Чарли не сидел перед ним, как всегда. Это был самый первый раз, когда Джонни решился выступить в отсутствие друга, который своей мимикой, жестами, негромкими восклицаниями подбадривал его, внушал ему уверенность в себе. Не подумайте, что кто-то из них отличался гомосексуальными наклонностями. Джонни Трой оставлял за собой широкую полосу в женском населении Голливуда, да и Чарли Вайт не отставал от него. И это были не пустые слухи. Я разговаривал с несколькими из «погубленных» ими дамочек, которые буквально не могли дождаться, когда их снова «погубят». Нет, связь между Джонни и Чарли была уникальной, хотя, возможно, и несколько болезненной. Факт невроза или психоза Троя был широко известен. Наоборот, о нем намеренно много говорилось, то ли из честности, то ли из весьма прозорливого понимания характера современных американцев. Каковы бы они ни были, но такая бьющая в глаза откровенность себя окупила. Болезненная робость Джонни сделала его еще дороже его почитателям, ибо они в известном смысле чувствовали свое превосходство, а, как известно, гораздо легче преклоняться перед кумиром, у которого хотя бы одна нога глиняная. Так или иначе, Трой просто не мог петь, если поблизости не было его друга… Немного позднее мне пришла в голову мысль, с небольшим опозданием, правда: «Сможет ли петь Джонни Трой теперь, когда Чарли Вайт умер?.. Что, если у него пропал голос окончательно? Что, если на этот раз он уже больше не оправится от потрясения?» Такое предположение не могло быть по вкусу Себастьяну. Золотой голос Троя означал золотые альбомы с пластинками, прибыли для самого Джонни, для агентства, для троянских предприятий. Миллионы долларов пропадали в замкнутом горле Джонни. Судя по выражению лица Себастьяна, он думал о том же самом. Он только что заявил, что смерть Чарли явилась «страшным ударом» для Джонни. Теперь, глубоко вздохнув, он продолжал: — Последние два дня Джонни замкнулся, ушел в себя. С тех пор, как это случилось. Не знаю, вполне ли вы понимаете… — Думаю, что да. Я слышал, что он, как бы сказать… Чувствует себя не в своей тарелке, если рядом нет Вайта. — Да… Себастьян снова пригладил волосы. — Это не секрет. Мы это обнаружили, когда Джонни первый раз должен был выступать с сольным концертом перед зрителями за несколько месяцев до выхода его первого альбома с пластинками. Зная его застенчивую натуру, мы попробовали начать с небольшого городка, постепенно увеличивая число присутствующих. Он всегда смертельно боялся сцены, но как-то справлялся со своими страхами и доводил выступление до конца. Так было до того злополучного вечера, когда Чарли не было в зале… Снова раздался телефонный звонок. Он нахмурился, пожал плечами и схватил трубку. Это заставило меня почувствовать себя виноватым. Возможно, его время было на вес золота, скажем, одна-две тысячи в час. Но к тому времени, как я закурил и сделал пару затяжек, Себастьян закончил и снова положил на место трубку. Я заговорил: — Ну что ж, если вы мне не можете помочь связаться с мистером Троем, я думаю, это все. И без того я отнял у вас достаточно времени. Он переплел длинные тонкие пальцы. — В конце концов, мистер Скотт, это решать самому Джонни, не мне. Пожалуй, я смог бы устроить вашу встречу. Уверен, мне он не сможет отказать. Он снова помолчал. — Возможно, ему полезно немного поговорить об этом. Нужно же ему смириться со случившимся… Кто знает, мистер Скотт, не облегчит ли ваш визит мою задачу. То есть, если вы попытаетесь заставить его… нет, не заставить, а как-то встряхнуть его, извлечь из раковины, в которую он ушел, так сказать. — Я не силен в искусстве уговоров. — Будет достаточно, если вы сможете настоять на том, чтобы он ответил на ваши вопросы. Заставьте его задуматься о возможности самоубийства, даже убийства, хотя, как мне кажется, последнее вам не поможет. Я-то не сомневаюсь, что смерть Чарли была случайной, так что ваши вопросы лишь подтвердят данный факт. Но для Джонни это будет полезно. И, конечно, для меня. Вы меня понимаете? — Полагаю… Раздался зуммер из маленького ящичка на столе Себастьяна, на его физиономии появилось раздраженное выражение. Он надавил на клавишу, женский голос произнес: — Мистер Себастьян… — Тельма, — рявкнул он, — я… Отпустив клавишу, он поднялся и молча прошел к двери. Когда он открыл ее, мне было слышно, как он говорит: — Я же предупреждал тебя не беспокоить меня, пока… Дверь закрылась. Очевидно, однако, Тельма сообщила ему что-то важное, потому что он не сразу вернулся. Я поднялся, вновь посмотрел на фотографии, затем остановился перед назойливо бросавшимся мне в глаза — как его назвать? — «шедевром». Он поразил мое воображение. Действительно, всего лишь черная линия и красная клякса на здоровенном куске дерева. Художнику потребовалось максимум три минуты, чтобы все это нарисовать. Но, конечно, возможно, он месяцами думал, как их расположить… Повернувшись, я заметил под крышкой стола Себастьяна приблизительно на высоте колена маленькую белую кнопочку. Один мой знакомый с помощью такой кнопки вызывал вооруженную охрану, когда это требовалось. У второго парня такая кнопка открывала его стальную дверь. Оба эти типа были аферистами. Мне стало интересно, для чего понадобилась белая кнопочка такому респектабельному джентльмену, как Себастьян. Поэтому я подошел и легонько нажал на нее. Я надеялся, что от этого его письменный стол не взорвется и все три образцово-показательные секретарши не влетят в кабинет. Знаете, что случилось? Стоило мне до нее дотронуться, как на столе Себастьяна раздался телефонный звонок, а я чуть не выскочил из окна от неожиданности. Конечно, я моментально вернулся на свое место и принял самую непринужденную позу, когда он торопливо вошел в кабинет. Он поспешно сел за стол, потянулся к телефону, вид у него при этом был озадаченный. Телефон больше не звонил. Он снял трубку, послушал, нахмурился, потом взглянул на меня. — Ох-ох, — подумал я, — видимо Себастьяну зачастую приходится «принимать важные решения» прямо на ходу, когда кто-то сидит против него в ожидании. Какой умный способ отделаться от назойливого посетителя. Очень ловко! — Как странно, — сказал он, — на линии никого нет. — Да? Возможно, это был тот же человек, который звонил вам в прошлый раз? Мне, конечно, не следовало нажимать на эту проклятую кнопку. В черных глазах Себастьяна снова появился мимолетный огонек. — Возможно, — сказал он. — Ну что ж, мистер Скотт, хотите ли вы, чтобы я договорился о встрече Троя с вами? — Да, я был бы вам весьма признателен. — Олл-райт. Поезжайте сразу же туда и позвоните из вестибюля, прежде чем подняться наверх. Вы ведь знаете, куда ехать? Я кивнул. — Приблизительно через час. На 15.00 у меня была назначена встреча с доктором Витерсом. На разговор уйдет, как минимум, полчаса. Потом надо возвращаться в город. Я сказал: — Сейчас у меня есть еще кое-какие дела. В 16 часов будет о'кей? — Вполне, мистер Скотт. После этого он просто сел на свое место и посмотрел на меня. Мне ничего не оставалось, как подняться, поблагодарить его и откланяться. Выходя из здания, я начал раздумывать кое о чем. Если Себастьяну было так важно, чтобы его не беспокоили, что он даже набросился на Тельму за то, что были звонки, почему он не попросил переключить его телефон на коммутатор? Не означает ли это, что те два важных телефонных разговора, которые он вел в моем присутствии, были в ответ на нажим коленом беленькой кнопочки? А коли так, какое важное решение он принял в отношении меня? Глава 4 На другой стороне улицы против Государственного банка возвышался колоссального размера стенд, левую половину которого занимал портрет Хорейна М. Хэмбла, улыбающегося с профессиональным обаянием, правая же половина была выкрашена черной краской, на которой бросался в глаза написанный желтым призыв: «Президент Хэмбл может для вас сделать гораздо больше!» Он еще не был президентом, но, по-видимому, эксперты посчитали, что такой призыв заставит колеблющихся доселе людей думать о Хорейне как о Президенте. Сторонников у него было много, потому что он был красив, остроумен, сексуален, очарователен и красноречив. Это не моя характеристика, я слышал ее от многих людей, которые считали, что этих качеств достаточно для избрания на высокий пост. У Хэмбла был голос, который мог заставить ангелов спуститься с неба. И в этом он напоминал мне Джонни Троя. Едва ли можно отрицать, что он для политики был тем же, чем Джонни для музыкального мира. Лично я считал их обоих самыми блестящими фигурами в шоу-бизнесе. Наверное, вы уже поняли, что я-то был на стороне Эмерсона. Дэвид Эмерсон не был красавцем, всего лишь человеком с приятной наружностью. Голос у него был самый обычный, с легким налетом уроженца Запада. Меня больше интересовало то, что он говорил, а не как он это делал. Человек он был грубоватый, порой резкий, твердо стоящий на земле, привыкший обращаться к Конституции США, а не к модным мыслителям, вроде «сжигателя денег» профессора Картрайта. Эмерсон не обещал ничего невыполнимого, тогда как Хорейн М. Хэмбл, вроде бы более современный и прогрессивный, мне казался самым обычным краснобаем, спекулирующим громкими фразами и сулящим своим избирателям то, что он просто не мог бы выполнить. Но он настолько красиво и убедительно все это преподносил, что я почти не сомневался, что через три дня этот краснобай станет Президентом, после чего придут к власти его сторонники, которых туда не следовало бы подпускать на пушечный выстрел. Глядя на ослепительную улыбку Хорейна, я почувствовал, что у меня сдают нервы, и поспешно отвернулся. В этот момент оператор подвижного крана вылезал из кабины, он снял с головы фуражку, и солнце осветило его рыжие волосы. Это действительно был Джексон. После фотографий в офисе Себастьяна и любования улыбающейся физиономией Хэмбла, мне ничего не могло доставить большего удовольствия, как перекинуться несколькими словами с грубоватым трудягой Джеком Джексоном, от которого пахло потом, а не французскими духами. Я подошел к нему и крикнул: — Здорово, Джексон! Он увидел меня и поспешил навстречу, краснорожий крепыш с огненно-рыжей шевелюрой и ручищами, как окорока. Мы обменялись рукопожатием, и он сказал: — Шелл, белоголовый проходимец, что привело тебя сюда? Я же вас предупреждал, что он был сквернослов. — Не желание повидаться с тобой, Джексон. — Ну, не хочешь говорить, не говори. Послушай, мой парень построил уже шесть домов в Войл Хайтс. Целых шесть, можешь поверить? Зарабатывает больше меня, понимаешь? Я был рад это слышать. Несколько лет назад с моей помощью его сына упрятали в окружную тюрьму на шесть месяцев за угон автомобилей, и в то время Джек не питал ко мне добрых чувств. Но наука пошла парню на пользу, он образумился и по собственной инициативе пошел в строительную организацию. Теперь он получал хорошие деньги, позабыв о прежних привычках. — Он зарабатывает больше, потому что работает прилежнее, — поддразнил я, — он строит, а ты разрушаешь. Да к тому же через каждые двадцать минут делаешь перерыв. — И как только язык поворачивается говорить такое? Я впервые прекратил работу с самого утра. Кофейный перерыв. Кроме того, если я буду работать слишком быстро, начнутся неприятности с тем, кто увозит обломки. Он отстегнул плоскую фляжку с пояса, отвинтил крышку и хлебнул прямо из горлышка, сощурился, крякнул и облизал губы. — По-прежнему употребляешь этот сорокаградусный кофеек? — Человек должен поддерживать свои силы. — А ты не боишься, что как-нибудь «перекофеишься» и стукнешь этим ядром себя по голове? — Ни боже мой. После двух таких фляжек я могу спокойно сбросить муху со стены, не повредив ни одного кирпичика. Ну а кофеек, как ты сказал, мне нужен только для того, чтобы не спятить на работе. Возможно, тебе это кажется интересным и восхитительным… — Да нет, не совсем! — Мне моя работа действует на нервы, если хочешь знать. А иной раз у меня появляется какое-то дикое чувство, как будто я какое-то чудовище, которое должно разрушить эту улицу. Обведя круг, я спросил: — Что здесь происходит? Какие-то миллионеры строят новые банки и отели? — Обновление города, они так это называют. Так вот оно что, еще один проект перестройки города, которая никому не нужна, но оплачивать ее будут из федеральных фондов. По-моему, куда понятнее сказать «из моего собственного кармана». Джек продолжал: — Три квартала полностью будут снесены, вот этот и те два. Он показал, какие именно. — Ты хочешь сказать, что здание Себастьяна тоже? — Да-а. За него примемся на будущей неделе, затем соседние с ним. Работы у меня будет выше головы, некоторые из этих старых зданий не так-то легко разрушить. — Могу себе представить. Наверное, ты испытываешь неприятное чувство, когда это делаешь… А у тебя не возникали сомнения? Возможно, возникали, из-за этого он и пил. Но, чтобы жить, надо работать… Я снова посмотрел через улицу на смазливую физиономию Хорейна Хэмбла. Вот у него не было сомнений. Он был за всяческие модернизации и модификации и в городе, и в сельской местности. — Ладно, Джек, у меня на 15.00 назначена встреча. Продолжай крушить. — Мне и правда пора приниматься снова за дело, но все же минут десять я «сосну»… Не хочешь ли моего зелья? Он снова взбалтывал фляжку. Я протянул руку и поднес ее к губам. — Спасибо. Выпью глоточек. Чтобы добраться до учреждения Витерса, надо ехать по Бенедикт-Каньон шоссе к горам Санта Моника, затем свернуть на Хилл-Роуд. Через полмили имеется частная подъездная дорога, которая поднимается к очаровательному владению, откуда открывается потрясающий вид на соседние Беверли-Хиллз и Голливуд, а в погожий день даже на Тихий океан. Я проехал мимо раза три-четыре, но потом все-таки попал. С доктором Витерсом я не был знаком. По дороге я припоминал все, что мне было известно о нем. Он разработал теорию нового лечения психических заболеваний, которую неофициально называли «витеризацией мозгов». Еще совсем недавно царствовавший психоанализ Фрейда с его «Комплексом Эдипа», заполнявший пьесы, сценарии, радио и телеперадачи, был полностью забыт. Мистер Витерс стал новым героем, чуть ли не гением космического значения. Он писал книги, предисловия к книгам, рецензии на книги и на рецензии… и загребал по сотне долларов в час. Вот этого-то знаменитого человека я и должен был в скором времени увидеть. Свернув с Хилл-Роуд, я поднялся по асфальтированной дороге на высокое плато, которое, естественно, уже успели окрестить «Высотами витеризации», на котором раскинулось в антисептической белизне учреждение, которое иначе называли «Заведением Витерса». Было ровно 15.00. Увидев надпись «Место стоянки машин», я припарковался, поднялся по двум широким ступенькам и вошел в здание. Во внешнем офисе была кушетка, несколько стульев и столик с десятком непривлекательных журналов. За письменным столом сидела костлявая особа и что-то писала на белых карточках. Я усомнился, что она заносила в них мысли пациентов. Я сразу ее отнес к категории старых дев (ей было уже за тридцать), потерявших надежду расстаться официально или, на худой конец, неофициально со своей девственностью. Я подошел к ней и заявил: — Я — мистер Скотт. Она кивнула головой и пробормотала: — Вы можете присесть. И продолжала писать. На ее столе раздался зуммер. Она перестала писать, посмотрела на меня и сказала: — Можете войти, мистер Скотт… — добавила еще несколько слов, которые я не расслышал. Вскочив с удивительно неудобного стула, я был уже у двери и нажимал на ручку, когда раздался истеричный вопль секретарши: — Не сейчас! Я же сказала через минуту. Слишком поздно. Вы бы этому не поверили! Я неожиданно остановился и замер, превратившись, если не в полный столб, то во что-то подобное ему, издав какой-то нечленораздельный звук, потому что в это мгновение все слова вылетели у меня из головы. Представляете: через всю комнату мелкими шажками шла абсолютно голая молоденькая красотка. Я вас не обманываю. На ней совершенно ничего не было надето. Единственным минусом было то, что она шла не ко мне, а от меня. Автоматически я ахнул. Наверно, этот звук произвел на нее такое же впечатление, как боевой клич диких индейцев на мирных поселенцев прошлых столетий. Девушка замерла на месте точно так же, как и я, повернулась и посмотрела на меня. Через секунду испуганное выражение исчезло с ее лица, она оказалась тоже немногословной, ограничившись лишь одним: «у-у-у-х». Волосы у нее были цвета шерри: коричневатого янтаря с огоньком внутри. Они спускались кудрявой волной, закрывая половину ее лица, так что был виден лишь один прекрасный зеленый глаз. Она была высокой с потрясающей грудью, плоским животом и крутыми бедрами, ноги у нее были стройные и длинные, как у танцовщицы. Такую девушку я с удовольствием пригласил бы на танец. Она снова повернулась и без особой спешки прошла к той самой двери, к которой и направлялась до этого, открыла ее довольно широко, так что я успел заметить кусок стола, какие-то ширмы и кресла. Войдя туда, она снова обернулась и заперла дверь. Не захлопнула, а медленно прикрыла. Мне показалось, что она заулыбалась, но, возможно, я ошибаюсь. Вот так состоялось мое появление у известнейшего доктора Витерса. Нет, она не была доктором. Доктор все время сидел в огромном мягком кресле, но надо было быть круглым идиотом, чтобы в подобной обстановке обратить на него внимание. Он был невысокого роста с симпатичным розовощеким лицом и редеющими русыми волосами, довольно бесцветными широко расставленными глазами, скрытыми за большими очками в роговой оправе. Я решил, что ему около шестидесяти лет. Вокруг шеи у него был красивый шелковый шарф, концы которого были засунуты за вязаный джемпер розового цвета, костюм дополняли желтые брюки и высокие сапоги для верховой езды. Наряд попугая. Ему нужно было сбросить несколько фунтов лишнего веса. Чем-то он смахивал на голливудского Санта Клауса, побритого и готового идти на рождественское представление. В одной руке у него была бумага, во второй — карандаш. Он постучал по листочку и скомандовал: — Раздевайтесь. — Не хочу. — Ох, послушайте, разве моя секретарша не объяснила вам процедуру? — Нет. — Таково требование. Это необходимо. — Для чего? — Для психоанализа. — Что вы собираетесь анализировать? — Ох, прекратите это глупое препирательство! — повысил он голос. — Я совсем не глупец, не волнуйтесь. Что за прелестное создание отсюда только что вышло? — Мисс Плонк? Какое вы имеете к ней отношение? В каком смысле она вас интересует? — Зачем вам это? Он издал какой-то странный звук носом: — Снимайте одежду, ложитесь на кушетку, и мы начнем. — Нет. Понимаете… — Очевидно, вы ничего не понимаете. Моя секретарша должна была вам объяснить. Это часть моей методики. Все мои пациенты должны полностью раздеться и лечь на кушетку. — Зачем? — Это поможет вам вместе с одеждой сбросить состояние подавленности. — Мне — нет, наоборот. — Мне придется прекратить нашу встречу, мистер Чэнг, если вы не желаете мне помочь. Вы не хотите поправиться? — Я не болен, черт побери. Я даже не мистер Чэнг. — Вы не больны? — Я абсолютно здоров. — Невозможно. Все люди больны. Невоз… — Он помолчал. — Что вы имеете в виду, говоря, что вы не мистер Чэнг? — Кто он такой? — Вы… — Ничего подобного. — А где мистер Чэнг? — Откуда мне знать? — Хм-м-м… — Я приехал сюда вовсе не ради анализа или психоанализа, как вы называете, мне таковой не требуется. Я — Шелл Скотт, частный детектив, я приехал сюда, чтобы поговорить с вами о смерти Чарли. — Вы — Шелл Скотт! — сказал он. Я взглянул на часы. Да, я приехал точно в назначенное время. Поэтому я спросил: — Кто же еще? Он внимательно осмотрел меня. — Кто еще? — повторил он растерянно и тут же поспешно добавил: — Раз вы пришли сюда не ради психоанализа… Извините меня. Он прошел по ковру в то помещение, где находилась та потрясающая голая девушка, и закрыл за собой дверь. Что за жизнь! Но через минуту он снова возвратился, сел на прежнее место и жестом пригласил меня сесть на кушетку. Я сел. Потом он пробормотал: — Извините, я ожидал вас в три часа. — Я решил, что поскольку мне нельзя опаздывать, я постарался быть совершенно точным. По-моему, он меня не понял. — Вы хотели поговорить со мной о мистере Вайте? — Да, он был одним из ваших пациентов, не так ли? — Очень недолго. Практически мы даже не начали. Психоанализ, понимаете, требует нескольких лет. — Это звучит, как старый фрейдизм… — Нет! Ничего подобного! Мой метод совершенно другой, он противоположный. Вот в чем секрет! — В отношении Чарли… — Понимаете, — продолжал он, не сбиваясь со своего курса? — на протяжении многих лет я был ортодоксом фрейдистского анализа, вы об этом знали? — Слышал краем уха, но… — Лечил годами больных людей. Убедился, что их заболевание усиливалось… — О Чарли… — Если эта метода давала отрицательный результат, значит надо применять противоположную методику. Правильно? Делать обратное тому, что делалось прежде. Так? — Так, — ответил я, чтобы не молчать. — Мне пришлось переделывать каждое правило, закон, термин, срок и методику анализа. И мне это удалось. — Так родилась «Витеризация мозгов»? Он поморщился. — Молодой человек, должен вам сказать, что это выражение не нравится мне. Его не я придумал. Это репортеры. Он выжидательно посмотрел на меня. После этого последовала целая лекция, из которой явствовало, что все термины прежнего психоанализа следует читать наоборот. Не выдержав, я сказал: — Доктор, до сегодняшнего дня я воображал, что фрейдистская философия делать людей более слабыми, вместо того, чтобы делать независимыми, была самой идиотской вещью, о которой я когда-либо слышал. Но теперь, когда вы мне объяснили сущность вашей теории, — я повысил голос и благосклонно заулыбался, — я совершенно уверен, что в вашем анализе столько же смысла. — Да, да, — закричал он, — теперь излечение человечества от всех психических заболеваний в наших руках! Страшно возбужденный, переполненный восхищением и любовью к собственной особе, он поднялся с кресла и взбрыкнул. Но тут открылась дверь соседней комнаты, и на пороге появилась очаровательная девушка, мисс Плонк, как назвал ее доктор. Она была полностью одета: белый вязаный костюм с красной отделкой, белые туфельки на высоких каблуках, в которых ее ножки выглядели лучше. Она действительно была потрясающей! Это было мое мнение. Но доктор Витерс рассматривал ее в каком-то шоке. Глаза у него полезли на лоб, рот раскрылся, он в полном смысле упал на спинку кресла. Неожиданно до меня дошло: этот блудливый козел не получал полного удовольствия от своих клиентов, если они были полностью одеты. Нужно ли удивляться, что он заставлял их раздеваться? Только так он мог добиться того, к чему стремился. Кто мог все это придумать? Доктор Витерс был больным человеком. Глава 5 Прелестная мисс Плонк с минуту постояла в комнате, должно быть, сводила с ума Витерса, если судить по тому, какой эффект она произвела на меня, потом приблизилась к нам. Она подарила мне широкую улыбку, затем сказала доктору: — Благодарю вас, доктор. Я приеду, если… когда мне потребуется следующая встреча. Олл-райт? — Олл-райт, — ответил он ей, точно воспроизводя ее интонацию. Было видно, что он все еще страшно возбужден. Потом она повернулась, чуть сощурилась и снова произнесла: «у-у-у». Друзья, теперь я знал, что это что-то означает. Но что? Я не успокоюсь, пока не выясню. Ночь за ночью этот вопрос будет тревожить мой сон. Что она мне сказала? Она вышла из кабинета. Я повернулся к доктору Витерсу и в сотый раз произнес: — Доктор… в отношении Чарли? — Э-э? Ах. Хм, так. Что вы хотели узнать? — Что с ним было? — Запущенный случай супидеза, осложненный травматическим… — Извините меня, доктор. Я человек простой и люблю изъясняться простым языком. Договорились? Меня не столько интересует поставленный вами диагноз, как то, что он сам предполагал о своем недуге. На что Чарли жаловался? — Просто на состояние депрессии, страшные сны, которые можно назвать даже кошмарами, иногда ему казалось, что он теряет голову. Обычные вещи. — Разве это обычно? — Сущие пустяки. Слышали бы вы… — Не заметили ли вы признаков того, что он замышляет самоубийство? Мой вопрос его не потряс. Он надул губы, опустил голову и посмотрел на меня поверх очков. — Не совсем. Но я бы сказал, что такая возможность не исключается. Фактически я даже уверен, что это возможно. Разумеется, я не могу вдаваться в подробности того, что он мне сказал. Профессиональная этика, вы знаете. — Знаю, знаю… — Но, говоря простым языком, я обнаружил у него укоренившийся супидез-комплекс, усугубленный инвективным каннибализмом, приближающийся к неизлечимому психоневрозу. Вы меня понимаете, да? Если бы только он обратился ко мне несколько лет назад или даже месяцев, я бы его полностью излечил. Не сомневаюсь, что он бы поправился. Но у меня едва хватило времени объяснить ему, что болезненные симптомы у него обусловлены подавленной бессознательной страстью к отцу… — Да, благодарю вас, доктор. Вы мне очень помогли… Я поднялся. — Для меня достаточно. Еще раз спасибо. Я оплачу визит на обратном пути вашей секретарше. И что же вы думаете? Тощая секретарша, не моргнув глазом, содрала с меня сто долларов. Спрашивается, за что? На все это ушло много времени. Мисс Плонк успела уехать. Спустившись вниз на Хилл-Роуд, я машинально свернул налево, думая о том, что Мордехай Витерс мог быть прав. Если так, то почему же Чарли не поместили в больницу. Почему этот прославленный доктор промолчал? Наверное, дело еще не зашло так далеко… Стало прохладно, я закрыл окно в машине и прибавил газу, чтобы поскорее вернуться домой. Рядом со мной на сидении лежал плащ, с утра было похоже, что соберется дождь, но сейчас небо полностью прояснилось. Впереди на дороге по правой обочине был припаркован черный «седан» в том месте, где боковая дорога пересекает Бенедикт Каньон. Один человек сидел за рулем, другой стоял возле поднятого капота. — Неполадки с двигателем, — подумал я. В том месте дорога была окаймлена развесистыми деревьями и низким кустарником. Подъезжая к перекрестку, я заметил, что что-то зашевелилось или блеснуло слева от меня за деревьями. Но когда я туда посмотрел, то ничего там не увидел. Однако этого было достаточно, чтобы насторожить меня. К тому же человек, копавшийся в моторе, со стуком опустил капот и прошел к водителю, а не к противоположной стороне машины, что было бы естественно, если бы он собирался сесть в нее. И я провел рукой по пиджаку, поверх кольта 38-го калибра, который сопровождает меня во всех поездках. После многих лет знакомства с особенностями людей, которые привыкли к насилию, кулаку или оружию, это была вполне нормальная реакция. Кроме того, мне было известно, что в нашем большом городе имеется несколько десятков головорезов, которые плясали бы от восторга на моей могиле, а мне не хотелось доставлять им такую радость. Предчувствия меня не обманули, уже через минуту я схватился за свой кольт: «седан» рванулся к перекрестку и загородил мне дорогу, а верзила, стоявший рядом, побежал мне навстречу. Объехать «седан» слева я не мог, но я успел сбавить скорость. С левой стороны из-за кустарника возник третий, он стоял неподвижно, но что-то металлическое поблескивало в его руках. У меня не было времени присматриваться. Нажав на тормоз, я начал открывать правую дверцу. Она открылась до того, как машина полностью остановилась. Я попытался незаметно выбраться наружу, но как только я плюхнулся вниз, раздалась автоматная очередь. Так вот что держал мерзавец, вышедший из-за деревьев! Мне было слышно, как тяжелые пули впивались в мою машину, со звоном полетели остатки битого стекла. Но я уже упал на землю, перекувырнулся, поджав под себя колени и сжав в руке курносый кольт. Черный «седан» по-прежнему перегораживал дорогу, водитель из него выскочил. Верзила был от него на расстоянии десяти ярдов, он бежал ко мне. Автомат моментально умолк. Вываливаясь из машины, я нечаянно зацепил свой плащ, теперь он был возле моих колен. Раз так, надо попробовать его использовать. Моя машина стояла как раз между мной и парнем на той стороне дороги. Схватив плащ, я свернул его комком и изо всех сил швырнул его так, что он упал за машиной. Одновременно я выстрелил в человека, находившегося рядом со мной, и промахнулся. Верзила, иначе его нельзя было назвать, был ближе всего ко мне, у него был пистолет. Но на бегу ему было очень трудно прицелиться. Поэтому я поднялся и еще раз выстрелил в него. Мне показалось, что правая рука у него дернулась, а пистолет описал дугу и упал на асфальт. Но полной уверенности у меня не было. Я позволил ему бежать на меня с правой стороны дороги, сам же перенес внимание и кольт влево, поскольку с противоположной стороны повторилась автоматная очередь в том направлении, куда упал мой плащ. Присев на корточки, я смог разглядеть сквозь разбитые стекла своего «кадиллака» третьего противника с автоматом, который все еще целился не в меня. Я хорошенько прицелился и дважды нажал на курок. В том, что я попал, я не сомневался. Справа от меня забухали сапоги по асфальту. Я быстро повернулся к бегущему, выставил вперед одну ногу, переложил оружие из правой руки в левую, ожидая противника. Я не стрелял: у меня оставался последний патрон, а водитель «седана» тоже приближался, правда без особой спешки. По сравнению с двумя первыми этот выглядел маленьким и невзрачным. У меня было время подготовиться к встрече. Верзила находился в ярде от меня, теперь-то я видел, что он бежит с пустыми руками. Значит, его пистолет действительно валялся где-то на дороге. Мой кулак был направлен между его протянутыми ко мне руками. Не касаясь их, я обрушился на его подбородок с таким сокрушительным ударом, что мне показалось, что у меня взорвались косточки на руке. Удар не остановил его, он пробежал по инерции еще пару шагов, увлекая меня за собой. Я упал на спину и сильно ударился затылком об асфальт, верзила же перекатился через меня и распластался на дороге. Я поднялся, шатаясь, и, как сквозь туман, увидел приближающегося маленького человечка. Пистолет все еще был в моей руке, а тот остановился посреди дороги. Я заметил вспышку пламени, когда он выстрелил в меня, а звук был удивительно громким, пуля с противным свистом пролетела мимо. Человек повернулся, я поднял руку, прицелился в его узкую спину, но он побежал с такой невероятной быстротой к своей машине, при этом петляя, что я в него так и не попал. Верзила попытался подняться, его рука потянулась к моему пиджаку. Я повернулся, поднял теперь уже пустой кольт в руке и обрушил его ему на лоб. Он тихонько вздохнул и затих. Хлопнула дверца машины, заработал мотор, взвизгнули покрышки, маленький человек ретировался. Я заметил, что пистолет верзилы лежит в нескольких ярдах от меня, и пошел было к нему, затем остановился. Кроме шума удаляющейся машины, все было тихо. Наверное, так тихо бывает в могиле, куда я каким-то чудом все же не попал. Через дорогу на животе лежал автоматчик. Он не шевелился, а вот верзила возле меня — да. Это меня не устраивало. Я поднял его собственный пистолет и стукнул им его по голове. После этого перешел через дорогу взглянуть на автоматчика. Когда я перевернул его на спину, я увидел два красных пятна на белой рубашке. Одна из пуль угодила ему прямо в сердце. Я знал его, знал и верзилу. Прежде чем попытаться найти объяснение происшедшему, я воспользовался телефоном в своей машине, чтобы вызвать полицию. Потом сел у края дороги и задумался. Еще до приезда полиции я проверил этих молодчиков и не нашел у них другого оружия или чего-нибудь важного. Я их обоих знал. Автоматчик был негодяй по имени Снэг, то есть «Сломанный Зуб», потому что у него изо рта торчал безобразный глазной зуб, придавая физиономии издевательское выражение. Второй тоже был приверженцем пистолета и кулака в решении жизненных вопросов. Его звали Кубби. Когда он вырос, то стал тупым зверем, лишенным всякого разума. А это значило, что он не мог быть организатором нападения на дороге. Снэг же вообще был типичным подручным. Мне было известно, что Кубби все еще оставался условно осужденным, а Снэг только что вышел из Сан Квентина, отсидев целых девять месяцев по обвинению в мошенничестве. За подобное преступление дают от года до десяти лет. Подумать только, он должен был оставаться в тюрьме гораздо дольше, но когда судят таких негодяев, откуда-то берутся краснобаи-защитники, которые с дрожью в голосе говорят о «заблуждениях» своих подзащитных, о том, что они больные, их надо не наказывать, а лечить, окружить теплом и заботой, а мягкосердечные присяжные всему этому поддакивают. Ведь если бы эти подонки сейчас находились за крепкой решеткой, где им и полагалось еще долго быть, они бы не пытались сейчас убить меня. А в этом не было никакого сомнения. Кто-то продумал эту операцию с большой тщательностью. Поскольку Снэг и Кубби отпадали, возможно, третий? Тот, который так поспешно удрал? Едва ли. Планирующие обычно поручают другим делать такую грязную работу, а сами стоят подальше от линии огня. Да и потом мне казалось, что я знаю третьего тоже. Когда я заметил его, у меня не было возможности как следует его рассмотреть. Поэтому я не был полностью уверен, но предполагал, что это был некий Антонио Алгвинацио, более известный как Тони Алгвин. Если так, то мы с ним сталкивались и раньше. Более важно то, что я знал человека, на которого он работал. Сказать, что он «работал», неверно. Он был специалистом по убийствам у этого гангстера, по убийствам простым и замысловатым, искусным «самоубийствам», несчастным случаям с фатальным исходом… Человек, на которого он работал, был некий Джо Рэйс, разумеется, при рождении ему было дано другое имя, он его просто изменил на американский манер. А Джо Рэйс был известным боссом мафии. — Мафия, черт побери! — подумал я. Не то, чтобы мы с Рэйсом были незнакомы. Друзьями мы, разумеется, не были. За годы работы я дважды участвовал в делах, которые заканчивались заключением мелкой рыбешки, нанятой Джо Рэйсом. Того еще ни разу не привлекали к судебной ответственности, поскольку знать правду недостаточно, надо иметь еще неоспоримыми доказательства. Но и я, и полиция знали, что оба раза руководителем был Джо Рэйс. Чтобы осудить такого человека, как Джо Рэйс, надо располагать неоспоримыми доказательствами. Если останется хотя бы одна щелочка, многоопытный адвокат превратит ее в удобную лазейку, на худой конец, слушание дела будет отложено, за это время кое-кто из свидетелей получит дыру в черепе, а обвиняемый, выпущенный под залог, внезапно скроется… Да мало ли что произойдет! Первое из упомянутых мною дел было об организованном шантаже десятка высокопоставленных лиц в Голливуде, второе — о контрабанде наркотиков. Как я уже сказал, пострадали только пешки, Рэйс остался в стороне. Но все это было давно. Что я такое натворил, чтобы Рэйс взялся за меня сейчас? Единственное дело, над которым я сейчас работал, было простым, по крайней мере, внешне: смерть Чарли Вайта. Я не мог представить, каким образом оно затрагивало босса мафии. Да и мои последние дела не касались области Джо Рэйса. Ну что ж, возможно, когда я потолкую с Джонни Троем, он сможет немного рассеять темноту. Сейчас же мне надо выполнить все формальности и постараться остаться в живых, пока полиция будет этим заниматься. Наконец я услышал сирену. Глава 6 Было уже почти 16 часов, когда с полицией было закончено. Собрали тела, патроны и оружие, привели в чувство Кубби. От этого практически не было никакого толку. Естественно, он не сказал ничего толкового. О чем бы его ни спрашивали, он повторял одно и то же: «Я делал только то, что велел мне Снэг». Тони? Он не знает никакого Тони. Тони Алгвин? Он даже не слышал такого имени. Нет, он вовсе не собирался убивать Скотта, только ударить. Он не выносит парней с такими светлыми волосами. Допрос продолжался в таком же духе. После этого Снэга отправили в морг, Кубби в отдельную камеру, а я после всего этого поехал на окраину Лос-Анджелеса и поднялся на четвертый этаж здания полиции. Отдел по расследованию убийств располагался на четвертом этаже в комнате 314. В дежурке я выпил пару чашек кофе, пока разговаривал с Сэмом. Сэмом я зову одного из самых толковых офицеров, который работает по ограблениям, наркотикам, взяточничеству, убийствам. Он вырос из простых копов до капитана полиции. Сэмом называл его один я, для остальных он был Фил Сэм-сон. Сэм, большой, солидный, видавший виды опытный работник, без шума и крика преданный своему делу. Человек честный и справедливый, он никогда не был груб с подонками, попавшими к нему в руки, но и не давал им спуску, считая, что за все надо платить сполна. У него на этот счет была совершенно точная формула: «Если человек мошенник, он должен сидеть в тюрьме. Если он не хочет сидеть в тюрьме, он не должен быть мошенником». Сэм жевал одну из своих больших черных незажженных сигар. При мне он их не зажигает, потому что я не выношу запаха их дыма и сразу же ухожу. Он провел ручищей по своим серебристо-серым волосам, передвинул сигару из одного угла рта в другой и сказал: — Мы ничего не вытянем из Максима, Шелл. Он один из тех людей, которые могут переносить лишения неделями, и которые даже не спросят, где находится туалет. Максим, Роберт Максим, Кубби. — Даже если он и будет говорить, то это ничего не даст, — сказал я. — Да меня, откровенно, интересует только Тони. — Да. Он закусил свою сигару. — Если ты действительно видел его, вряд ли можно ожидать от него откровенного признания. К тому же ты не уверен, Шелл. — Самое скверное, но три из пяти, что это был Тони. Допив кофе, я поехал на свидание с Джонни Троем. Я опаздывал больше, чем на ч с. Возможно, он откажется со мной говорить. «Ройалкрест» стоял на Голливудском бульваре. Роскошный, восьмиэтажный отель — апартаменты в спокойном жилом квартале, где масса деревьев, большие зеленые лужайки и в то же время рядом центр Голливуда. Вестибюль был просторным и прохладным, комфортабельно обставленным пышными современными диванами и стульями. Я воспользовался внутренним телефоном, чтобы позвонить Трою, и кто-то предложил мне подняться наверх. Скоростной лифт молниеносно доставил меня под самую крышу. Я нашел дверь и постучал. Впустил меня определенно не Джонни Трой. Сначала я подумал, что это девушка, но не в моем вкусе, потом сообразил, что это был парень. Отворив дверь, он торопливо махнул рукой и, не проронив ни слова, возвратился в тускло освещенную комнату. На нем была свободно ниспадающая белая рубашка с большим воротником, узкие черные брюки из какой-то эластичной ткани и темные шлепанцы. Когда я прошел следом за ним в комнату, он эффектно упал на мягкую атласную подушку возле парня в тельняшке, синих джинсах и высоких коричневых сапогах. Этому парню нужно было давно побриться. Тихо звучала одна из пластинок Джонни Троя, которой у меня еще не было. Что-то о том, что он «любил любовь, которая больше любви». Песня мне показалась грубоватой. Я находился в большой комнате, напоминающей вестибюль маленького отеля в фешенебельном квартале города. На подушках в самых непринужденных позах сидело или лежало человек пять-шесть. Справа от меня стоял прекрасный низкий диван, обитый золототканным материалом. На нем сидело еще трое, а возле дивана, опираясь на шероховатую черную поверхность камина, в котором горели дрова, примостился Джонни Трой. В помещении находилось немало колоритных фигур, но в присутствии Троя они все казались бесцветными тенями. Он не был одет как-то по-особому, нет. На нем был синий пиджак, рубашка и галстук немного светлее, кремовые брюки. Но в этом парне был какой-то особый шарм, он невольно притягивал к себе всеобщее внимание. Есть такие люди, в наружности которых нет ничего особенного, но стоит им войти в комнату, как все глаза обращаются на них, будто подчиняясь магниту. В Джонни имелся такой магнетизм, к тому же он вообще был привлекательным парнем. Очень высокий, стройный, красивый. Его светлые волосы с золотым отливом образовывали подобие нимба вокруг головы. Когда он что-то доказывал своим собеседникам, он подчеркивал значение сказанного грациозными движениями руки. Как только я вошел, он повернулся, взглянул на меня, поднялся и пошел навстречу. Протянув руку, он улыбнулся и спросил: — Мистер Скотт? Я кивнул. Мы обменялись рукопожатиями, и он продолжал: — Юлисс позвонил и предупредил о вашем визите. Я ожидал вас чуть раньше, вот почему не встретил у дверей. — Прошу извинить за опоздание, мистер Трой, у меня произошла… небольшая неприятность на дороге. — Все в порядке. Надеюсь, вы не возражаете против этой банды? Он махнул рукой, указывая на присутствующих, нахмурился и добавил: — Многие из них не признают никаких условностей. Не разрешайте им выбить себя из седла. Он подмигнул мне, я усмехнулся в ответ. — Этого не случится. — Прекрасно. Мы все друзья. Большинство из них — клиенты Себастьяна. Полагаю, вы многих знаете, хотя бы заочно. Я действительно увидел несколько знакомых физиономий. На золотом диване сидел Гарри Бэрон, местный диктор и отчасти писатель. Его легко было узнать по белой прядке в волосах. Глаза у него были надменные, холодные, но он ухитрялся ими замечать самый «горячий» материал, который не привлекал внимание других. Белая прядка придавала ему очень решительный вид, что соответствовало истине. Его репортажи были злободневными и весьма зубастыми. Рядом полулежал худощавый, бледно выглядевший Рональд Дэнгер, написавший лучший бестселлер сезона. Про этот дурацкий роман с названием «Ляг и умри», который и я прочитал, писали в свое время очень много. Парень, впустивший меня в дом, был каким-то поэтом, хотя я не мог припомнить его имя, а тип в сапогах был скульптором. Я видел фотографию его последнего творения, состоящего из половинок автомобильной оси, тряпичной куклы и разбитого унитаза. Вроде бы он получил за него какую-то премию, но что именно я не мог припомнить. Заговорил Джонни Трой: — Мне нужно еще выпить, мистер Скотт, после чего я предоставлю себя полностью в ваше распоряжение. Составите мне компанию? Скотч? Бурбон? Есть еще… — Бурбон с содовой. Спасибо. Трой потащил меня через комнату и взял чистые стаканы с низенького столика, потом мы прошли к бару в углу комнаты. Бормотание и голоса на секунду смолкли, все глаза проводили меня. Дело было вовсе не в моем потрясающем магнетизме. Взгляды были холодные, почти враждебные. Удивляться не приходилось. Я не был «своим» и не стремился им стать. Наполнив стаканы, Трой сказал, почти извиняясь: — Обычно здесь не бывает столько народу, мистер Скотт. Но после… Он запнулся, потом продолжил потише: — … после того, как Чарли умер, мне не хочется быть одному. Тут так… пусто. Уверен, что вы понимаете. Потом, не ожидая моего ответа, спросил: — Вы ведь хотите спросить меня о Чарли, так ведь? — Совершенно верно. Надеюсь, вы не возражаете? Он как-то натянуто улыбнулся. — Откровенно говоря, возражаю. Я не хочу ни говорить об этом, ни даже думать. Но, как сказал Юлисс, это случилось. Не могу же я притворяться, что этого не было. Он сделал два-три больших глотка из своего бокала, куда налил виски с апельсиновым соком. Я заметил, что он был уже в подпитии. — Ну, так что же в первую очередь? — Я хотел бы взглянуть на апартаменты, в которых жил Чарли, если вы не против. И балкон, с которого он упал. — Пойдемте со мной, — ответил он и вышел в холл, где имелась еще одна дверь, которую он открыл. Апартаменты Чарли были точно такими же, как у Троя, но только с обратной планировкой, если можно так выразиться. Если гостиная Троя выходила окнами на Голливудский бульвар, а огни города сверкали слева, у Чарли же огни светились справа. В спальне было несколько фотографий в красивых рамках, штук пять девушек, весьма красивых и соблазнительных, один портрет самого Чарли, несколько снимков его вместе с Троем. На одном из последних он стоял рядом с Джонни перед зданием ночного клуба, рука Троя покоилась у него на плече. Чарли был ростом всего в пять футов шесть дюймов, на этой фотографии высоченный Трой буквально превратил его в карлика. Чарли вовсе не был красив, у него была круглая мясистая физиономия и грустные глаза клоуна, но, если судить по имеющимся здесь фотографиям девушек, они находили его интересным. Я невольно задумался, каково ему было все время находиться рядом с рослым красавцем, энергичным, исключительно популярным и насмешливым Троем, и снова, как недавно во время разговора с Сильвией Вайт, мне пришло в голову, что он не мог не переживать из-за этого. Мы прошли в пустую, тихую гостиную, из которой скользящая дверь вела на балкон. Солнце садилось за горизонт. Пурпурные тени блуждали по невысоким холмам. Становилось холодно. — Это случилось здесь, — тихо сказал Джонни. — Они нашли его внизу. Мы стояли склонившись над железной балюстрадой. Я посмотрел вниз. До тротуара было целых восемь этажей. Балюстрада была мне выше пояса, а мой рост шесть футов два дюйма. Конечно, человек на восемь дюймов ниже при большом желании смог перевалиться через такое ограждение, но это потребовало бы от него немало усилий. — Вы хотите увидеть здесь что-нибудь еще, мистер Скотт? — Нет, но у меня несколько вопросов. — Давайте вернемся ко мне. Он повернулся и выскочил в гостиную. — Было бы лучше остаться здесь, мистер Трой. Я бы предпочел поговорить с вами наедине. Он остановился и бросил взгляд через плечо: — Нет. Здесь у меня по всему телу начинаются мурашки. Мы возвращаемся. И он решительно двинулся к двери. — Послушайте, многое, о чем мне необходимо поговорить, должно быть сказано без посторонних свидетелей, которые сразу же развесят уши. Если вы не возражаете… — Я решительно возражаю! Ну, что тут поделаешь? Я пошел следом. Он был какой-то взвинченный, напряженный. Когда мы появились в гостиной Троя, все присутствующие с откровенным любопытством посмотрели на нас. Один нескладный парень, которого я не узнал, ткнул пальцем в мою сторону и сказал что-то своему соседу, после чего они громко захохотали. Я так боялся приехать сюда слишком поздно, что даже не переоделся и не привел себя в порядок. Трой смешал себе новый бокал и вопросительно посмотрел на меня. Я покачал головой. Потом он посмотрел на автора «Ляг и умри» и распорядился: — Спустись на пол, Ронни. Дай мистеру Скотту сесть. Ронни послушно плюхнулся на ковер. Мы с Троем уселись рядышком, справа от меня оказался Гарри Бэрон. Я не люблю проводить серьезные интервью в подобном окружении, но лучше так, чем вообще никак. Поэтому я стал задавать Трою практически те же самые вопросы, которые задавал Юлиссу Себастьяну: казался ли Чарли в последнее время подавленным, не наблюдал ли он признаков того, что его гибель не была несчастным случаем. Как я и предвидел, все гости моментально придвинулись к нам и образовали плотное кольцо. Трой просто откинул голову назад и засмеялся. — Чарли не спрыгнул вниз сам, если вы это имеете в виду. Нет, нет, он не покончил с собой. Черт возьми, он не был болен, от всего сердца желаю вам быть таким здоровым, как он! — Как я понял, он раз или два консультировался с доктором Витерсом. Значит, его что-то тревожило. Трой кивнул головой, ни капельки не удивившись: — Да, он начал проходить психоанализ. Об этом я знал, но ничего в его поведении не указывало на то, что он был чем-то серьезно встревожен. Большинство из нас, — он обвел комнату рукой, — хотя бы на протяжении нескольких месяцев лечились, просто чтобы снизить внутреннее напряжение. Мне показалось, что он цитирует чьи-то чужие слова. Или же рекламную брошюру доктора Витерса. Я спросил: — Вы тоже? — Нет, нет, — он взмахнул руками. — Только не я! Но большинство здесь присутствующих. Ронни, Поль, Дэйв… Рональд Дэнгер прервал его: — Если желаете знать, это было необходимым переживанием. Без динамического ослабления моего полового сознания, вызванного моим дуерфи… Поток совершенно бессмысленных слов не прекращался, закончил он на высокой ноте: — Без этого я не смог бы написать «Ляг и умри». Про себя я подумал, что для человечества потеря была бы невелика, но не стал говорить об этом вслух. Не обращая внимания на Рональда, не намеренно, а просто потому, что мне надо было довести до конца разговор с Троем, я отвернулся от прославленного автора. Однако это его задело. Он даже попытался что-то сказать, но я уже говорил с Троем. — Я разговаривал в полиции. По их сведениям мистер Вайт находился один в квартире, когда он свалился. Существует ли возможность того, что кто-то был с ним в это время? — Не знаю, — спокойно ответил Трой. — Сомневаюсь, но вообще-то это возможно. Я был у себя совершенно один, когда это случилось. Меня, разумеется, сразу же подозвали к телефону. — Не слишком ли, а? Это произнес Гарри Бэрон. Я повернулся и взглянул на него. Он улыбался, но глаза его смотрели холодно и напряженно. — Слишком? — переспросил я. — Излишне жестоко. Вы только что не прямо, но говорите, что малыш Чарли был убит. — Одно из ваших знаменитых каверзных заключений, мистер Бэрон, — сказал я. — Я расследую смерть мистера Вайта. Вроде бы его гибель на самом деле произошла в результате несчастного случая, но возможность убийства пока не исключается. — Убийства! — произнес он иронически, прикладывая руку ко лбу. — Мистер Скотт вышел на след жестоких злодеев. — Прекратите, мистер Бэрон! — сказал я, чувствуя, что скоро сорвусь. За то время, что я здесь находился, до меня долетало не одно ядовитое замечание. Я пытался игнорировать этих бездельников, но им удалось повысить точку моего кипения градусов на двадцать. Так что, когда Бэрон продолжал в том же духе: «Друзья и убийцы с окровавленными руками, но среди нас имеется преданный…», я наклонился очень близко к нему и прошипел: — Прекратите… паясничать. Он прекратил. Однако маленький Ронни Дэнгер нашел момент подходящим, чтобы вмешаться. Он дотронулся пальцем до дырки у меня на колене и сладким голосом спросил: — Что это, Скотт, за дырка? Все засмеялись. Приободрившись, он продолжал: — И моль проела огромные дыры у вас в пиджаке! — Уберите свою лапу с моего колена, приятель! — сказал я как можно любезнее. Он отдернул ее, но не угомонился: — Что случилось с вашей одеждой? Я видел, что он в полнейшем восторге от собственного остроумия. Голос у меня звучал ровно, даже приятно, на что я затратил немало усилий: — Я попал в небольшую драку, в ходе которой порвалась одежда… А моль, сделавшая дыры в пиджаке, сама была в медных пиджачках… Теперь вы успокоились, мы можем позабыть об этом? Тот нахмурился. — Медные пиджачки? Вы говорите не о пулях? — Да. На этом я повернулся к Трою. Мой ответ немного осадил Дэнгера, но он не мог допустить, чтобы последнее слово осталось не за ним. — Пуля, — пропел он. — В него стреляли пулей. Мои друзья, мы находимся в присутствии героя. Раздались аплодисменты. Я почувствовал, что Рональду придется плохо. Если бы он знал меня лучше, он бы заткнулся. Но он смотрел не на меня, а на своих восхищенных друзей. — Спич! Спич! — радостно закричал он. — Кто хочет прославить героя? Слыша их хохот, никто бы не поверил, что мы обсуждаем смерть Чарли Вайта. И это решило вопрос. Я наклонился вперед и сжал плечо Дэнгера двумя пальцами. Мне-то показалось, что я сдавил совсем немножко, но он завопил, как испуганный кролик. — Приятель, сейчас не время и не место для такого балагана, который вы устроили. — А вы не должны быть таким зверем! — заныл он. В этот момент я случайно взглянул на Гарри Бэрона. Он весь превратился в слух, боясь пропустить хотя бы одно словечко в этом разговоре, и блаженно улыбался. Даже глаза у него немного потеплели. Мне не понравилась его улыбка, но я был слишком разгорячен, чтобы задуматься над нею. Рональд, встав в позу оратора, заговорил: — Слова — мое форте, моя жизнь. Книги — мои друзья. И те, кто любит книги. Поэтому, мистер Герой, мы не можем сражаться. Думаю, что вы не читаете книг. — Почему же, я читал одну. — На самом деле? Юмористическую? — Да, юмористическую. — О, Господи! Расскажите нам о ней. — Она называлась «Ляг и умри». Он побледнел, губы у него сжались, он даже качнулся. Но потом фыркнул: — Я отлично знаю, что вы ее не читали. — Да нет, читал. Он улыбнулся, увидев выход: — Прекрасно. Тогда скажите нам, что вы о ней думаете. Поделитесь с нами своим мнением о ее остроумии, нюансах и символизме. — Вас действительно интересует мое мнение? — Да. — Откровенное мнение? — Конечно. — Олл-райт. Это одна из тех книг, на которые с самого начала противно смотреть. Я с большим трудом заставил себя взять ее в руки. Первая же фраза нагнала на меня тоску, я сразу утратил к ней интерес, но мне хотелось знать, за что так хвалят ее критики. Что касается фабулы, она на самом низком уровне. Я нашел книгу совершенно лишенной остроумия, нюансов и узнаваемого символизма, но зато перенасыщенной скукой. Что касается… — Какой же вы скот! — закричал уязвленный автор. — Но вы сами попросили меня высказать свое мнение. Я могу только добавить, что теперь, узнав подлинную цену критике, я до конца своих дней могу не читать ни одной книги с подобной репутацией. — Которые не продлятся слишком долго, мы надеемся! — Все авторы на один манер. Честное мнение их не устраивает. Но я убежден, что вы сами в душе со мною согласны. В комнате стало очень тихо. Я повернулся к Трою и сказал: — Очень сожалею, что невольно охладил пыл кое-кому из ваших гостей. Знаете, я никогда до этого не слышал этой пластинки, мистер Трой. Каковы ваши планы теперь? Я имею в виду телевизионные шоу, наборы пластинок? Я не наблюдал за ним во время баталии с Дэнгером. Возможно, наша стычка его чем-то задела, потому что в этот момент его рука, державшая свой фужер за самый край, дрогнула, он сжал слишком сильно тонкий хрусталь. Осколки впились ему в ладонь, ножка бокала полетела на ковер. Лицо Троя было угрюмым, застывшим. Затем, как бы удивившись, он разжал руку и стряхнул осколки на пол. Один из них со звоном ударился о ножку. Трой посмотрел на рану, струившуюся из двух порезов кровь на ладони. Несколько капель попало на его брюки. — Будь я неладен, — пробормотал он. — По-видимому, я не знаю собственных сил… Он не договорил, потом подмигнул мне, расслабившись: — Зато я знаю свою слабость. Поднявшись, он обернул руку носовым платком, после чего приготовил себе новый коктейль. Когда он отошел от бара, я поднялся и сказал: — Большое спасибо за то, что вы уделили мне столько времени, мистер Трой. — Пустяки. Он проводил меня до двери. Уже на пороге я еще раз повторил: — Еще раз спасибо. Не стану кривить душой, я не испытываю больших сожалений за то, что отстегал мистера Дэнгера, но вообще-то я не люблю приходить в дом и облаивать его гостей. Трой усмехнулся. — Возможно, это пойдет ему на пользу. Все говорили ему столько раз, что он написал шедевр, что он сам в это поверил. — Вы не считаете его роман шедевром? Он рассмеялся. — От него разит, как от мокрели, гниющей под лунным светом. Это не мои слова, я где-то их вычитал. — Он заморгал. — Мы достаточно унылое сборище, да? — Я вас не включаю, мистер Трой. И это вполне искренне. Но что касается ваших друзей, я не в диком восторге. — Черт побери, они не мои друзья, — он пожевал губу, — и я ничуть не лучше их. Без Чарли… я не смогу продолжить. Это факт. Эти слова меня неприятно поразили, они были какими-то безнадежными, в них было не только отчаяние, а полная покорность судьбе. Я возмутился. — Послушайте, я знаю, какие трудности вы испытывали при пении в отсутствие Чарли. Такое часто случается. Но имеются различные приемы терапии, возможно, даже гипноз… — Все не так просто. Может быть, я позднее вам объясню. Но не сейчас. Чарли был другом. Настоящим другом, не то, что эти… — Он кивнул головой. — Во всяком случае вплоть до нескольких последних месяцев. Последняя фраза меня поразила. — Что вы имеете в виду? Что изменилось несколько месяцев назад? — Достаточно. На сегодня все, Скотт. — Он снова покусал свою губу. — Знаете, мне кажется, мы бы с вами поладили, если бы… Он не закончил. — Мне тоже кажется, что вы — настоящий парень! — сказал я от чистого сердца. Он так не походил на всех тех слизняков, которыми себя окружил, что меня ставило в тупик, почему он терпит их. Трой протянул мне руку, и я пожал ее. — Назад, к веселью, — сказал он, усмехаясь. — Они готовы разрезать вас на мелкие кусочки. — Не сомневаюсь. И некому замолвить словечко в мою защиту. — А я? Я обязательно его промолвлю. Я подумал, что так оно и будет. Я вышел из апартаментов и пошел к лифту. Последнее, что я неясно слышал, была уже сильно поцарапанная от времени пластинка: «…но мы любили любовью, которая больше любви, я и моя Аннабел Ли». Глава 7 Помывшись и переодевшись, я сел в кресло и принялся размышлять о множестве вещей, в том числе о той компании, которую я только что покинул, потом перекинулся на тех трех подонков, которые пытались меня убить. Если покушение не было связано с делом Чарли Вайта, я мог бы просидеть до самого утра и так ничего и не надумать. Но, если такая связь существовала… тогда возникала куча других вопросов. Кто, почему, мотив и возможность, ну и тому подобное. Например, откуда они узнали, что я поеду туда? Конечно, возможно, что они следили за мной. Я не ожидал неприятностей, расследуя такое простое дело. Пока я был у Себастьяна, раздавались эти странные телефонные звонки. Да-а, он знал о том, что я собираюсь навестить доктора Витерса… Правда я ему точно не сказал, куда поеду, только упомянул о том, что мне надо еще кое-что сделать. Но сам доктор… Я стал припоминать подробности нашей встречи. Его реакцию, когда он наконец сообразил, что я — Шелл Скотт. Его странную реакцию, когда этот «персик» вышел из соседнего помещения. Неожиданно я захотел увидеть — как ее зовут? — Да, Плонк. Мисс Плонк. Я поищу по справочнику. Не должно быть особенно сложно. Верите или нет, имелась всего-навсего одна. Полли Плонк. Я запомнил адрес, но звонить не стал. Мне хотелось ее увидеть. Это был один из современных отелей. Она занимала шестой номер. Я нашел его где-то в седьмом часу. До сих пор все шло отлично. Приободренный таким везением, я постучал. Шаги. Человек не босиком, а в туфлях на высоких каблуках. Это ясно слышно. Дверь открылась. В проеме двери стояла она. — Хэлло, мисс Плонк! — поздоровался я. — Ну, хэлло. Я вас помню. В приемной доктора. — Я был там потому, что… Я не закончил фразу. А вдруг ей нравятся больные люди? Интересно, сама-то она от чего страдала. У доктора мне показалось, что болезни от нее так же далеки, как луна или звезды. По-моему, в этот момент я страдал сильнее ее. — Мне хотелось бы спросить вас кое о чем… — А что за вопросы? — Можно мне войти? Возможно, вопросов будет больше. — Разумеется. Мне безразлично, сколько будет вопросов. Мне было как-то трудно в ней разобраться. Но внешность у нее была потрясающая. На ней действительно были туфли на высоченных каблуках, голубой свитер из чего-то пушистого и мягкого и синие брюки из эластика. После того поэта мне показалось, что я с отвращением буду теперь смотреть на такие брюки. Ничего подобного, мисс Плонк излечила меня. На ней они выглядели так уместно. Повернувшись, она вошла в коттедж, я следом, она заперла дверь и сказала: — Присаживайтесь. Хотите чего-нибудь выпить? Господи, как я рада, что вы зашли. А вы? — Ну… — протянул я, не зная, как отвечать. Но она не слишком слушала, прошла через гостиную в кухню. — Проходите сюда, — позвала она. — Здесь питье. И я тоже. Я вошел. — Ну, не забавно ли? — говорила она. Я только что налила себе мартини. Сейчас налью второй бокал. Или вы предпочитаете что-то из этого? Она указала на две бутылки со скотчем и бурбоном. — Мартини, — ответил я, — если не жалко. — Пейте, сколько угодно. Вот, наливайте сами. После того как выпьем, спрашивайте. — О чем? — Не знаю. Вы же хотели задать мне какой-то вопрос. — Я уже забыл. Она стояла, прислонившись к раковине, и, если вы воображаете, что кухни не могут действовать возбуждающе, посмотрели бы вы на кухню мисс Плонк! Она была потрясающей! Внезапно я одернул себя. Зачем я сюда явился? Чтобы работать. Почему же теперь стою и млею от нее, размышляя о губах и прочих прелестях? Дело прежде всего! — Мисс Плонк, — сказал я, — что в отношении доктора Витерса? — Не знаю. Что вас интересует? — Послушайте, нам надо… немного помолчать. Мы вернулись в переднюю комнату, она была очень милой. Хорошая мебель, привлекательные занавески, привлекательная кушетка, Мы сели на нее. Я отпил мартини, потом произнес: — Мисс Плонк… — Зовите меня Полли. Меня мучает любопытство… — Что вас интересует? — Кто вы такой? — Меня зовут Шелл Скотт. Вот… Я сунул ей в руки свое удостоверение. Не знаю, чего я хотел добиться, но я произвел на нее впечатление. — Я сразу поняла, что вы кто-то… — Вот и хорошо. Теперь припомните, где мы встретились. Я вошел в приемную доктора Витерса, а вы… ах… — Да, я ушла в соседнюю комнату, чтобы одеться. На мне ничего не было одето. Но, полагаю, вы это заметили? — Не сомневайтесь. Некоторое время мы помолчали, погруженные каждый в свои мысли. Я думал о том, что она не отличается острым умом и наблюдательностью. Поэтому для того, чтобы получить от нее необходимую информацию, необходимо очень осторожно подойти, чтобы не нарушить ее умственного баланса. Сделав очередной глоток, я заговорил: — Мисс, я хочу сказать, Полли… — Да, а я буду звать вас Шеллом. Договорились? — Прекрасно. Когда… — Вы все выпили. Я пойду наполню ваш бокал. Нет, сделайте лучше это вы. — Через минуту. Послушайте, когда вы одевались в соседней комнате, доктор Витерс заходил туда. Пробыл он там совсем недолго. Так вот… Черт возьми, не задаю ли я неделикатный вопрос? Но я набрал побольше воздуха и твердо произнес: — Что он там делал? — Звонил по телефону. — Ага… Прямо в вашем присутствии? — Я же была за ширмой. Иногда пациенты проходят в тот кабинет, там есть ширма, за которой можно устроиться. И там раздеваются. — Не повторяйте этого… И тут я припомнил ширму, я видел ее и стул возле стола, когда открылась дверь. — Вы хотите сказать, Полли, что он мог не знать, что вы были там? Или позабыл об этом? — Мог свободно. Он вел себя именно так. Даже не посмотрел, есть ли кто-нибудь за ширмой. Могу поспорить, что вы бы сделали это. — Точно… Этот разговор. О чем он был? — Не знаю, Шелл. Он просто позвонил кому-то и сказал… Сейчас вспомню, какое же имя он назвал… Да, что здесь находится кое-кто, расспрашивающий о Чарли Вайте. Да, Шелл Скотт. — То есть я. — Вы правы. Он говорил о вас. — Она широко раскрыла глаза. — Это важно, да? Потому что в это время вы разговаривали с ним… — Даже очень важно. Он не упоминал никаких имен? Других имен, я имею в виду? Например, имя человека, которому он звонил? — Он только сообщил, что вы находитесь у него и спрашиваете о Чарли Вайте, после этого повесил трубку и вышел. Угу. Именно это я считал возможным. Иначе появление этих подонков на Драйв было необъяснимым. Так кому же он звонил? Если они были парнями Джо Рэйса, он мог звонить ему. Это меня здорово озадачило. — Вы не возражаете, если я воспользуюсь вашим телефоном? — Валяйте. Я нашел в записной книжке номер Витерса и позвонил ему. После нескольких минут ожидания я повесил трубку. — Его нет на месте. — Кого? — Доктора Витерса. — Конечно. Он меня предупредил, что не появится у себя в офисе до окончания выборов. Все правильно. Сегодня суббота, выборы были назначены на вторник. В понедельник у него тоже не будет приема. — Он не сказал, где он будет? Она покачала головой. Я тоже не мог догадаться, где искать его, но про себя решил, что непременно это сделаю. — Пейте же! — сказала она. — Мне не следует пить. Я должен попытаться отыскать его, хотя не представляю, куда его занесли черти. — Сегодня вечером вам не отыскать его, верно? Во всяком случае, сию минуту. — Фактически, видимо, до завтрашнего утра. Мне думается, что теперь он знает, что я разыскиваю его, так что спрятался в надежном месте. — Кого вы хотите разыскать? — Доктора Витерса. — Вы больны? — Болен? Я здоров, как бык… как сам доктор. — А я вот не знаю, больна я или нет. Но к доктору Витерсу больше не пойду. От него никакого толку. Единственное, что он делает, это велит раздеться… — Хватит… — А потом несет всякую чушь. — Да, я слушал его. Но в наши дни болтовня высоко котируется. — Возможно, у меня ничего и нет. Сама не знаю. Все дело в том, что я такая страстная. — Вы ему так и сказали? — Да. — Я так и подумал. — Я постоянно… ну, понимаете, чем бы я ни занималась, я все время думаю об этом. Я имею в виду… Шелл, налейте мне еще. — Хорошо. Всего один. Продолжайте. Я налил нам обоим. Полли сказала: — Вот почему я к нему пошла. Я слишком пылкая. Сексуальная. — Понятно. Я это подозревал. — Но Битере мне ни чуточки не помог… Возможно, мне и не нужно помогать, а? Возможно, это — олл-райт? — Я не вижу в этом ничего плохого. Фактически, если это считать болезнью, значит я сам тоже нездоров. Но болезнь такого рода как раз и является здоровьем. Лично я в этом убежден. — Я слишком много об этом думаю. И люблю целоваться. — Вы абсолютно здоровая девушка, даю вам слово. — Рада, что вы так считаете, Шелл. Но все равно я какая-то ненормальная. Взять хотя бы, как я сегодня увидела вас. Когда я стояла совершенно раздетая и… и заметила, как вы посмотрели на меня… Я не могу описать, что я почувствовала. О-о-о! Так вот оно что! Я все понял. — Шелл, поцелуйте меня. Поцелуйте! Я поцеловал. Наверное, она все время думала об этом. Говорят о горячих поцелуях, о страстных поцелуях, о безумных поцелуях. Я не знаю, как определить ее поцелуй. Одним словом, ее поцелуй послал новый вид тока по моей нервной системе. — Шелл? — Полли? — Я была сейчас на грани… — Чего? — Сама не знаю. — А я чуть ли не сделал крупное научное открытие. Давай повторим все сначала. — Мне кажется, я слишком разнервничалась. Ты заставляешь меня волноваться, Шелл. — Почему? — Ты такой большой, сильный и мужественный. — Ты так считаешь? — Немного необузданный, но в то же время очень милый. И возбуждающий. — Возбуждающий? — И потом эти сумасшедшие белые волосы и стальные голубые глаза… — Серые. Они у меня серые. — Серые? А мне они кажутся голубыми… Возможно, я плохо разбираюсь в цветах. Когда я была маленькой девочкой… — О'кей, голубые. Дальше? — Внешне ты кажешься грубым и резким, а на самом деле ты милый. И очень волнующий. — Волнующий? — У-гу. Молчание. Я смотрел на нее, она на меня. Так продолжалось довольно долго. — Эй, — сказал я, — я знаю одну игру. — Расскажи. Ох, расскажи мне. Разумеется, я рассказал… В то время, как я возвращался домой, на улице продавался экстренный выпуск газет. Огромные черные заголовки кричали о том, что Джонни Трой умер. Глава 8 Я прочитал сообщение, сидя в машине. Подзаголовок гласил: «Обладатель золотого голоса покончил с собой». Прежде чем приняться за чтение, я зажег сигарету и несколько раз затянулся. Какого дьявола? Покончил с собой? Он вел себя немного странно. В его манерах чувствовалось какое-то напряжение, он излишне много пил, этот раздавленный бокал, да и когда я уходил, он тоже говорил со мной необычно. Но в целом я бы не сказал, что так ведет себя человек, задумавший самоубийство. Чем дальше в лес, тем больше дров. Я расследовал самую обычную смерть от несчастного случая, думая, не было ли это убийством, а теперь близкий друг умершего совершил вроде бы самоубийство. Я прочитал остальную часть его истории, напечатанной на первой странице. Троя нашел в его апартаментах Юлисс Себастьян. Он звонил ему, чтобы узнать, как прошла беседа со мной, но не смог дозвониться. Зная, что тот должен быть у себя, немного освободившись, он поехал к нему. Дверь была заперта, он не смог достучаться. Ему открыл управляющий. Трой находился в своей спальне. На столике рядом был его портрет вместе с Чарли Вайтом, а в сердце у него была пуля. Он лежал на спине на кровати, одна нога свесилась на ковер. Оружие, револьвер системы «Смит и Вессон» 32-го калибра, был зарегистрирован не на его имя, а на Чарли Вайта. Он валялся в нескольких футах от него на полу. Коронер заявил, что он умер за полчаса до того, как его нашли. Никакой записки не было. Такова была суть случившегося, всякие второстепенные мелочи я не стану пересказывать. Себастьян сделал заявление. Он находился только что не в шоковом состоянии. Ходили слухи, что Трой был не в себе после гибели его друга. В статье были названы имена людей, находившихся вместе с Троем незадолго до его смерти, в том числе и мое, конечно. В случае любого самоубийства, а особенно такого, с учетом случившегося со мной сегодня, ты начинаешь думать об убийстве. Мотива не было, насколько я мог судить. Наоборот, решительно все люди, связанные с Троем, имели весьма веские причины желать, чтобы это мультимиллионнодолларовое «имущество» оставалось живым и невредимым как можно дольше. И, что еще важнее, случившееся действительно выглядело как самоубийство. Дополнительные подробности: поверхностная рана, револьвер в нескольких ярдах от него, вместо того, чтобы придавать ему вид убийства, заставили меня поверить, что Трой и правда покончил с собой. Человек, стреляющий себе в сердце, вовсе не обязательно мгновенно умирает. Известны случаи, когда люди пробегали несколько кварталов, прежде чем упасть замертво. А несколько не умерли совсем. Либо от боли, либо конвульсивно человек может выбросить оружие вообще из комнаты куда дальше, чем находился револьвер Троя. Далее, человек, решивший покончить с собой, все равно не может перебороть в себе внутреннюю потребность остаться в живых. Было похоже, что первый раз Трой, нажав на курок, в последний момент отвел или отдернул револьвер в сторону, отсюда и поверхностная рана. Убил он себя уже вторым выстрелом. Самоубийцы обычно делают еще одну вещь: оголяют то место, куда они стреляют или наносят удар ножом. В газете об этом ничего не было сказано, но в полиции меня просветят. Так что именно туда я и направился. И уже по дороге у меня болезненно сжалось сердце при мысли, что великолепный голос Джонни Троя потерян навсегда для публики. Сам Джонни произвел на меня большое впечатление, даже большее, чем я сразу почувствовал… В комнату триста четырнадцать я вошел вторично уже после полуночи. Капитан Сэмсон все еще был на месте. Так всегда бывает в особо важных случаях. В кабинете творилось что-то невообразимое: звонили телефоны, в холле было полно репортеров, операторов с телевидения, фотографов, не меньшая толпа осела внизу в вестибюле. Лейтенант Роулинс сидел за столом и что-то писал. Он поднял глаза и помахал мне, когда я вошел. — Здорово, Шелл. Вы ищите Сэма? Я кивнул. Он ткнул пальцем в ближайшую дверь. Я постучался и вошел. Сэм был один, разговаривал по телефону, в зубах торчала половина сигары. Он кивком головы указал на стул, я сел и стал терпеливо ждать, когда он закончит. У него был усталый вид, но его лицо было чисто выбрито. Небритым я его ни разу не видел. Не знаю, когда и как он это делает, может носит в кармане электробритву и бреется тут, в кабинете? Положив на место трубку, он глянул на меня. — Ну? — Я только что прочитал газету. — Да-а. Твое имя там тоже фигурирует. Снова. Какого черта ты с ним сделал? — Что сделал? Ничего. — Мне уже три раза звонили о том, что ты его извел, затравил. Согласен, что ты не самый деликатный нахал в городе. Неужели ты… — Прекрати, Сэм. Я не причинил ему никаких неприятностей. Эти звонки… Расскажи-ка мне о них подробнее. — Звонили гости, находящиеся у Троя в то время, когда ты там тоже был. Они все разошлись сразу же после твоего ухода. Трой заявил, что хочет побыть один. Но они заявили… — Это меня не интересует. Был ли среди этих раздраженных граждан пискун по имени Рональд Дэнгер? — Да. — Этот мелкий… Я сказал скверное слово. Очень скверное. Сэм посмотрел на меня и сердито произнес: — Возможно, тебе не нравится этот человек, Шелл, но он чертовски известный автор. — Автор! Если бы его использовали для удобрения, он бы убил целый акр цветов. — Очень может быть, но многие курицы слушают его. Ты меня понимаешь? И не умничай. Двое других тоже сказали, один — что ты был «нетерпимым», второй сказал — «грубым». Это были Гарри Бэрон и поэт, или что-то в этом роде, Ворфилд. — Этот недоумок? Но мне уже не хотелось спорить, тем более, что Сэм взялся за телефон. Я понимал, что если банда, собравшаяся ранее в квартире Троя, всерьез ополчится на меня, мне придется плохо. Все они были клиентами и ставленниками Себастьяна, а агентство Себастьяна держало в руках всю прессу в городе. Сэм швырнул трубку на рычаг и ворчливо спросил у меня: — Чего ты хочешь? Позднее я буду занят. — В самоубийстве Троя нет ничего странного? Он покачал головой. — Нет. Во всяком случае, пока нет. Порох на пальцах правой руки, контактная рана — ты знаешь. — Стрелял через одежду? — Нет. Оголил грудь. Первый раз промахнулся… Я думал, ты читал репортаж. — Да, но сообщения об оголенной груди там нет. Думаю, этим все решается. Мне известно, что он не левша, но когда я находился у него, он порезал себе правую руку. — Перестань, Шелл. Раз парень решил покончить с собой, станет ли он думать о раненой руке? Кроме того, он был пьян, выпил столько, что двоим бы здоровенным детинам хватило на целую неделю. — Достаточно, чтобы отдать концы? — Если бы он продолжал пить, этим бы могло закончиться. — Меня интересует, не могли ли его застрелить уже после того, как он умер? Сэм посмотрел мне в глаза. — Теоретически такое возможно, но этого не случилось. Хватит тебе. Как самоубийство, это уже достаточно скверно. Умоляю тебя, не пытайся превратить это в убийство. Я понимал, что жалоба на мою «грубость» глубоко задела Сэма. Ибо он был моим настоящим другом, преданным и отзывчивым. То, что задевало меня, задевало и его. И, разумеется, наоборот. Вот почему он рычал на меня сильнее, чем обычно. Я поднялся, но мне нужно было сказать ему еще одну вещь. Или, вернее, попросить, а я не был уверен, как он это воспримет. — Сэм, ты помнишь, когда я был здесь раньше по поводу нападения на меня. Мы говорили о Джо Рэйсе. — Да, мы говорили. — Никогда не было ничего такого, что связывало бы Чарли Вайта или Джонни Троя с ним или с кем-то вроде него? Лицо Сэма затуманилось, его челюсть выдвинулась вперед, поэтому я торопливо продолжал: — Особенно с Рэйсом, но вообще с любым другим «мальчиком» из мафии. Я думал… — Олл-райт, я проверю. И ничего не обнаружу. Но я это сделаю, чтобы ты спал спокойно. А теперь уходи отсюда. Он вытащил из кармана длинную спичку, будь я неладен, если знаю, где он берет их, и зажег сигару. Встреча была закончена. Но я не отступал. — И не сделаешь ли ты мне одно одолжение? Совсем небольшое, чтобы я действительно мог спать по ночам. Проверь отпечатки пальцев Джонни Троя и Чарли Вайта. Если у нас ничего нет, попытайся в Сакраменто или в архивах ФБР. О'кей? Он не взорвался, однако выпустил в мою сторону струю дыма. Наконец он медленно сказал: — Есть ли у тебя хоть что-то, на что я мог бы опереться, Шелл? Я покачал головой. — Ничего солидного. Но очень странно. Сестра Вайта нанимает меня проверить его смерть, я говорил тебе об этом. Этот доктор Витерс заверяет меня, что Чарли жаловался на то, что временами он боится потерять голову в полном смысле слова, и все такое прочее. Но в этом нельзя быть полностью уверенным… Я подробно сообщил ему о телефонном звонке доктора неизвестному лицу по поводу меня и продолжал: — Сразу же после этого эти подонки напали на меня в Бенедикт-Каньоне. Устроили засаду, перегородили дорогу машиной. Я тебе все это подробно описывал. И я продолжаю думать, что тип, который скрылся заблаговременно, был Джо Рэйс. Еще один момент: меня наняли только сегодня утром, Трой стреляется уже вечером. Я пожал плечами. — Конечно, пока у меня нет никаких достоверных сведений, Сэм. Но ты ведь меня хорошо знаешь. У меня предчувствие, что все это взаимосвязано. Он вздохнул. — Что же, возможно. Твои предчувствия оправдывались и раньше… Он посмотрел на меня. — О'кей, я сделаю это. Но держи рот на замке. Я не хочу, чтобы ты нарушал общественный порядок. Больше мне ничего не нужно. — Благодарю, капитан. Я подошел к двери и уже там сказал: — Ты неважно выглядишь, Сэм. Отправляйся-ка домой и ложись спать. Он усмехнулся. — Непременно. В следующую среду. Я вышел, выпил чашку кофе с Роулинсом, немного посудачил с ним, затем поехал домой. Квартира моя находилась на третьем этаже. Кроме гостиной, у меня есть маленькая кухонька, ванная и спальня. В гостиной пол застлан золотисто-желтым ковром от стены до стены, много места занимает массивный диван, пара кожаных кресел и несколько пуфиков. Слева от входной двери — аквариум с экзотическими рыбками и второй поменьше для гуппи. Я накормил рыбок, понаблюдал за ними, мысли у меня текли медленно. Пора было ложиться спать, и я пошел в спальню, пожелав спокойной ночи Амелии. Она висит на стене над фальшивым камином, потрясающей красоты женщина, написанная маслом, но отличающаяся несговорчивым характером. Наверное, современные художники заявят, что такая манера письма устарела. Во всяком случае, враждебно настроенные друзья Джонни Троя были бы единодушны в своей оценке. Я никогда не понимал таких людей, мне казались дикими их вкусы и идеалы. Все старые ценности отвергались только потому, что они были старыми. Настоящее, проверенное временем стало объектом насмешек и нападок. «Несомненно, — думал я, — некоторые люди видят вещи иначе, чем остальные, у них „особое“ видение, так что, по их словам, им ясна сущность вещей». О'кей, я могу с этим согласиться. Но в таком случае они же должны видеть, что «Жизнь и Смерть» — всего-навсего черная линия и красная клякса. А вот этому я не могу поверить: ось автомобиля и половина унитаза… Какими бы глазами на них не смотреть — это не новое искусство. Так что, вы можете превозносить до небес шедевр Рональда Дэнгера, я же предпочитаю Амелию. Глава 9 Меня разбудил телефонный звонок. Оба будильника еще не сработали. Кто, черт возьми, так рано поднимает меня в воскресное утро? Не стану врать, будто я всегда просыпаюсь с радостным предвкушением нового дня. Иной раз приходится и избавиться от дурного настроения. Так что я ответил на звонок отнюдь не ликующим голосом. Звонил репортер из «Геральд Стандарт». Эта газета мне нравится, она довольно объективно печатает статьи представителей обоих политических направлений, но вообще-то поддерживает кандидатуру Дэвида Эмерсона на пост Президента. Репортеру, конечно, не терпелось выяснить подробности моего вчерашнего визита к Джонни Трою. Я рассказал ему все, как было, не сомневаясь, что моя информация не будет ни искажена, ни дополнена отсебятиной. Этого репортера я хорошо знал, он был честным и способным человеком. Но все равно день начался не так, как мне хотелось. Еще четыре аналогичных звонка чуть попозже не улучшили моего настроения. Вообще-то удивляться не приходится, ведь в данный момент самоубийство Джонни Троя было более сенсационным известием, нежели приближающиеся выборы. Я был единственным «посторонним», который разговаривал с Троем в субботу, так что все вызывало повышенный интерес. Мое имя упоминалось решительно во всех отчетах о его гибели. Но, в основном, они были заполнены подробностями жизни Джонни, начиная с его знакомства с Себастьяном. Надо сказать, что о жизни певца до этого времени почти ничего не было известно. Я позвонил в отдел убийств, но Сэмсона на месте не оказалось. Поэтому я сказал, что позвоню позднее, сам же занялся приготовлением завтрака. Впрочем, это сильно сказано. Я как раз никогда его не готовлю. Даже маисовую кашу мне не удается толком сварить. По большей части у меня получается какая-то несъедобная клейкая масса. На этот раз было то же самое. Я со вздохом посмотрел на плоды своего кулинарного искусства, опустошил кастрюлю в помойное ведро и залил ее водой. На этом завтрак закончился. К счастью, по утрам я никогда не испытываю чувство голода. После этого я позвонил Сэмсону и поймал его. — Что в отношении моей просьбы? Что-нибудь есть в архивах? — Здесь ничего, Шелл. Но ФБР отреагировало. — Выкладывай. — Чарли Вайт чист, как стеклышко. Но Фрэнсис Бойл провел шесть месяцев, с февраля по июль 1961 года включительно в тюрьме за угон автомобилей. В Сан-Франциско. — Я не совсем понял. Кто такой Фрэнсис Бойл? — Джонни Трой. Это его настоящее имя. Ну что я за недотепа? В Голливуде ты не найдешь ни одного человека, который выступал бы под собственным именем. Вообще-то в этом нет ничего плохого, но некоторые девушки используют не только фальшивые имена, но и фальшивые волосы, ресницы, зубы, бюсты. По-моему, они сейчас разрабатывают еще кое-что. Так что в скором времени мы, мужчины, будем получать больше удовольствия в магазинах скобяных товаров. Я задумчиво произнес: — Шесть месяцев, да? Теперь мне ясно, почему он и его союзники, вроде Себастьяна, не хотели, чтобы копались в его прошлом. Да и потом, «поет Фрэнсис Бойл» звучит простовато… Внезапно я нахмурился. — Больше ничего? Он не застрелил ни одной старушки или… — Нет, похоже на то, что эти полгода пошли ему на пользу. Сообщать это в прессу не имеет смысла. Теперь он мертв, после того за ним нет никаких грехов. Совсем как сын Джека Джексона, — подумал я. — Иногда цель достигается одним звонким шлепком. Конечно, бывает и так, что после трех-четырех мелких правонарушений, оставшихся практически ненаказанными, парень теряет чувство страха и решает ограбить банк или убить богатую старушку. — Большое спасибо, Сэм. Есть что-нибудь еще? Новостей не было. Тони Алгвин исчез. Кубби ничего не говорил. А Сэм, к счастью, не получал новых жалоб на грубое обращение Шелла Скотта с покойным Джонни Троем. Я положил трубку, привел себя в порядок, накормил рыбок и вышел из дома, думая о том, что зачастую неудачное начало не означает, что весь день пропал. Сильвия Вайт тепло мне улыбнулась и сказала: — Ох, теперь я олл-райт. Тогда я была в страшном напряжении, но сегодня я не стану плакать. Я предварительно ей позвонил, проинформировал о событиях вчерашнего дня и предупредил, что заеду к ней в отель. Мы сидели уже минут десять в ее комнате, разговаривали о ее брате, об этом деле, о смерти Джонни Троя. Она казалась менее напряженной, чем вчера утром, потому что мы уже немножко познакомились. — Это так страшно, не правда ли? — говорила она. — Сначала Чарли, а теперь вот Джонни. — Вы знали Троя? — Я встречалась с ним всего лишь раз. С месяц назад, когда он приезжал в «Ройалкрег» повидать Чарли. Он был таким красавцем, что у меня даже мурашки побежали по телу. Я подумал, что ее тоже можно назвать «мурашкой». Рост у нее был всего четыре фута одиннадцать дюймов, как она доложила. Вместе с тем она была совершенно очаровательной куколкой, именно так я ее назвал, когда увидел впервые. Ее фиалковые глаза поблескивали, тоненький голос звенел. Черные волосы были закручены на затылке в пучок, или как это называется у девушек? Он делал ее дюйма на два повыше. Я спросил: — Вам не пришло в голову что-нибудь еще, что Чарли сказал про Мордехая Витерса? — Я все вам рассказала, Шелл. Я была у него последний раз в воскресенье. Неделю назад. Больше я уже не видела его в живых. Она помолчала. — Я вам говорила, что целый месяц он ужасно нервничал, был страшно напряженным, а тут расслабился. Я сказала ему об этом, он рассмеялся и сказал, что доктор, старик Мордехай, помог ему. Вот тут-то он и упомянул о том, что ходил к нему на консультацию, но не стал вдаваться в подробности. В то воскресенье он был в странном настроении. И он без конца гонял одну и ту же пластинку. Я до сих пор слышу ее. — Пластинку? Какую пластинку? — Первая, записанная Джонни еще до того, как о нем кто-то узнал. «Аннабел Ли». Это был приятный, легкий разговор, от солнца комната нагрелась, но мне вдруг показалось, что солнце нырнуло за тучу. Холодок пробежал у меня по спине. «Аннабел Ли»… «Мы любили любовью, которая была больше любви…». Та самая пластинка, которую вчера вечером снова и снова проигрывал Джонни Трой. — Чарли повторял ее много раз? — Да. Это была его любимая пластинка из всего большого репертуара Джонни, так он сказал. Даже хотя она была старая, поцарапанная, куда хуже всех других. Чарли считал, что голос Джонни тогда звучал лучше, естественнее и натуральнее, без всяких микрофонов, которые теперь используют, чтобы усилить звук. Я понял, что Чарли имел в виду. Певец, очевидно, чувствовал это яснее, а он был тоже певцом. Джонни все эти ухищрения не требовались, но он, естественно, не хотел быть белой вороной среди прочего безголосого воронья и делал то же самое, что и остальные. Пожалуй, самым важным выводом в результате моей встречи с Сильвией было то, что я наконец-то уверовал в самоубийство Джонни. Допустим, что Чарли действительно прыгнул с балкона. После того как десятки раз прослушал «Аннабел Ли», свою любимую пластинку Джонни. А после этого сам Трой, тоскуя по другу на протяжении двух дней, слушал «Аннабел Ли» снова и снова, думая о Чарли, о днях, проведенных вместе…. А после этого — пуля в сердце, Такое возможно. На секунду мне пришла в голову мысль о старой пластинке «Мрачное воскресение», которая потом была запрещена, потому что многие люди кончали с собой, прослушав ее. Но то была действительно какая-то пугающая песня, призывающая «со всем покончить» и «неслышно уйти из жизни». — Мне бы хотелось прослушать эту пластинку, — сказал я. — Что с ней случилось после того, как Чарли… — Я запаковала все его вещи и временно спрятала их. Его пластинки находятся… в одной из коробок. Я хорошо помню, как положила ее с остальными пластинками. Вы хотите, чтобы я ее достала? — Ну, мне бы хотелось ее послушать, но я не знаю, где вторая. Сейчас мне надо кое-чем заняться, Сильвия, так что я позвоню вам позднее. Она проводила меня до двери. — Пока, Шелл. Я помахал ей рукой. — Увидимся позднее, Сильвия. От себя я позвонил капитану Сэмсону и договорился с ним, что я осмотрю апартаменты Троя. В гостиной я первым делом подошел к проигрывателю, на котором вчера стояла эта пластинка. Сейчас ее там не было. Значит, она должна быть где-то поблизости. Только ее нигде не было. Я потратил много времени на поиски, говорил с обслуживающим персоналом отеля, звонил в полицию. «Аннабел Ли» исчезла. Полицейский офицер, приехавший в апартаменты по вызову, заявил, что никакой пластинки на проигрывателе не было, когда он приезжал. Это показалось мне странным. И настораживающим… Допустим, что она находилась все еще в проигрывателе, но он был отключен, когда Трой умер. Если это предположить, выходило, что кто-то ее оттуда убрал и унес с собой до появления полиции. То есть, кто-то мог находиться во время смерти Троя или же сразу после того, как это случилось, в помещении. Я снова позвонил Сильвии Вайт, сказал, что передумал и буду очень признателен, если она найдет «Аннабел Ли» в вещах брата. Она ответила, что на это потребуется какое-то время, но я могу на нее рассчитывать. Потом я поехал в «Дипломат-отель». Джо Рэйс бывал там по воскресеньям. Глава 10 Поместье Рэйса оценивалось в двести тысяч долларов. Оно находилось в Беверли-Хилз. Кроме того, он арендовал коттедж у плавательного бассейна в «Дипломат-отеле» на все уик-энды. Отель и церковь находились на расстоянии четырех кварталов друг от друга на Уилширском бульваре. Таким образом, сходив с женой в церковь и бросив на блюдо стодолларовую бумажку, он прятался в своем коттедже и купался в бассейне. Сразу же после церковной службы его жена отправлялась домой, предоставляя ему полную свободу и возможность развлекаться по своему усмотрению. И коттедж, и имение, и щедрые пожертвования были небольшой частью тех огромных прибылей, которые он получал за вымогательства, убийства, от торговли наркотиками, игорных домов и тому подобных занятий. Однажды его осудили за правонарушения, но он не провел ни единого дня в тюрьме. Я нашел его возле бассейна. Он растянулся в шезлонге под зонтом. У его ног на траве сидела довольно привлекательная блондинка, которая забавлялась тем, что оттягивала кожу у него на голени. Он выглядел, как печальный недовольный Будда, большой и грузный, порочный толстяк с таким взглядом, который заставил бы отнести его к разряду грешников даже в том случае, если бы он в ангельском обличии распевал псалмы, призывающие ко всеобщей любви. А блондинка… Наверное, она тоже была грешницей, иначе бы не находилась возле Рэйса, хотя внешне это не было заметно. Правда, я видел ее со спины, она была безупречна. Девица из отеля? Они плохих не держат. «Дипломат» мне нравился, я просто не выносил Джо Рэйса. Он меня тоже не любил. Увидев меня, он выдвинул вперед челюсть с таким видом, будто надумал поддеть меня рогами или вцепиться в горло по-бульдожьи. Я остановился возле зонта, подтянул стул и сел. Обычно я веду себя вежливее. Однако не с типами, которые пытаются убить меня. И, разумеется, не с руководителями мафии. — Хэлло, Джо, — сказал я. — Возражаете, если я к вам присоединюсь? — Да. — Но я хотел спросить вас о некоторых парнях. — Спрашивайте. Вы уже здесь. Глаза у него были какие-то мутные, налитые кровью. Мне они чем-то напоминали горящее топливное масло. — Что за парни? — Снэг и Кубби, а также я… — Никогда не слышал про таких. — Тони Алгвин? — Не знаю. — Что вы скажете про Фрэнсиса Бойля? — Никогда о нем не слышал. Он немного выпрямился. Складки на его груди и животе заколыхались. Ногой он ткнул блондинку под зад. — Иди, поиграй с деньгами, бэби. — Дорогой, у меня нет никаких денег. — Ты бессовестная лгунья. Я дал тебе сотню. Иди… Он остановился, немного подумал, глядя на то место, куда он ее пнул, затем потянулся за чековой книжкой и авторучкой. Закрыв от меня существенные подробности, он что-то написал на чеке, вырвал его и протянул блондинке. — Иди, поиграй вот с этим. Она взглянула на чек, глаза у нее округлились. — Но, дорогой… — Ты хочешь это наличными? Или тебе хочется получить пинок под зад еще раз? Отправляйся и купи себе панталоны из норки. Проваливай. Она послушно поднялась. Я спросил Рэйса: — Что в отношении Чарли Вайта? — Никогда о нем не слышал! Блондинка шла так покачивая бедрами, что у меня на секунду остановилось сердце, а потом бешено заколотилось. От нашего столика она прямиком двинулась к другому под пляжным зонтом, где сидел мужчина в черном костюме. Мне показалось, что запах его пота доносится до нас. Он был рослым с жесткими черными усами и огромной лысиной, которую не могли скрыть несколько жалких волосков. Я заметил: — Она оставила вас ради другого. Сколько же вы ей дали? — Доллар. Как всегда. — Джо, ваш шарм равняется вашей красоте. Их превышает только ваша щедрость. Он обдумал мое изречение, почти улыбнулся, подумал снова. Меня всегда возмущает довольно широко распространенное мнение о выдающемся уме, которым должен обладать преступник, в особенности член мафии. Возможно, найдется один на тысячу, но остальные чувствуют себя творцами, если без посторонней помощи шнуруют себе ботинки. Они любуются плодами своего труда и горделиво восклицают: «Ну, что скажете?» Возможно, я преувеличиваю, но самую малость! Особого ума не требуется, чтобы нажать на курок, обвести вокруг пальца простака или избить напуганного человека. Внезапно в этот момент я присмотрелся к лысому в пропотевшем пиджаке и узнал его. Его имя было Билл Кончак, но его чаще называли по-другому, и он, очевидно, носил пиджак для того, чтобы скрыть пару пистолетов и нож. Внешне он отличался страшной неопрятностью. Его арестовывали за нападение с оружием, одно обвинение было в вымогательстве, два — в изнасиловании. Остальные были сняты за отсутствием доказательств. В конце концов, это было его слово против их. Он работал на Джо Рэйса. — Еще одно имя. — Да? — Билл Кончак. Он повернул голову и посмотрел на того. — Никогда не слыхал о таком… Помолчал и снова немного подумал: — Нет, я слышал о нем. Вы имеете в виду мистера Кончака? Он живет здесь, в отеле. — У вас под рукой. Стоит его поманить или окликнуть… — Поманить? — Вместо сигнала. Я хочу сказать, он на вас работает. — Черта с два. Он не работает. Никто не работает. — Что-то не верится. — Скотт, я хочу вас удивить. Вместо того, чтобы утопить вас в бассейне, я отвечу вам на все, что вы у меня спросите. Мне нечего скрывать, и все, чего я хочу, чтобы вы здесь закончили и смотались. — О'кей. Я ему не верил, но попробовать стоило. И, к моему великому удивлению, он был гораздо более общителен, чем я ожидал. Я надеялся, что мне удастся кое-что вытянуть из него. Именно поэтому я сюда и пришел. И он не обманул моих надежд. Мы еще немного поиграли в «я никогда о нем не слыхал», затем я сказал: — Спасибо за помощь. Я прекрасно знаю, что Тони Алгвин работает на вас. — Работал. Но не работает… Я поразился: — Вы признаете, что он на вас работал? — Да, но сейчас нет. — С каких пор? — Вот уже пару месяцев. Он обычно выполнял мои поручения. — Да. Пойди и убей этого парня, убей того парня, купи какого-нибудь яда, — сказал я. — Рад слышать, что он больше на вас не работает и не работал в то время, когда Снэг и Кубби пытались меня убить. — Пытались убить? Жаль, что они этого не сделали. Последнее прозвучало не зло, всего лишь искренне. — Не уверен, что вы знаете, — продолжал я, — но Снэг умер, а Кубби в тюрьме, старается всех уверить, что у него не все дома. — Он не раскроет свою проклятую… Рэйс спохватился чуточку поздно, но, как ни странно, не нырнул под стол и не стал поливать меня пулями. Он просто уныло усмехнулся и пробормотал: — Я подумал о другом человеке. — Да. Раз уж мы заговорили о чеках… — Я посмотрел на столик Кончака. Он сам ушел, а блондинка осталась, она пила что-то розовое из высокого бокала. — Я слышал, вы внесли большую сумму в поддержку кампании за избрание Хорейна Хэмбла. Не прямо, конечно, но через Себастьяна. Себастьяна вы знаете, не так ли? — Он арендовал аудиторию у Шрайна для торжественного обеда в честь Себастьяна, об этом сообщалось во всех газетах. Поэтому меня не удивил его ответ: — Конечно. Я знаю Юлисса. Прекрасный парень. — Валяйте дальше. Ну и каков же был размер вашего вклада? Как обычно, доллар? Он немного подумал, прежде чем ответить, посмотрел на блондинку, потом перевел свои масляные глазки на меня. — Пара сотен тысяч. Что из этого? Меня так поразила его откровенность, что я на секунду потерял дар речи. Затевая этот разговор, я намеревался выложить ему все то, что мне было известно о его деятельности, и проверить его реакцию. Рэйс продолжал: — Почему нельзя материально поддержать партию, которой ты симпатизируешь? Разве не все так поступают? — К сожалению, далеко не все. Но что вы сами от этого получите? Конечно, я представлял, чего он добивается. Не представляло секрета то, что если из Государственного департамента уйдут все старшие офицеры службы безопасности, появится возможность выдавать паспорта и визы на въезд лицам, которым их не следовало бы выдавать, вроде известных мошенников и их приспешников, блокировать решения о принудительной высылке из страны нежелательных лиц. Скажем, саботаж мафии. Все это сулило колоссальные деньги, и, хотя подобные махинации казались отвратительными, такие соображения никого не останавливали. — Я просто патриот, — сказал Рэйс. — Да? Тут мне в голову пришла еще одна мысль. Все преступные элементы станут голосовать в конечном счете за Хэмбла. Ходили упорные слухи, что некто Мидас Капер, подобие мальчика на побегушках у мафии, передал Хэмблу не то чек, не то наличными. Предполагалось, что эти деньги тоже пойдут на предвыборную кампанию. — Вы руководствуетесь всего лишь соображениями патриотизма? — повторил я. — Я слышал, что мафиози из других городов подкинули Хэмблу полимиллиона. Они тоже патриоты? Я усмехался, но впервые на физиономии Рэйса появилось гневное выражение. Даже трудно поверить, что столь розовощекое пухлое лицо может стать таким суровым и холодным. В черных глазах вспыхнули огоньки. Потом он сказал: — В Америке не существует никакой мафии. Это миф. Давно уже доказано, что это измышления газетчиков. — О'кей, я остаюсь при своем мнении, но спорить с вами не стану… Вы продолжаете получать героин из Китая? На этот раз я подумал, что если бы у него под рукой был дробовик, он непременно пустил его в ход. Видеть Рэйса в гневе неприятно. Я понял совершенно отчетливо, что тот готов решительно на любое преступление, каким бы зверским или извращенным оно ни было, если только ему предоставится возможность и это будет выгодно ему самому. Вне всякого сомнения, он постарается меня убить. Он уже предпринял одну попытку, но теперь все будет иначе. Он не станет действовать так примитивно. Поэтому последующее меня поразило: Рэйс подавил в себе гнев. И почти миролюбиво сказал: — Скотт. Вы сильно рискуете… Вы прекрасно знаете, что меня в этом не уличали. Я этим не занимаюсь. — Некоторые из ваших парней угодили в Сан-Квентин. — Только не мои парни! — О'кей, забудем об этом. Нам обоим известно, что вы — друг Себастьяна, как минимум, знакомый. Так что, пожалуйста, не пытайтесь меня уверить, что никогда не слышали о Джонни Трое или Чарли Вайте. — Черт возьми, разумеется, я слышал о них. Кто же их не знает? — Как в отношении Фрэнсиса Бойля? Он покачал головой. — Кто это такой? Я внимательно следил за ним. — Один парень, — сказал я. — У меня, понимаете, мелькнула мысль, что вы, возможно, всего лишь возможно, шантажировали Джонни Троя. Или даже Чарли Вайта. — Вы действительно страшно рискуете. Он с шумом выпустил воздух через ноздри. — Я не шантажирую и не шантажировал никого. Что вы еще желаете знать? Мы поговорили еще несколько минут, но я не услышал больше ничего стоящего. Наконец он сказал: — Все, Скотт. Вы не можете пожаловаться на то, что я не старался вам помочь. В этом он был совершенно прав, но меня ставила в тупик причина такой откровенности. Пока я еще не разобрался, что дал мне этот разговор, но он, несомненно, что-то дал. Рэйс поднялся и зашагал к своему коттеджу. Часы показывали без двадцати минут четыре. Я тоже поднялся и ушел. По пути я прошел мимо блондинки, которая в одиночестве тянула через соломку остатки своего розового зелья. Я спросил любезно: — Что вы собираетесь купить на все эти деньги? Она подняла на меня каменное лицо. — Панталоны из норки. Глава 11 Я поехал прямиком в отель и поднялся к себе в квартиру, чтобы принять душ. Мне хотелось смыть с себя Джо Рэйса. Обмотавшись полотенцем вокруг бедер, я возвратился в гостиную, плюхнулся на диван и потянулся к телефону. Я позвонил Сильвии и сразу же услышал ее голосок. — Привет, — сказал я. — Шелл Скотт… Вы нашли ту пластинку? — Да, Шелл. Она сейчас вам нужна? — Я бы хотел проверить ее позднее. Как она полностью называется и все прочее? — Одну минуточку. Она бросила трубку, но тут же возвратилась. — На сорок пять оборотов. «Аннабел Ли». Вокал — Джонни Трои с квинтетом Эрика Маннинга. — Квинтет Эрика Маннинга? Никогда о таком не слыхал! — Я тоже. Вторая сторона такая же, только здесь «Возвращение домой». — «Возвращение домой» и «Аннабел Ли». А Чарли слушал только «Аннабел Ли», верно? Не обе стороны? — Нет, только «Аннабел». — Кто выпустил? — Ах, да, «Империал». — Возможно, это пустяки, Сильвия, но я все равно хочу все проверить до конца. Как смотрите на то, чтобы я заехал к вам и забрал ее? — Если хотите, я сама могу ее привезти. Все равно мне нечего делать… Действительно, чем ей было себя занять? Похороны Чарли были назначены на завтра. Я сказал: — Хорошо. Одевайтесь и привезите пластинку, а потом мы вместе поедем пообедать. О'кей? — Замечательно. Принимаю с удовольствием ваше предложение. Я умираю от голода. Услышав это, я понял, что могу сказать то же самое про себя. Я остался без завтрака, а потом у меня не было времени заскочить куда-нибудь перекусить. — Вот и хорошо. Потому что я поневоле постился, так что вам предстоит увидеть картину обжорства, которая навсегда останется у вас в памяти. Только не удивляйтесь, хорошо?.. Не от невоспитанности, а от необходимости сохранить себя в живых. — Правда? А я вот очень мало ем… — Сегодня вечером вы будете есть, как волк. Только поторопитесь, хорошо? — Мне еще нужно принять душ и переодеться… Через час? — О'кей, не копайтесь! В 17 часов? Она засмеялась. — Годится, Сильвия. Думаю, я дотяну. Я повесил трубку, улыбаясь. Она прелесть. Не совсем в моем вкусе, конечно, но, возможно, она еще подрастет? После того как я побрился и оделся, на часах было всего лишь 16.30. Я полез в холодильник, но потом решил подавить свой инстинкт. Скоро приедет Сильвия. Я захлопнул дверцу, послонялся по кухне и вернулся в гостиную. Усевшись на диван, я снова занялся телефоном. Квинтет Эрика Маннинга? О'кей. Что ж, использую это время на то, чтобы все выяснить про пластинку. Самое странное, что я о ней никогда не слышал. Два местных разговора ничего не дали, тогда я дозвонился до владельца компании по продаже пластинок. Он сказал, что это маленькая чикагская компания, появившаяся лет двадцать назад и все еще существующая. Покопавшись в своих архивах, он нашел, что получил сто пятьдесят пластинок «Аннабел Ли» и «Возвращение домой» несколько лет назад, продал штук тридцать, остальные отправил обратно. Я позвонил в Чикаго. Мне удалось связаться с одним из руководителей по имени Гордон. Мне явно повезло, потому что компания в этот день не работала. Я объяснил, что мне требовалось, он попросил подождать у телефона. В ожидании его возвращения я лениво осмотрел свои владения, рыбок, Амелию, потом закурил сигарету. Затягиваясь, я внезапно почувствовал, что что-то было не в порядке. Что именно — я не знал. Может, мне почудилось? Я прислушался. Ничего. Только внизу проносились машины. В трубке раздался голос Гордона: — Да, кое-какая информация имеется, мистер Скотт. Мы сделали эту пластинку в марте 1961, десять тысяч дисков, триста пятьдесят отправили в Калифорнию. Приблизительно половина была возвращена. И тут случилось нечто странное. Нам удалось продать весь остаток, около шестисот штук, прошу прощения, шести тысяч, шесть лет назад одной компании. Ну-ка, дайте сообразить… Пока мы разговаривали, я осмотрел комнату и улыбнулся Амелии. Она висела немного косо. Конечно, у нее вообще имеется тенденция кривиться, но на этот раз это бросалось в глаза. Гордон продолжал: — Это было в октябре 1962 года. Весь остаток — в Троянские заведения. — Кому? — Троянским предприятиям. Что ж, это имело смысл. Приобрести старые пластинки, если Себастьян готовился навести свой знаменитый лоск на Троя, затем представить его публике под звуки фанфар и бой барабанов. Его «Чудо любви» произвело фурор. Думаю, что я поступил бы точно так же, а особенно, если пластинка не была экстра-класса. Пластинки «Империала» не производили на меня большого впечатления. Амелия продолжала меня изводить. Гордон сказал все, что ему было известно. Я поблагодарил, и мы повесили трубки. Разумеется, первым делом я подошел к Амелии, потянулся к раме и замер. Медленно чертыхнулся, осторожно вернулся назад, ступая по ковру… Посвистывая, я прошел в спальню, снял ботинки, взял фонарик и пошел обратно к Амелии. Светя фонариком и прижимая лицо к стене, я нашел его. Малюсенький кубик размером в полдюйма. Комнатный радиопередатчик-микрофон. Я вернулся снова в спальню и обулся. Нет смысла искать другие. Возможно, их и не было. Кроме того, радиус его действия не мог превышать нескольких кварталов. Так что, если мне немного повезет, я устрою этому любителю подслушивать чужие разговоры весьма неприятный сюрприз. Я пустил воду на кухне, стал что-то напевать, чтобы создать больше шума. Потом проверил пистолет, вышел из гостиной, но вспомнил про Сильвию. Было без пяти минут пять. Я торопливо нацарапал записку, попросил войти внутрь и подождать меня, прикрепил ее к двери куском пластыря и оставил дверь незапертой. Я почувствовал растущее во мне приятное возбуждение. Этот микрофон появился у меня в квартире где-то на этой неделе, ведь я периодически проверяю свои апартаменты. Более того, я не сомневался, что он оказался за портретом Амелии не позднее вчерашнего дня, после того как я стал расследовать «несчастный случай» с Чарли Вайтом. Я остановился у стола администратора и спросил у Джимми: — Кто-нибудь поселился за пару последних дней? Мужчина, возможно, двое? Он покачал головой. — Никого на протяжении целого месяца, у нас нет свободных мест. А что? — Просто ищу одного парня. Я вышел. Приблизительно за двадцать минут я нашел то, что искал. Маленький отель менее чем в квартале от «Спартанского». К несчастью, поиски отняли у меня больше времени, чем следовало. Дежурный парень был таким же «сообразительным», как Джимми. Длинный, тощий, с усохшей головкой и определенно, мозгами набекрень. Я бы дал ему лет девятнадцать, он еще слабо разбирался в жизненных трудностях. После того как я в третий раз повторил свой вопрос, он протянул: — Да… Только человек, который у нас поселился, был всего какой-то час назад. С женой. — Когда это было? — В 16 часов. — Откуда вы знаете, что они женаты? — Он так сказал. Я не просил их это подтверждать. Да-а. И он рассмеялся, очевидно решив, что изрек что-то очень остроумное. — Как выглядел этот человек? Он не сразу сумел собраться с мыслями, но все же сообщил: большой, лысый, черные усы, черный костюм. Билл Кончак. Я догадался, что Рэйс каким-то образом послал его. Совершенно определенно, что мое свидание с доктором Витерсом, а теперь еще с Джо Рэйсом их забеспокоило, и они решили так или иначе отправить меня на тот свет. Придурок за конторкой бубнил: — А девушка была… Тут он принялся прищелкивать языком, вращать глазами и вести себя так, будто с ним случился припадок. — Такая страшная? — спросил я сердито. — Нет, она была классная. Он снова закатил глаза, и я понял, что девица была красивой. Она меня не интересовала. Я пришел сюда, чтобы разделаться с Биллом. — В каком они номере? Он взял карточку, начал ее разглядывать и бормотать что-то непонятное. — Вроде бы… Не разобрать. — Вы что, цифр не знаете? — У меня плохой почерк. Тут не то тройка, не то пятерка. Я схватил карточку и посмотрел сам. — Это три, каждому идиоту было бы ясно. — Раз вы так говорите… Он забрал карточку. — Да, думаю, что вы правы. Точно, они отправились в третий номер. — Он махнул рукой. — Вон туда, налево, почти до конца холла. Пятый — самый последний, третий — рядом, ближе сюда, с этой стороны. Я пошел. Вот и номер три. Я был невероятно возбужден. Или ужасно голоден. А может что-то подцепил от недоумка-портье. — Подумай хорошенько, — сказал я себе. — Забудь о своем проклятом желудке. Внутри может быть Билли Кончак, а с ним — да… потрясающая девица. Кто же еще? «Персик» Рэйса в панталонах из норки. О'кей, — сказал я себе. Я прислушался. Ничего. Это меня почему-то обрадовало. Но он, разумеется, начеку, и пистолет у него под рукой. Не один, а несколько, и все заряжены. Стоит только постучаться — и та-та-та. Нет, надо высадить дверь. Я встал в позицию, размахнулся и — бах! Господи, до чего же больно. А дверь не поддалась. И как это в кино полицейские без всякого усилия высаживают куда более солидные двери, чем эта? Теперь Билл будет ждать меня сразу с двумя пистолетами в руках. Я все равно ударил еще раз, у меня что-то хрустнуло в колене, но все же я влетел в комнату, держа в руке оружие. Никакого мужчины, только торопится к двери девушка. Блондинка. На ней совершенно прозрачные мини-трусики и туфли на высоких каблуках. Она и правда была красивой, как сказал портье. — Где Билли? — спросил я грозно. — Кто? — Билл Кончак, черт побери! Вы знаете… — Кто-о? Черт с ней. Я осмотрел комнату. Это было просто сделать, потому что при ней был лишь туалет с простым умывальником. Я быстро заглянул туда. Даже такой негодяй, как Кончак, имеет право на уединение в подобном месте. Но его там тоже не было. Я снова повернулся к девице. У нее были широко расставленные серые глаза, помада слегка размазалась по чувственному рту, потрясающая фигура, но она вовсе была не той особой, которую я собирался увидеть. — Убирайтесь из моей комнаты, — заявила она. — Послушайте, вы заняли эту комнату примерно час назад с Билли Кончаком, верно? Теперь она уже завернулась в норковую шубку. — У вас в голове вата вместо мозгов! — яростно завопила она. О, господи. Значит пять, а не три! Но разве могут в одном отеле быть две подобные девицы? Могут, я встречал их десятками. Этот проклятый портье! Я вышиб не ту дверь. — Прошу меня извинить! — сказал я. И побежал дальше к номеру пять. — Вот теперь мы позабавимся, — решил я. Разумеется, к этому времени он уже настороже. На этот раз с дверью у меня получилось с первого раза. Чуть прихрамывая, я влетел в номер, держа пистолет наготове. Я их накрыл. Это был престарелый чудак и весьма немолодая леди, на плечах у которой была вязаная шаль ее собственного изготовления, как я решил. А на лице — потрясенное выражение. Она раскрыла рот, ее верхняя челюсть с легким клацаньем упала на нижнюю, потом она совершенно по-идиотски улыбнулась. — О, — сказал я, — прошу вас, не пугайтесь. Старик несколько раз глотнул, потом, заикаясь, несколько раз произнес что-то нечленораздельное. — Извините, я по ошибке попал не в тот номер. Теперь я уже понимал, что меня обвели вокруг пальца. Выскочив отсюда, я заглянул в номер три. Пусто, конечно. Как я мог так опростоволоситься? Мысли у меня заработали. Не имеет значения, как давно Билли вышел из комнаты. У меня ушло минут двадцать пять. Когда я бежал мимо конторки, недоумок-портье завопил: — Эй, та блондинка только что выскочила отсюда. Она звонила по моему телефону… Остальное я не слышал. Разумеется, она звонила Кончаку, чтобы предупредить, что Шелл Скотт разыскивает его. Я побежал к отелю, поднялся наверх, потом неслышно прокрался к своей двери. Дверь была прикрыта. Я вытащил кольт. Если Кончак там, он меня поджидает. Осторожно открыв дверь пошире, я проник внутрь. Дверь плавно распахнулась настежь. Кончака в комнате не было. Зато была маленькая Сильвия. Вся в крови. Глава 12 У меня подкосились ноги, казалось, что они стали совершенно ватными. Я подскочил к Сильвии и встал возле нее на колени. Она была жива, ее маленький ротик распух, губы были окровавлены, нижняя губа отвисла, был виден выбитый зуб. По левой щеке тянулся рубец, а шея была свернута под устрашающим углом. Она приоткрыла глаза и заморгала. Потом зашевелились губы. — Шелл… — Сильвия, дорогая, не разговаривай, не старайся… Ее рука отыскала мою и ухватилась за палец. — Он… — Ш-ш-ш… Я сейчас вызову скорую. — Нет, нет. Она сжала мой палец очень слабо, но я все же почувствовал. — Должна сказать вам. Мужчина… — Знаю. Лысый, черные усы. — Да. Вошел, ударил меня пистолетом… Он искал вас. Потом… Она закрыла глаза. Я подумал, что она умерла. У меня снова сжалось горло. Ее глаза снова открылись, она продолжала: — Забрал пластинку. Не знаю, почему он забрал ее. Потом стал ждать. Вас. Я знаю… знаю, он собирался вас убить. — Олл-райт, маленькая. Успокойтесь и лежите тихо. — Шелл, он… Она помолчала и чуть слышно прошептала: — Он изнасиловал меня. Я был возле телефона. Прошло всего лишь несколько секунд, а мне казалось, что часы. Наконец ответил офицер из голливудского дивизиона. Я сказал: — Срочно присылайте скорую помощь и полицию сюда, в отель «Спартанский». Бога ради, поскорее! — «Спартанский?..» Шелл, это вы? — Да. — Голос не похож на ваш. — Заткнитесь, черт возьми, и вышлите скорую. Быстрее, девушку изувечили. Мне кажется, она умирает. Я бросил трубку на рычаг и вернулся к Сильвии. Спешить не нужно было больше. Она боролась со смертью ровно столько, чтобы рассказать мне. Ни минуты больше. Я встал, подошел к окну и высунулся наружу. Было видно, как люди шли по улице. Я так закусил губу, что почувствовал вкус крови. У меня хорошее зрение. Вот кто-то бежит. Блеснули светлые волосы. Это была блондинка. Я потряс головой, но смотрел, как она перебегала улицу по диагонали, меховое манто прикрывало ее плечи. Она спешила к машине, припаркованной почти на расстоянии квартала отсюда. Туда же подбежал и влез в машину грязный сукин сын — Билл Кончак. Я выхватил пистолет и стал стрелять ему в спину, пока не кончились патроны. В машину я точно попал, было видно, как полетели в разные стороны осколки стекла. А вот попал ли я в него — неизвестно. Потом машина рванулась вперед, завернула на ближайшую улицу и замерла у обочины. Блондинка выпрыгнула на тротуар. Внизу с улицы на меня глазела пожилая пара, какой-то мальчик открыл от изумления рот. Я сунул кольт в кобуру, повернулся, подошел к Сильвии, поправил юбку и выпрямил руки и ноги. Ее голова все еще лежала под этим странным углом. Сильвия была такая маленькая, хрупкая, ее шею было легко сломать. Я оставил ее, выбежал из отеля к своей машине и помчался по Россмору за Кончаком. По дороге я повстречался со скорой, ехавшей со включенной сиреной. Я не догнал его. Вообще-то я не ожидал, что мне это удастся, даже если бы я несколько минут не потратил на Сильвию. Кончак очень спешил. Уже стало смеркаться, а теперь вообще стало темно. Я не стал звонить в полицию по поводу Кончака, хотелось сначала попытаться самому схватить его. Никого другого не терпелось мне так поймать! Несомненно, его послал ко мне Джо Рэйс. Когда я немного поостыл, я продумал все с самого начала. Возможно, Джо Рэйс и отличался особым умом, но на этот раз ему не хватило сообразительности меня обставить. Он послал свою девицу к Кончаку с запиской. Она была написана на чеке. Мерзавец написал ее под моим носом. Я припомнил также еще одну подробность. Ту вещь, которая вывела его из равновесия и заставила прибегнуть к трюку с запиской. Это случилось, когда я впервые произнес имя Кончака. Вот тогда он выпрямился, написал записку и послал ее тому с блондинкой. Кончак тут же исчез куда-то и успел до 16 часов установить микрофон у меня в квартире и «поселиться» поблизости в маленьком отеле. Ну а Рэйс удерживал меня на месте интересным разговором. Возможно, наш снисходительный суд не посчитал бы все это доказательством, но я сам был полностью уверен в правильности своих выводов. Нет, ни по отношению к Рэйсу, ни к Кончаку я не чувствовал даже намека на необходимость быть гуманным и снисходительным. Если бы мне удалось догнать Кончака, я бы убил его, не моргнув глазом. Мог бы убить и Джо Рэйса, но я его тоже не нашел. Или блондинку. Я их искал, можете не сомневаться. Искал повсюду. Но им об этом было известно. Шел уже десятый час, когда я остановился перед большим белым домом в Беверли-Хиллз. Тут жил мой давнишний друг Стив Феррис, актер, а теперь он ставил фильмы. Ему было за пятьдесят, мы знали друг друга более десяти лет. До этого я звонил в десятки мест и наконец вспомнил о Феррисе. У него имелась, или когда-то имелась, как он считал, пластинка с «Аннабел Ли», и он предложил мне приехать, пока он будет рыться в своем шкафчике и искать ее. Я без промедления поехал к нему, потому что теперь мне особенно хотелось заполучить эту пластинку. Если Билли посчитал важным ее украсть, то она приобретала для меня особую важность. Кончак, разумеется, слышал мой разговор с Сильвией о пластинке по телефону. Но, конечно, он не полез бы ко мне в квартиру по собственной инициативе. Кто-то, скорее всего Джо Рэйс, должен был отдать ему распоряжение по телефону. Я подошел к входной двери и позвонил. Стив сразу же открыл мне. На его худощавом загорелом лице было странное выражение. — Входи, Шелл, — пригласил он. — Добрый вечер, Стив. Ну как, повезло с пластинкой? — Пока нет… После того, как он закрыл дверь, я услышал: — Что происходит? Что это за история с убитой девушкой в твоей квартире? Я заморгал глазами. — Где ты об этом услышал? — У меня же работает радио. Программа новостей. Вообще я не слышал все сообщение, но успел захватить часть об убитой девушке и твой адрес в «Спартанском». И… Он замолчал. — Заканчивай. — И что ты сбежал с места преступления. Так было сказано. — Я вовсе не сбежал, а бросился вдогонку за негодяем, который ее убил. — Значит, это действительно случилось? — Да. Стив нахмурился. — Ты выглядишь не в очень красивом свете, Шелл. Но меня это не слишком беспокоило. Я сказал: — Я лучше позвоню Сэму, пока они не забросили невод. Вплоть до этого момента я как-то не подумал об этой стороне дела. Черт побери, ведь я сам звонил в полицию и вызывал скорую. Он кивнул, а я продолжал: — Давай-ка проверим в отношении этой пластинки, о'кей? — Я как раз сейчас просматривал старые диски. Совершенно точно, что когда-то он у меня был. Я воспользовался телефоном, дозвонился до отдела убийств, но не до Сэма. Мне сказали, что он чертовски занят с кем-то. Я не стал допытываться с кем именно. Я не знал, с кем разговариваю, себя тоже не назвал. Поэтому положил трубку, решив позвонить еще раз через несколько минут. И как раз в этот момент Стив крикнул: — Вот она. Я знал, что она должна быть у меня. Я схватил пластинку. Точно такая же. — Будь добр, поставь ее, Стив. Он поставил и тут же сказал: — В 22 часа последние известия. Возможно, что-то скажут про тебя. Включить? — Да, конечно. Предупреди, когда начнется. Сначала я хочу прослушать вот это. Я внимательно прослушал пластинку, но она мне ничего нового не сказала. Это был голос Джонни Троя, но в зародыше, если можно так выразиться. Несомненно, пластинка, уступающая другим его пластинкам, которые были у меня. Но в то время он был гораздо моложе, не столь опытный, к тому же без лакировки Себастьяна и без электронного оборудования, которое так ловко сглаживает все шероховатости. Я почувствовал разочарование, мне казалось, что все прояснится, как только я доберусь до пластинки. Обратная сторона была такой же. Но почему она понадобилась Кончаку? Или она чем-то отличалась от этой? Возможно, ему необходима именно она. Я рассматривал пластинку, когда Стив закричал: — Начинается передача последних известий, Шелл. Я включил радиолу, положил на стол пластинку и удобно устроился в большом мягком кресле возле приемника. Сначала шли международные новости. Как водится, «лягнули» Советский Союз. Кто-то должен отправиться в поездку по странам Ближнего Востока, кандидатура еще не определена. — Хм, — подумал я, — все старье. Но потом характер известий изменился настолько резко, что сразу же испортил мне жизнь. Диктор обьявил: — Через минуту Гарри Бэрон с сегодняшними новостями «В последнюю минуту». История о местном частном детективе Шелдоне Скотте, об убийстве и изнасиловании. Он помолчал. — Слушайте все! Глава 13 Меня только интересовало, как будет преподнесено это дело. За себя я не волновался. Правда, я не дождался приезда полиции, но они знали, что я звонил им. По правилам, меня должны были сразу допросить в качестве основного свидетеля, потом я бы написал заявление. И все же мне не понравилось, что сообщение об этом деле поручено Гарри Бэрону. Все началось нормально. Человек, назвавшийся Шеллом Скоттом, позвонил в голливудский полицейский участок и попросил, чтобы немедленно была послана карета скорой помощи в «Спартанский» отель. По мере того как Бэрон говорил, телевизионная камера показывала на экране сначала здание отеля, затем вестибюль и наконец мои собственные апартаменты. Голос Бэрона комментировал все, что демонстрировалось, через каждые две фразы упоминая мое имя. Полиция прибыла, проверила апартаменты мистера Скотта и обнаружила труп (соответствующие кадры). Фотография Сильвии. Затем Чарли Вайта, брата убитой. Коронер установил, что Сильвия Вайт была изнасилована, ей сломали шею. Все это произносилось без излишних эмоций, спокойно и весьма убедительно. У Бэрона в распоряжении было всего десять минут. Не было только сказано, кто же совершил такое зверское преступление. Конечно, даже идиоту становилось ясно, что Шелл Скотт может иметь какое-то отношение к случившемуся, но меня ни в чем не обвиняли. Даже упомянули о том, что в прошлом я часто содействовал полиции, что помогало мне, а не полиции. После этого началось самое главное. «Вчера днем, — говорил Бэрон, — я сидел рядом с мистером Шеллом Скоттом в гостиной апартаментов Джонни Троя. Должен сознаться, что не стал протестовать, когда мистер Скотт принялся бередить старые раны, нет, свежие раны, ибо Чарли Вайт умер всего два дня назад, даже еще не был похоронен, почти насильно заставив Джонни Троя вспоминать о своем погибшем друге. Не проявляя ни малейшего сочувствия к переживаниям Троя, он напрямик говорил о самоубийстве и даже, смешно сказать, об убийстве. Я следил за тем, как мистер Скотт бесцеремонно оскорбил одного из наиболее блестящих звезд нашего литературного горизонта, молодого Рональда Дэнгера, автора „Ляг и умри“. Но достаточно. Я упомянул об этом лишь потому, что Джонни Трои теперь мертв, а все эти три истории, как будто, увязываются в единое целое. То, что мистер Скотт допрашивал Джонни Троя вскоре после гибели Чарли Вайта, изнасилование и убийство несколько часов назад Сильвии Вайт, сестры покойного, конечно, всего лишь совпадение. Но совпадение, которое требует объяснения. Я уверен, что мистер Скотт будет найден и сможет пролить свет на это ужасное дело. Если он слышит меня, я умоляю его явиться в полицию и объяснить загадку смерти Сильвии Вайт». Неожиданно я переполошился, даже испугался. Я знал, что случится далее. И не обманулся в своих ожиданиях. Юлисс Себастьян: «Да, боюсь, что именно я устроил встречу мистера Скотта с Джонни. Иначе бы он к нему не попал… Он находился во власти идеи, что Чарли Вайта убили. Сбросили с балкона его квартиры. И… мне действительно неприятно об этом говорить». Снимок Бэрона крупным планом с микрофоном. — Мистер Себастьян, разве вы не считаете своим долгом сообщить нам все, что вы можете? В конце концов, мы никого не обвиняем. Но мы должны ознакомиться со всеми имеющимися фактами. — Да… видимо. Но мне не нравится… — Конечно, мистер Себастьян. Это можно понять. Но вы сказали, что мистер Скотт был убежден, что Чарли Вайта убили… — Да, похоже, что у него была идея-фикс, что Джонни Трои убил Чарли. Вы понимаете, в припадке гнева… Снова Бэрон важно кивает головой. — Понимаю. Юлисс Себастьян трясет головой, приглаживает ребром правой ладони серебристые виски. — Оглядываясь назад, я почти не сомневаюсь, что у него была — как психиатры это называют? — навязчивая идея. Но, конечно, мистер Скотт внешне был обаятелен. Приятный, остроумный… Я поражался, слушая Себастьяна. Вот так спокойно и уверенно лгать. — Но как, — подумал я, — как мне доказать, что он лгал? Мы были одни в его кабинете. Я не сомневался, что поверят не мне, если я обвиню его во лжи, несмотря на то, что люди, знающие меня, уверены, что я никогда не стал бы прибегать ко лжи для собственной выгоды. «Люди, знающие меня», не включая всех тех, кто сейчас смотрит эту передачу. Я наблюдал за остальным в каком-то тумане, не вполне понимая. На меня Бэрон потратил семь минут, все остальное уложил в три, и получилось это у него очень ловко. Сразу после Себастьяна на экране показался доктор Витерс. Не психиатр, а психоаналитик. Минуты две — три объясняли, в чем разница. — Да, мистер Скотт, так он мне представился, вчера навестил меня в моем кабинете. Мое профессиональное мнение (тут последовало длительное отступление о том, что он специально меня не обследовал, однако в силу долгого наблюдения за аналогичными субъектами уверен в правильности своего вывода), что он представляет типичный случай… Поколебавшись, Витерс продолжил так: — Он был исключительно взволнованным субъектом. Его основной проблемой, очевидно, был супидез с подавленным каннибализмом, который проявляется внешне в приверженности к насилию. Я не сомневаюсь, что если бы я мог наблюдать за ним более длительное время, я обнаружил бы доказательства прогрессирующего супидеза в явном конфликте как с ди-, так и с со-герепусом. Я не сомневался, что доктор обнаружил бы, ибо он находил это у всех и у каждого. Его пациенты не подозревали, что у них имеются такие страшные отклонения от нормы, потому что они упрятаны в их подсознании, а вот он смог все обнаружить! Закончил он свое выступление элегантно: — Как специалист я нашел его весьма интересным субъектом. Исключительно вспыльчивым и горячим. Почти устрашающим, опасным для окружающих. И я подумал… Розовощекое лицо доктора расплылось в улыбке. — Если мне разрешат высказать личное мнение… Лицо Гарри Бэрона. — Конечно, доктор! — Это одно из заболеваний или, скорее, нарушений человеческой психики, которые дуерфизм… может ликвидировать. Даже такой запущенный случай, как у мистера Скотта, вполне подается лечению, если бы он обратился к нам. Он избавился бы от своей враждебности, вспышек гнева, параксидных реакций и переполнился бы чувствами любви, понимания и миролюбия. Он бы потерял свою жуткую индивидуальность… Дальше я не стал слушать. Этот человек умел использовать любую возможность в целях саморекламы. Наконец Бэрон произнес: — Благодарю вас, доктор. Перед вами выступал доктор Мордехай Витерс, знаменитый в мире психоаналитик. Я подумал, что он отпелся. Но нет, это был еще не конец. Последовала серия десятисекундных интервью. Сначала с полицейским офицером, чувствующем себя не в своей тарелке. Я знал его хорошо, и он знал меня… Офицер говорил, что когда раздался звонок, он отвечал на него. Голос звучал не совсем, как у Скотта, что он сказал об этом человеку, позвонившему в полицию, и что он знает… Его отключили, рот у него продолжал открываться, и я уверен, что он сказал о том, что убежден в моей непричастности к этой истории. Он был одним из тех, кто знал меня. Конечно, ему заткнули рот, такое заявление не устраивало Бэрона. «Выкопали» и пожилую пару, видевшую, как я стрелял из окна по машине Кончака, и того мальчишку, который сумел только с восхищением повторить: — Да, сэр. Бах-бах-бах! Я не знаю, сколько раз. И в завершение всего — моя фотография. Я выглядел со своими белесыми волосами, перебитым когда-то носом и оторванной мочкой уха, как дракула, выползший на окровавленный берег. На снимке все казалось каким-то зловещим и неестественным. Где они только раздобыли этот снимок? Или же тут была пущена в ход специальная подсветка? А может искусная ретушь? Во всяком случае, этой фотографии я никогда не видел. Камера вернулась снова к трупу невинной жертвы, после этого нам опять показали свежее, красивое лицо Бэрона. — Разрешите мне напомнить вам еще раз, что пока нет никаких данных, никаких реальных оснований связывать мистера Скотта с этим отвратительным преступлением. Черта с два, не было. Вся эта передача была построена таким образом, чтобы зрители не могли даже сомневаться в моей виновности. — Но поскольку мертвая девушка была найдена изнасилованной в его апартаментах, и видели, как он стрелял из пистолета в двух прохожих, а затем, видимо, инкогнито позвонил в полицию, прежде чем поспешно удрать с места преступления в своей машине… Вот ведь мерзавец! И это не позабыл, чтобы представить меня проклятым капиталистом! Теперь у меня будут настоящие неприятности. — Полиция разыскивает его. Основной диктор сказал: — Благодарю вас, Гарри Бэрон. После этого нам показали смазливую девицу, сидящую в ванной, наполненной мыльной пеной. Реклама нового туалетного мыла. Я поднялся. — Стив, ты еще здесь? Вид у него был скверный. Наверное, не лучше, чем у меня. — Стив, — сказал я, — я этого не делал. Передачу подготовили умные негодяи… Мне придется самому со всеми разобраться. Но я не делал того, что они мне здесь приписали. — Очень рад, — голос его звучал глухо. — Я, разумеется, должен уехать. Тебя линчуют, если меня найдут в твоем доме. Но я хочу попросить тебя об одной услуге. — Конечно, конечно, — ответил он слишком торопливо. — Сначала разреши мне воспользоваться твоим телефоном. Потом я постараюсь уехать куда-нибудь подальше. Они считают, что я это уже сделал в своей машине. Не могу ли я воспользоваться твоей? Черт возьми, ты можешь заявить, что я украл ее. Мне безразлично. — Конечно, конечно… Я позвонил Сэмсону. — Боже! Где ты есть? — Сэм, не упоминай моего имени. Ты слышал вечерние известия? — Нет, но я… — Слушай, в моем распоряжении всего минута. Вот что случилось… Черт, ты намерен проследить этот звонок? — Шелл, ты должен приехать. Немедленно. Я встану за тебя… — Приеду, когда сам изобличу убийцу. Только так, Сэм. Даю тебе честное слово, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы разобраться в том, что творится. — Расскажи с самого начала… Я повесил трубку, хорошо зная моего лучшего друга. Честный, преданный коп, он не станет лгать ни за меня, ни мне. Он обязан разыскать меня, и он приложит все силы для этого. А потом будет самозабвенно сражаться вплоть до Верховного суда, помогая мне доказать, что я этого не делал. — Живее ключи, Стив! — сказал я. — Полиция выехала? — У Сэма не было времени проследить звонок, но я поехал. Послушай, если ты беспокоишься… — Нет, Шелл. Наконец-то он улыбнулся. — Я знаю, что ты не взорвал Сити Холл и не натворил ничего постыдного. Но, братец, это подавляет. Черт возьми, из-за чего все они на тебя набросились? Этот вопрос мучил и меня. Да, почему? Обрушились на меня далеко не все. Из-за чего? Выступали трое, однако они постарались, чтобы их мысли и мнения прочно вошли в сознание миллионов, именно миллионов, слушателей. И среди них находились те, кто «намотал на ус» все те «факты», которые преподнесла троица. Самое же непонятное было то, что все трое, Юлисс Себастьян, Мордехай Витерс и Гарри Бэрон, так убедительно и складно лгали. Конечно, они подействовали на многих людей. Но я вовсе не собирался тихонько лечь на постели, скрестить руки и умереть! Нет, я буду бороться! Глава 14 Я добрался до святилища, до своего временного убежища. Оно называлось «Браун-мотель». Это было старенькое, очень чистенькое заведение на Адамс-бульваре. По всей вероятности его владельца звали мистером Брауном. Догадайтесь, о чем я тогда думал? После всех переживаний, когда ночь еще не кончилась? Я думал о том, ох, до чего же я голоден и что ночь все еще не кончается. Когда вас мучает голод, все остальное отступает на задний план. Конечно, мне известно, что люди постились. Другие объявляли голодовки, не ели по десять, двадцать, пятьдесят дней, и это их не убивало. Но это было невесело! Меня мучило еще и то, что пустота в желудке, которая сопровождалась не только зловещим урчанием и «сосанием» под ложечкой, затрудняла также работу мозга. Конечно, я надеялся, что моя голова меня не подведет, хотя бы на то время, пока я не выберусь из этой заварухи. Мое положение казалось аховым. По дороге сюда я воспользовался двумя телефонами, оба раза, чтобы позвонить Сэмсону. Когда я положил трубку во второй раз, я успел рассказать ему всю историю, правдивую историю. Сэм во всем разобрался и поверил мне, в особенности потому, что он знал случившееся раньше на шоссе Бенедикт-Каньона и все последующее. Но сам он настаивал на том, чтобы я добровольно явился. А я твердо стоял на своем. После этого последовал примерно такой разговор: — Сэм, я прекрасно понимаю, что ты должен выполнять свою работу. И ты схватишь меня, если сумеешь. Но без моей помощи. Моя забота — не попасть к тебе в руки. Если хочешь мне помочь, приглядывай за этими людьми, ну и за их многочисленными сторонниками. — Почему они стараются меня убрать? Я не знаю. А ты? — Ты не должен на меня обижаться. — Я все понимаю. Но явиться к тебе не могу. Нет, Сэм, мой хороший, если только я не сумею внести ясность в происходящее, эти люди меня засудят… Помолчав, я добавил: — Вот и получается, Сэм, что ты против меня. — Да-а-а… — согласился он. — Я не стану желать тебе удачи. Помни все имена, в особенности Кончака. После этого я отыскал мотель. Я остановил свой выбор на нем потому, что при каждом коттеджике имелся индивидуальный гараж со скользящей дверью. А я хотел не только сам спрятаться, но и спрятать также машину Ферриса. Очень может быть, что к этому времени ее начнут разыскивать. Попасть внутрь было совсем нетрудно. Полусонный клерк, и у меня шляпа была натянута на самые глаза. Регистрационную карту я заполнил какими-то каракулями левой руки. Уплатил за три дня вперед — и меня провели в мою кабину. Нет, попасть в такое заведение совсем нетрудно. Куда сложнее бывает из него выбраться. Прежде чем оставить свою машину у Ферриса, я забрал из нее все, что посчитал нужным, и перенес в его машину, а затем — в кабину мотеля. Беспорядочный набор. Коробка патронов для кольта, коробка грима. Пушистая фальшивая борода, которую я однажды надевал на какой-то новогодней вечеринке и выглядел очень нелепо. Шляпа, чтобы прикрыть волосы. Еще какие-то пустяки. Сущая ерунда. В номере имелся телевизор. Приняв душ, я лег в постель и стал смотреть передачу. Мне показалось, что все последние известия были посвящены трем вопросам: выборам во вторник, непонятно связанным между собой смертям Чарли Вайта, Джонни Троя и Сильвии Вайт, ну и мне — угрозе для страны. Потом я выключил телевизор и лежал без сна, раздумывая над этим делом. Я был в недоумении, мой мозг не находил ответа на все те вопросы, которые я себе задавал. Утверждают, что подсознание работает безотказно, только надо суметь его подключить. В том-то и загвоздка: я не знал, как это сделать. Наконец я повернулся носом к стене и заснул. Полагаю, это был сон, странный, таинственный, даже какой-то пророческий. Это были одновременно сон, мечта и размышление, полузабытье, перемешанное с полубодрствованием, что далеко не одно и то же. Что-то мелькало, стиралось, наплывало подобно абстрактному рисунку. Самым забавным было то, что говорили стихами или даже пели. Сначала я считал, что просыпаюсь, но в то же время понимал, что продолжаю спать. Они поймали меня, приговорили вымазать в дегте, затем вывалять в перьях, бросить в огонь, после чего повесить в газовой камере. Все закрутилось, завертелось — и вот я уже в огромном зале судебных заседаний. Меня приговорили, но у меня был шанс облегчить свою участь. Они предоставили мне право защитить себя, чтобы потом определить характер смерти. Свидетельские показания сначала давали нормально, потом в стихотворной форме. Во сне эти стихи казались мне складными. Через некоторое время свидетели вообще стали петь. Я стоял один перед судьей, облаченным в черную мантию и белый парик. Это был Юлисс Себастьян. Старшиной присяжных — Джо Рэйс, а среди двенадцати присяжных я узнал девять человек здравствующих и умерших гангстеров: Билла Кончака, Тони Алгвина, Кубби, Снэга и других, которых я собственноручно застрелил в прошлые годы. Все они были вооружены автоматами и длинными ножами. Судебным репортером был Гарри Бэрон. Слева от меня восседал суровый окружной прокурор Хорейн М. Хэмбл. А справа — Дэвид Эмерсон, защитник. Заседание началось с песнопений, восхваляющих дуерфизм, и я понял, что в зале собрались одни дуерфы. Слово взял Мордехай Витерс, он поклялся говорить правду и только правду, поднял руку и пронзительно запел: «Он опасный злодей, Он растлил моих детей. Его теперь не исправить, К праотцам его отправить…» Две последние строчки подхватили другие, заглушая слова протеста защитника и его призывы судить по совести. Толпа все более зверела, слышались какие-то вопли, улюлюканье, визг, рычание, лай. Наконец мне предоставили возможность высказаться. Я заранее продумал свою речь, намереваясь вывести на чистую воду своих недругов, однако, когда великий момент пришел, смог лишь пошевелить губами, а в зале звучал голос Себастьяна о том, что Я опасный злодей, Я растлил всех детей, Меня теперь уж не исправить, К праотцам меня отправить… После этого все двенадцать присяжных прицелились в меня, возвещая: — Он виновен. Смерть ему, смерть! Я проснулся в холодном поту, бормоча в полузабытьи: — Я этого не делал! Не делал! Я не виноват! Но, наконец, я сообразил, что проснулся, на самом деле проснулся. Я чувствовал себя разбитым, измученным, рубашка промокла от пота, а также наволочки на подушках. Первой моей мыслью было: «До чего же мне хочется есть!» Эта мысль обрадовала меня. Все встало на свои места. Я поднялся и принял душ, оделся и почувствовал себя нормальным человеком. У меня болела голова, я не отдохнул, напряжение не спало, но я не сошел с ума. И готов был встретить во всеоружии наступающий день, хотя он и не сулил мне ничего хорошего. Глава 15 Этот сон не забывался. Он преследовал меня. Когда наступил рассвет, я много думал над ним. Больше он мне не казался безумным. Я уже начал усматривать в нем смысл. Подсознательно я был уверен, что в этом сне заложены ответы на все вопросы, только мне надо их найти. Тогда я буду знать, как мне действовать дальше, как выбраться из беды. А положение у меня было такое, что хуже не бывает. Почти все утро у меня был включен телевизор. Я торопливо выскакивал из домика, покупал газеты. Неважно, что они говорят обо мне, я на самом деле не такой плохой. Но они говорили другое. Мое исчезновение было истолковано как доказательство вины. Газеты кричали о том, что я перестрелял множество людей, кого именно, разумеется, не уточнялось. В прошлом я неоднократно оказывался в необычных ситуациях, их снова вытащили наружу, включая несколько любовных историй. Было больше понаписано о Сильвии. А я был известен как человек решительных действий (это, чтобы не называть меня просто насильником). Нет смысла все это пересказывать: вы сами можете догадаться. Правда, до сих пор еще никто не осмелился прямо меня обвинить. Об этом были написаны столбцы за столбцами во всех газетах, передачи по телевидению и по радио и, несомненно, несметное количество самых разнообразных слухов. Вся эта вакханалия началась вчера с упоминания моего имени в репортажах, связанных со смертью Джонни Троя, теперь же я почти вытеснил Троя со страниц газет. Шелл Скотт не смог только затмить собою действительно важное событие, которое должно было состояться завтра. А сегодня был уже понедельник, первый понедельник в ноябре. Завтра, во вторник, народ пойдет голосовать за нового Президента. За Эмерсона или Хэмбла? За уверенность в своих силах или за дуерфизм? Я решил, что вопрос сводится к этому. За последние два дня мне стало ясно, что основная философия дуерфизма — это то, что человек не виновен в своих неудачах и ошибках, отвечает за них кто-то другой. Преступники вовсе не мерзавцы, а всего лишь больные люди, надо покопаться в их прошлом, непременно что-то отыщется. Нужно относиться терпимо решительно ко всему, включая зло. Хэмбл называл это «делать добро для народа», отбирая принадлежащее другим людям. Он болтал о благосостоянии, хотя по сути все сводилось к тому, чтобы воровать у тех, кто не разделял его взглядов. Он без конца призывал к состраданию, жалости, к человеколюбию в отношении тех типов, которые этого не заслуживали. У него голова была забита бредовыми идеями, о которых он умел захватывающе говорить, но, разумеется, сам не относился к ним серьезно. И такой человек баллотировался на пост Президента Соединенных Штатов. Весьма возможно, он будет избран. Хэмбл или Эмерсон? Завтра мы будем знать. В полдень я снова включил телевизор. В скором времени я намеревался покинуть свое убежище, понимая, что меня все равно разыщут, либо полиция, либо какой-нибудь бандит. В кольте у меня было шесть патронов, так что, если дело дойдет до этого, я смогу проделать шесть дыр. Стрелять в копов я, разумеется, не стану. Им я сдамся без сопротивления. Копов я люблю, только сейчас мне не хотелось бы их видеть поблизости. Телевизор я включил потому, что замучился какими-то неясными подозрениями, как будто решение всех проблем находилось рядом, нужно было только немного напрячься, поднатужиться, сообразить… Телевизор заработал. Сейчас будут повторно передаваться последние речи сначала Хэмбла, потом Эмерсона. Слушать Хэмбла мне совершенно не хотелось, но таким образом я хоть немного отвлекусь. Хэмбл начал свою речь традиционно: — Мои дорогие друзья… Я слушал его вполуха, шагая по комнатушке и думая о разной сытной еде. Время от времени я улавливал отдельные фразы. Все то же самое: «Ваше правительство сделает для вас то-то и то-то». Хэмбл в состоянии очень многого добиться. Повышение пенсий, ассигнований на образование, на здравоохранение… и так далее и тому подобное. За счет чего и каким образом — об этом не говорилось. Сейчас главное привлечь на свою сторону как можно больше избирателей, а потом… Да мало ли предвыборных обещаний забывалось? Наверное вы уже поняли, что я собирался голосовать за Эмерсона. Я не был согласен с тем, что говорил Хэмбл, но мне нравилось, как он это делает. Его теплый, бархатистый голос струился, как музыка, как дивная песня, колыбельная песня, которой он убаюкивал своих сограждан. Он убеждал, почти гипнотизировал. Я уже и до того думал, что Хорейн Хэмбл был для политики тем же, что и Джонни Трои для шоу-бизнеса. Самая блестящая личность, полная магнетизма, наделенная волшебным голосом. Хэмбл страдал полным отсутствием здравого смысла. На мой взгляд, он не был знаком с логикой даже отдаленно, но зато он умел «заговаривать» слушателей куда успешнее любого умного человека, вроде Эмерсона. Тот выступал очень умно, очень конкретно, но без всякого блеска. В данный момент Хэмбл говорил: — Это будет новая эпоха, мои дорогие друзья, блистательная эпоха, эпоха без недугов и нужды, когда будет осуществляться любое желание каждого человека. Голосуя за меня, вы голосуете за безопасность, за свое собственное благополучие и за благополучие ваших любимых и ваших малышей. Внезапно я насторожился. Все эти фразы я уже слышал, когда разговаривал с Юлиссом Себастьяном при нашей первой встрече. А вот эту фразу: «Это правда, простая правда» Хэмбл произнес, прошепелявив букву «с», как это делал Себастьян или же Мордехай Витерс. Я замер, напрягся. Неожиданно до меня дошло. Я разобрался решительно во всем. И все это действительно было в моем вещем сне. Себастьян был там и судьей, и жюри, несмотря на то, что бандиты сидели на соответствующих местах и делали вид, что они высказывают собственное мнение. Я не видел во сне Джонни Троя. Но зато там имелся «судебный репортер» Гарри Бэрон, выдающий фарс за настоящий суд. А когда я стал протестовать, доказывая свою невиновность, у меня изо рта зазвучал голос Себастьяна. Можно было бы привести еще много других моментов, но все сводилось к одному такому простому решению: когда Джонни Трои, самый популярный, самый любимый эстрадный певец Америки восхищал мир своими песнями, Фрэнсис Бойл стоял, слушал и улыбался. Но в действительности-то пел Чарли Вайт. Глава 16 Эта мысль потрясла меня, ошарашила, но не удивила. Я был уверен в своей правоте. Я еще не собрал всех доказательств, но знал, что сумею это сделать. Впрочем, сперва я даже не подумал о доказательствах. Первая мысль была: «А почему нет? Разве не такова официальная философия страны? Если ты не можешь заработать, укради». Конечно, так прямолинейно это не преподносилось, но от Вашингтона (федеральный округ Колумбия) вплоть до этого дешевенького телевизора, все действовало по единому правилу. Не согласны? Сотни телезвезд упорно убеждали свою аудиторию есть конфеты «Ямнис», которые они едят, или курить сигареты «Филтер», которые они курят, или «я не была бы такой без бюстгальтеров „Синхлин“». И все это было враньем: и конфеты она ела другие, и сигареты предпочитала не эти, а бюстгальтеры, наверняка, покупала французские. «Синхлин» — не для звезд. Существовали книги, написанные призраками, и речи, сочиненные ими же, соблазнительные рисунки на обложках книг, не имеющие ничего общего с их содержанием, тысячи фальшивых реклам, союзов и клубов, сулящих златые горы доверчивым простакам. Существовали типы, вроде Рональда Дэнгера, «скульптуры» автомобильной оси и туалетной раковины, бездарные художники, безголосые певцы, имя и славу которым искусственно создавали соответствующие критики, а в конечном счете — дуерфы. И это только на поверхности. Если же копнуть поглубже, там было всякого обмана и надувательства невпроворот. И вот теперь Джонни Трои. Губная синхронизация была придумана давно. Мы прошли долгий путь с того дня, когда кинозвезда сама пела или говорила, одновременно танцуя. Следующим шагом было озвучивать свои роли, чтобы облегчить задачу. Потом вместо звезды говорил и пел кто-то другой. Затем уже вообще одни артисты играли, другие говорили, третьи пели. А теперь при наличии современной звукозаписывающей аппаратуры с магнитной лентой можно делать практически все: разрезать ее, сращивать, что-то из нее вырезать или добавлять, даже самые маленькие кусочки на одну нотку. Эксперт может из отдельных слов смонтировать целую речь. Именно так действует большинство общепринятых поп-певцов, о которых я уже упоминал. Им искусно «подправляют» голос, изменяют тембр и так далее. В 50 — 60-е годы научились так ловко фабриковать песни из наиболее удачных кусочков сотен лент, что даже самые безголосые артисты выходят на эстраду. Возьмите настоящего певца, человека с великолепным голосом Чарли Вайта. Он записал свою первую пластинку под именем Джонни Троя, потому что «Джонни Трои» звучит лучше, чем Чарли Вайт, ну и, конечно же, много лучше, чем Фрэнсис Бойл. Хватайте его! Записывайте. Боже, какой голос! Подождите, пока мы обработаем ленту, а потом… Но у него такое невзрачное лицо. Где секс, черт побери? Где шарм, элегантность, уверенность в себе? Да и росточком он не вышел, всего пять футов шесть дюймов. Можете ли вы поверить, что он очарует избалованных американских женщин? Певец должен их взволновать, подогреть их гормоны. А этот? Итак, отыщите Адониса, парня с настоящим огоньком, горячей кровью, с магнетизмом. Он красив и лицом, и фигурой. Но он не умеет петь. Что за беда? Боже мой, неужели так трудно догадаться, что нужно сделать? Мне пришла в голову превосходная идея. Мы все устроим. Потом громкая реклама, хвалебные комментарии, предваряющие выступления по радио и телевидению, обработка прессы. Одним словом, «себастьянизация» на высшем уровне. Если первая пластинка «Аннабел Ли» записана Чарли Вайтом, многое объясняется. Прежде всего распространенная Себастьяном абсолютно беспочвенная сказка об «истерическом параличе» горла Троя. Ясно, почему Трой-Бойл и Чарли были всегда вместе, даже в студии звукозаписи: «Да, Трои не мог петь, если рядом не было Чарли». Верно, он действительно не мог петь. Этим объясняется решительно все. Нет необходимости все перечислять. «Аннабел Ли» была записана Джонни Троем в марте 1961 года. Но Джонни Трои или Фрэнсис Бойл с февраля 1961 по июль включительно отбывал наказание в тюрьме Сан-Франциско за угон машины. Весь март он пробыл за решеткой. Совершенно очевидно, что красавец Фрэнсис Бойл не мог напеть эту пластинку. Она была записана настоящим Джонни Троем. Я был страшно возбужден, сердце у меня бешено колотилось, лицо вспотело. В голове роились обрывки каких-то мыслей, которые вот-вот должны были сформироваться. Второстепенные факты укладывались в единую систему. Тот факт, что Чарли Вайт родился и вырос в Спрингфилде, штат Иллинойс, а пластинки «Империал» выпускались в Чикаго, в том же штате, подтверждало мои догадки. Но не это было главным. Ага, вот оно… Джонни Трои был величайшим надувательством в мире развлечения. Он, вернее, они, были клиентами Себастьяна. Совершенно очевидно, что Себастьян не только должен был знать об этой подделке, но он сам был автором и организатором обмана. Можно ли удивляться, что меня следовало уничтожить, дискредитировать, обезвредить любыми возможными средствами, убить, если удастся. А я-то еще удивлялся, чем вызвал такую бурю, почему такое огромное количество людей возненавидело меня. У Себастьяна было множество друзей среди людей влиятельных, имеющих возможность оказать давление на сотни и тысячи доверчивых простаков. Именно так ему удалось осуществить среди других аферу Джонни Троя. Он был сам направляющей пружиной в этой неприглядной истории. Если бы мне удалось разоблачить обман с Джонни Троем, Юлисс Себастьян был бы тоже одновременно разоблачен как организатор и инициатор небывалого надувательства. Более того, сразу же возник бы вполне естественный вопрос: раз он пошел на такую аферу, можно ли ему вообще верить? Джонни Трои, по крайней мере, обладал настоящим талантом — соединение безукоризненного фасада Бойла и великолепного голоса Вайта. Но что в отношении других знаменитостей Себастьяна, вроде создателя «Жизни и Смерти» или автора «Ляг и умри», скульпторов, творения которых в буквальном и переносном смысле слова были кучкой хлама? Как относиться к ним и к десяткам других его выдвиженцев? Все клиенты Себастьяна шли одинаковым путем, их подняла на щит и создала им имя одна и та же клика, рукоплескали и превозносили те же самые критики, награждая теми же самыми звучными эпитетами, доказывая, втолковывая и убеждая публику до тех пор, пока общественное мнение не было достаточно обработано. А менее именитые искусствоведы, чтобы не показаться людьми консервативными, присоединялись к общему хвалебному хору. Несомненно, лишь небольшая группа близких к Себастьяну людей знала правду о Джонни Трое. Другие шагали в ногу с Себастьяном по самым различным причинам. Но широкая публика верила в Джонни и любила его. Верили они и уважали также Юлисса Себастьяна. Возможно, они не знали многого о «творчестве» Дэнгера, Делтона и остальных, но считали, что критики, люди сведущие, не стали бы расточать столько хвалебных слов людям бездарным. Но если я выдам секрет? Ох, братцы! Нет, конечно, этого допустить нельзя. Я понимал, что большинство людей были введены в заблуждение и будут искренне верить в мои чудовищные наклонности, пока им не будет показана и доказана истина, но три сукиных сына лгали совершенно сознательно: Юлисс Себастьян, Гарри Бэрон и Мордехай Витерс. Трое, подумайте об этом. Именно эти трое организовали охоту на меня. И если выяснится вся эта отвратительная подоплека, то введенные в заблуждение честные люди не простят этого негодяя. И никто не простит им обмана с Джонни Троем. Рухнет вся империя Себастьяна с его бездарными поэтами в штанах в обтяжку и верными слугами из преступных элементов. Я шагал по комнате, лихорадочно думая. Наконец остановился, плюхнулся в кресло и включил телевизор. Хэмбл все говорил. Теперь он призывал к всеобщему братству. Фразы были округлыми, лишенными всякой конкретности, но доступными для любого ребенка. Если не задумываться над тем, как Хэмбл намеревается все осуществить, что обещает, им можно было восхищаться. Демагог чистой воды. Внезапно мне в голову пришла страшная мысль. Похоже на то, что Хэмбл станет следующим Президентом Соединенных Штатов, если только Калифорния встанет под его знамена. Как будет ликовать Юлисс Себастьян, потому что никто, не считая, разумеется, самого Хорейна Хэмбла, не вложил столько труда и средств в то, чтобы именно он победил на выборах. Хэмбл получил «суперсебастьяновскую» обработку. Совсем, как Джонни Трои. Вот я и подумал: «Когда Хорейн М. Хэмбл открывает рот, чей голос мы слышим?» Глава 17 Нет, я не испугался и не растерялся. По всей вероятности нечто подобное приходило и до этого мне в голову, только не было четко оформлено. Слушая речи Хэмбла, я возмущался тем, что они переполнены стандартными штампами писателей, готовивших аналогичные выступления для предшественников Хэмбла по партии. Фразы сами по себе ничего не значили, но хорошо звучали, а это было важно. Речи такого рода сочиняют практически без помарок. Преподнесенные красивым, хорошо поставленным голосом Хэмбла, они приобретали значение. В наши дни, к сожалению, очень немногие политические деятели сами сочиняют свои речи, излагают вслух собственные мысли. Остальные делают так, как человек по имени Джонни Трои, который сам не пел своих песен. За него это делал другой. Фрэнсис Бойл, неотразимый красавец, был прекрасным фасадом для головы Чарли Вайта. Хорейн М. Хэмбл, неотразимый красавец с бархатным голосом, станет тоже прекрасным фасадом для кого-то другого. Кто стоял за Троем, я знал. А вот кто встанет за Хэмблом, мог только гадать. Голосуя за Хэмбла, одураченные им люди будут фактически голосовать за этого невидимку. Я твердо знал, что хочу сообщить всему этому одураченному миру, что происходит. Однако мир не пожелает меня слушать. И с каждой проходящей минутой мое положение ухудшалось. Хэмбл заканчивал выступление. Последняя фраза прозвучала так: — Помните, завтра у избирательных урн, дорогие соотечественники, Хэмбл сможет для вас сделать больше. Он самоуверенно улыбнулся, не сомневаясь в своей неотразимости. Затем последовала торговая реклама. Сначала речь шла о новом холодильнике с какими-то дополнительными камерами, потом показали ту девушку в ванной, заполненной мыльной пеной. Речь Эмерсона должны были передавать по другому каналу, и я потянулся к телевизору. Наверное, что-то меня предупредило, что это нужно сделать именно в это мгновение. Замешкайся я немного — и было бы поздно. Я не слышал, как отворилась дверь. Я вообще ничего не слышал, разве что приглушенный звук выстрела. Но так как я сильно наклонился вперед, чтобы дотянуться до ручки телевизора, пуля лишь слегка царапнула меня по щеке и врезалась в стену. На остальное ушло две-три секунды. Я вообще ни о чем не думал, действовал в какой-то застывшей тишине, реагируя автоматически: пригнулся, расправил ноги и отпрыгнул в сторону, выхватил из-под мышки мой 38-й. Не успел я приземлиться, как кто-то выстрелил вторично. Выстрела я не услышал, но почувствовал, что пуля задела мои ребра. Его я увидел. В проеме двери. Я был еще в воздухе, ноги — нацелены на него, а рука уже сама стреляла. Сделав всего один выстрел, я тяжело ударился об пол, поскользнулся и растянулся на животе, упрямо направляя на него оружие. Но я не стрелял. Он стоял на том же месте, прислонившись спиной к двери. Пистолет с надетым на него глушителем был у него в руке. В левой. А правую он прижимал к груди. Пистолет не был повернут на меня. Это был Тони Алгвин. Он издал какой-то звук. Приглушенный крик или кашель, немного согнулся вперед. Зубы у него были стиснуты, губы раздвинуты, от страшной боли глаза почти полностью закрыты. Я поднялся, прыгнул вперед и вышиб пистолет у него из рук. При этом он покачнулся и тяжело упал на колени. Повернув ко мне голову, он сказал, не разжимая губ: — Ублюдок! Ублюдок… Ты убил меня. Это… Его слова закончились стоном. Теперь сквозь пальцы у него сочилась кровь. Я сунул свой кольт обратно в кобуру. — Сейчас вызову скорую. Ты, конечно, этого не заслуживаешь, сукин ты сын! Но я вызову. Только не воображай, что я останусь здесь и буду с тобой нянчиться. — От этого ничего не изменится. Он согнулся еще больше, обеими руками зажимая грудь. Смотрел он не на меня, а куда-то влево. — Врачи мне уже не помогут. Я знаю… Его голос звучал достаточно сильно. Он просто не договорил половину фразы. Глаза у него блестели, казались какими-то особенно ясными, как глаза человека с высокой температурой. Я и раньше такое замечал неоднократно и задумывался, что творится в душе человека, который знает наверняка, что умирает. Такое возбужденное состояние продолжалось недолго, лихорадочный блеск исчез, глаза стали холодными. Его затрясло, голова немного повисла. Потом он произнес спокойно, как будто у нас шел дружеский разговор: — Джо послал нас вшестером. Двадцать пять тысяч долларов тому, кто доберется до тебя. Никогда не видел его в такой ярости. Тебя все ищут, все копы в городе, добровольцы-сопляки тоже. Двадцать пять тысяч, подумать только, еще ни разу я не был близок к такой сумме… Ох! — его лицо исказилось от сильной боли. — О, господи!.. — Я сейчас вызову… — Прекрати! Мне показалось, что он пытается улыбнуться, но уголки его рта не поднимались кверху. — Мне и жить-то осталось всего минутку… Хочу тебе сказать… Вот уж не предполагал, что дело так обернется. Мне повезло, я нашел тебя… Проклятие… Сначала мне показалось, что рана-то пустяковая… Ну, хоть не обидно, ты не размазня… Я положил руку ему на плечо, поддерживая его. — Джо, — спросил я, — Джо Рэйс? — Точно, Джо Рэйс. Мы упустили тебя в Бенедикт-Каньоне, но тогда это было не так уж и важно. А теперь нет. Ты бы не поверил, насколько важно. Я посмотрел на дверь, которая теперь была заперта. Очевидно, я оставил ее открытой после того, как на секунду выскочил за газетами и тут же нырнул обратно. Очевидно, никто не обратил внимания на этот единственный выстрел. Во всяком случае, признаков тревоги не было заметно. Но, если Тони удалось добраться сюда, значит скоро прибудут и другие. — Как ты меня разыскал? — спросил я его. — Был уверен, что ты устроишься в каком-нибудь местечке, чтобы отсидеться. Мы вшестером поделили телефонную книгу на равные части. Я взял себе первую. Он обнаружил меня так же, как я накануне Билла Кончака. Полиция тоже найдет. И очень скоро. В этом не было сомнения. Хорошо уже то, что пятеро остальных головорезов не станут меня искать в этом месте, если только… — Ты говорил кому-нибудь, что нашел меня? — Нет. Я хотел один получить эту сумму. — Где сейчас Рэйс? — Не знаю. Могу сказать, где он будет в четыре часа. В это время состоится большое собрание или совещание, все шито-крыто. Наверху у Себастьяна. В его офисе. Джо сказал, чтобы позвонить ему туда, если… Внезапно голос его ослабел, он почти шептал: — Любой из нас, кто выследит тебя или «пришьет»… Он сказал, что ему необходимо сразу это знать. Очень важно знать, от этого многое зависит. Мне становилось все яснее, почему это так важно. — В агентстве Себастьяна, да? Кто там будет? — Я знаю только про Джо. Но совещание важное. Будут и другие. Вопрос частично о выборах, но и о тебе тоже. Они все там с ума посходили. Ты даже не представляешь, в какое пекло ты угодил. Я его почти не слышал. — Тони, что ты мне скажешь про Чарли Вайта и Джонни Троя? Он с большим трудом приподнял голову, чтобы посмотреть на меня. — Про Вайта не знаю. Но Троя я прикончил. Джо меня предупредил, что он будет один. Сделать так, чтобы походило на самоубийство. Он и без того был сильно пьян, я влил ему в глотку еще виски. Практически он даже не заметил, когда я его застрелил. Хорошо получилось, верно? Я свое дело знаю… — Тони, что это за совещание? Как-то странно, зачем Себастьяну показываться вместе с Рэйсом, особенно накануне выборов? — Их никто не увидит. Он сможет пройти открыто и подняться наверх через другие офисы, троянские предприятия. Это заседание продлится с час, потом они разойдутся незаметно по одному. Никому и в голову не придет, что они там собирались. Они должны решить, что им делать. Ты им все карты спутал, так я понимаю. Самое подходящее место для встречи. Паузы между фразами становились все более продолжительными. Голова у него совсем поникла, подбородок почти упирался в грудь. После долгого молчания он продолжил: — Они должны обсудить ситуацию со всех точек зрения. Нет, не так. Два варианта. Если тебя убьют и если нет. Джо говорит, что от этого многое зависит. Говорит, тебе известно об одном парне по имени Бойл. Что это значит, не знаю. — Я знаю. Его убили, потому что он больше не мог петь. Кроме как полицейским и газетчикам… — Я немного подумал и сказал: — Это ты забрал пластинку, которую он слушал? — Такую маленькую с проигрывателя? Я. Джо сказал, что она ему нужна. Он помолчал. — Скотт… Скотт, как ты думаешь… Он резко замолчал. Я почувствовал, как его тело вздрогнуло у меня под руками. — Господи, — пробормотал он. Я подождал, пока прошел спазм. — Что в отношении Чарли Вайта, Тони? Ты не слышал, убили его или же… Тони! Он не падал только потому, что я поддерживал его. Сейчас я его отпустил. Он упал вперед, стукнувшись лицом о ковер. Он был мертв. Я поднялся, подошел к двери и убедился, что на этот раз она была заперта. Потом я немного походил по тесной комнатушке, стараясь решить, что же делать. Каким образом мне нужно рассказать людям, что я знаю, добиться того, чтобы эта история распространилась по всему городу? Прежде, чем меня убьют. Если же убьют, а это может случиться в любую минуту, афера с Троем останется тайной для всех. Позвонить в газету? Но даже если удастся это сделать, кто станет меня слушать. И потом не исключено, что я попаду на кого-нибудь, кто тут же вызовет полицию. И меня бросят в камеру до того, как я успею открыть рот. Надо же считаться с тем, что сейчас многие люди вовсе не поверят тому, что я скажу. И тем не менее я обязан каким-то образом сообщить это. И не только ради спасения собственной шкуры. Люди должны знать про Себастьяна, про Троя и… Возможно, избиратели должны обо всем этом услышать до того, как завтра они пойдут голосовать. Я подошел к телевизору и включил его. Говорил Эмерсон. У него было хорошее, умное лицо, не слишком красивое, но сразу было видно, что это незаурядный человек. Он не владел особым ораторским искусством, не чаровал голосом, не уговаривал, а рассуждал. О тех же самых проблемах, которые звучали в речи Хорейна Хэмбла: о пенсиях, здравоохранении, образовании. Он ничего не обещал от своего имени, но объяснял, чего мы сумеем добиться совместными усилиями. «Мы должны надеяться во всем на самих себя, помогать друг другу и уважать друг друга. Не на помощь государства, которая расслабляет и того, кто дает, и того, кто получает». После этого он замолчал на такое продолжительное время, что я испугался, не случился ли у него паралич гортани. Но нет, ничего подобного: он думал. Я так давно не видел, чтобы человек, занимающий большой пост, думал публично, что позабыл, как это выглядит. Эмерсон посмотрел прямо в камеру: — Возможно, мой язык слишком груб и трудно понятен для слуха, привыкшего к обтекаемым формам любителей изящно выражаться. Если так, смиритесь с этим. У меня нет желания быть Президентом нации, где у мужчин нет чувства самоуважения, у женщин — гордости, а у детей — надежды. Его голос потеплел: — Но я верю в вас, американцы. Верю в присущую вам мудрость, способность принимать самостоятельные решения, а не ждать, когда за вас подумает правительство. Я выключил телевизор. В данный момент я думал даже не о том, что именно говорил Эмерсон, а какая разница была между его выступлением и выступлением Хэмбла. По сути дела они были взаимоисключающими. Дело было не только в том, кто из двух ораторов проявил больше здравого смысла или выступил правдивее. Можно было подумать, что они говорили на разных языках. Вообще-то, так оно и было, если судить по выбору слов, эпитетов, сравнений. Но я имею в виду другую разницу. Истина остается истиной, независимо от того, как она изложена или каков ее источник… Мне нравится девушка и в норковом манто, и в голубом бикини: ее тело не меняется от того, во что она переоделась. Когда выступал Эмерсон, произносимые им слова были полны энергии, веса, сока, жизни. Они обладали субстанцией. Казалось, стоит только протянуть руку и пощупать их. Но вы не могли ухватить фразы Хэмбла: слова в ваших пальцах с треском лопались, как красивые мыльные пузыри. Люди типа Хэмбла могут привлечь на свою сторону избирателей, как мне кажется, но веры в себя не завоюют. Независимо от того, как бархатист голос и лучезарна улыбка, их слова холодны. Слова чаруют слух, но не сердце и разум. И все же какое-то недолгое ослепление, естественная тяга человека ко всему красивому завораживает людей, и они голосуют за разных Хэмблов. Отдают им в руки власть деформировать свои мозги, ослаблять дух… У меня по коже побежали мурашки. Я уже знал, что собираюсь сделать и почему. Более того, знал, что не отступлю, а также представлял, как именно буду действовать. Не стану притворяться, будто я ни капельки не боялся. Боялся, да еще как! Глава 18 Разумеется, это был очень привлекательный аэропорт. Фактически, это был не аэропорт, а всего лишь частная взлетная полоса в нескольких милях от Лос-Анджелеса на ферме некоего Виктора Вейнада. Я не был с ним знаком. Отыскал его имя на желтых страницах в разделе, озаглавленном «Воздушный транспорт». Он поместил там небольшое объявление, в котором было сказано, что он пилот-виртуоз, плюс еще несколько строчек о том, что его услугами можно воспользоваться для доставки товаров на сельские ярмарки, для обработки полей химикатами, для телевизионных съемок, увеселительных прогулок и так далее. А заканчивалось все это одним словом, напечатанным крупными буквами: ДЖЕКВО. Я решил, что человек, который берется за столько различных операций, к тому же дорого не запрашивает, не будет слишком придирчив. В своем стремлении как можно скорее договориться и все организовать, а я это делал по телефону, я не подумал, что слово «дешево» значит «паршиво». Но в моем положении я был счастлив, что сумел хоть что-то отыскать. Я надеялся, что и дальше мне будет везти. Я оставил Тони в «Браун-мотеле», забрал все свои вещи, которые притащил туда вечером. Затем нашел машину Тони, которая была припаркована у обочины, недалеко от мотеля. Это был тот самый черный «седан», который я видел уже раньше. На голову я «водрузил» шляпу, с помощью туши и косметического набора затемнил брови, теперь они у меня стали красновато-коричневыми. Не потому, что мне по душе пришелся такой цвет, а потому, что именно такого оттенка была у меня борода. Впрочем, какая это борода? Кусок пакли и все. В итоге я выглядел все тем же Шеллом Скоттом с насурмленными бровями и дурацкой бородкой. Но я спокойно ехал в потоке других машин, меня не задерживали, в меня не стреляли, я не вызывал сумятицы и паники. Сделав по пути одну-единственную остановку, я поехал прямиком на ферму. Часы показывали шестнадцать часов двадцать минут. Та единственная остановка заняла у меня почти три часа. Я попросил Вейнада по телефону быть готовым в четыре часа, но предупредил, что могу немного опоздать. Он явно был не готов, и мне это не понравилось. Не понравился и он сам. Ферма выглядела так, как будто она была предназначена для сбора мусора. Это была ровная, голая равнина коричневой земли с одноэтажным домом, выстроенным примерно в 1929 году, это было трудное время, как известно, и небольшим гаражом рядом. Взлетная полоса представляла собой просто более гладкий участок на той же земле, протянувшийся от дома и гаража на несколько сот ярдов. Виктора Вейнада не было видно, когда я проезжал мимо столба с его указателем, но когда я остановился и вытащил свой мешок из багажника, он вышел, запинаясь и спотыкаясь, из дома. У меня начались серьезные опасения. До этого никаких дурных предчувствий я не испытывал, но они сразу же появились, как только я увидел «пилота-виртуоза». Он совсем не походил на Виктора, то есть победителя. Скорее на неудачника. С виду ему было лет шестьдесят, не меньше, да и наружность у него была еще более странной, чем у меня. На нем были джинсовые штаны с заплатками на коленях, заправленные в высокие сапоги на шнурках, красная рубашка, поверх которой был повязан выцветший шейный платок. На носу защитные очки, которые надевают мотоциклисты. Он вытащил пару объемистых пакетов. — Хэй, здорово! — прохрипел он. — Вы Скотт? — Да, это я. А вы? Вы не мистер Вейнад? — Да, сэр. Это я. Готовы отправляться? Вот, наденьте-ка вот это. Он протянул мне один из пакетов, который походил на парашют. — Постойте, — крикнул я, — что это? — Старый шют, — ответил он высоким дрожащим голосом. — Лучше наденьте это сразу же. — Парашют? Но мы еще и с земли-то не поднялись. Где самолет? — В ангаре, — он ткнул пальцем. — Там? В этом маленьком гараже? — Это не гараж. Ангар. Пошли. — О'кей, но вообще-то я ожидал… Вы сказали… старый шют? — Пошли. Мы прошли к гаражу, он открыл дверь, вошел внутрь и вытолкнул оттуда аэроплан. Да, да, все правильно, вы не ослышались. Ему было самое меньшее лет восемьдесят, он приподнял его за хвост и сильно пихнул вперед. — Что это… что это такое? — закричал я в недоумении. — Такое теперь не часто удается увидеть, верно? — проскрипел он с гордостью. — Да, конечно, но… что это, «Спэд»? Он хихикнул, но ничего не ответил. Возможно, просто не знал. Или скорее, это чудовище было собрано из остатков нескольких аэропланов. — Очень удобен на сельских ярмарках, — объяснил он, — доставляет всех назад. — У-гу. — У меня был второй. Поновее. Но я его разбил. — Разбили второй? А что случилось с этим? — Ничего… Пока. Кажется, подошло самое время обсудить мой план с кем-нибудь из скептически настроенных оппонентов. Предполагалось, что полет будет в нем самой простой операцией. Небольшой эпизодик в моей блестящей задумке. Мне она казалась великолепной. Во всяком случае не такой уж безнадежно глупой. Но в этот момент я был воодушевлен речью Дэвида Эмерсона. Мне и вправду казалось, что нет предела человеческим возможностям. Оказалось, что имеется. Я произнес вслух: — Вот предел. Вейнад не слышал меня, или же не понял. Возможно, просто не хотел об этом думать. Оглядывая своего доисторического красавца, он горделиво спросил: — Ну, и как вы его находите? — Он ни за что не оторвется от земли. Вейнад рассмеялся. — Ну, пошли… упс. — Что значит «упс»? — Вы взяли свой парашют, олл-райт, но лучше, если вы защелкнете вон ту пряжку заранее. — Здесь? Вот эту? — Да. Защелкнете ее… вот так. Будет скверно, если вы дернете за вытяжной корт, парашют раскроется, а потом вы вывалитесь. У меня потемнело в глазах, я буквально увидел, как лечу вниз рядом с Вейнадом. Я дергаю за кольцо и — пуф, мой парашют раскрывается и улетает вверх, далеко от меня, все выше и выше, а Вейнад продолжает хихикать: — Вот так… вот так… Голос его делается все слабее и слабее, пока… — Что случилось? — спросил Вейнад. — Вы больны? — Да. — Вы плохо себя чувствуете? — Да. Но это не имеет значения. Я должен это выполнить. Теперь уже нельзя отступать. — О'кей, подождите, пока я не заберусь в кабину. А вы сможете раскрутить пропеллер? — Раскрутить пропеллер? Он поднялся на место пилота с резвостью восьмидесятилетнего инвалида, а я окинул придирчивым взглядом нашу птичку. У нее было два крыла, одно над другим, точнее, почти над другим, хвостовая часть, два колеса и пропеллер. В верхушке тела аэроплана — два отверстия. Кабины. Вейнад уже сидел в передней, что-то мудря с ручками управления. — Контакт! — завопил он. — Ох, что там еще? Он махнул мне сверху на пропеллер и объяснил, как его повернуть, потом дал толчок. Я спросил: — Что там у вас, большая пружина? Или… — Контакт! Я запустил пропеллер со второй попытки, потом отступил в сторону. Он «заговорил». Хикети-хок-хокет… Ппшоу. Я стоял, анализируя ситуацию. «Ппшоу» меня не устраивало. Но Вейнад заорал, чтобы я садился. — Живо! Живо! Я бросил свой мешок в заднюю кабину и забрался сам, в полном смысле слова посинев от паники. Теперь я знал, почему у него заплаты на коленях: он очень много молился. Потом мы двигались, переваливаясь с боку на бок по колдобинам «летной полосы». Бланк-кланк. Затем это «кланканье» прекратилось. Мы находились в воздухе. Уже была половина пятого. Вейнад дал мне тоже защитные очки, и я сразу же надел их. Через пару минут все вроде бы стабилизировалось. Стук и грохот был ужасный, но мы летели вперед. Высоко над землей. Я снова начал думать, что на свете нет ничего невозможного. Это должно было быть правдой. Если моя затея не удастся, то вдобавок ко всем тем преступлениям, в которых меня подозревали, мне добавят еще пару десятков. Возможно, наказанием будет немедленная казнь. Я открыл молнию на своем мешке и бросил последний взгляд на плоды своего труда. Выслушав выступление Эмерсона, у меня внезапно открылось «второе дыхание». Мне помогли слова Эмерсона о том, что каждый человек должен говорить только то, что он на самом деле думает или чувствует. И что то, что вчера было мнением одного человека, но искренним и обоснованным, сегодня может стать мнением большинства. Большинство — вот в чем «зарыта собака». Я должен убедить большинство людей в своей правоте. Задача ясна, и единственное, что для этого требуется, это сказать правду. Поэтому я сел и все записал. Как меня наняли, о разговоре с Себастьяном, Мордехаем Витерсом про Джонни Троя. Даты пребывания Фрэнсиса Бойла в тюрьме и дату создания пластинки «Аннабел Ли», Признание Тони Алгвина. Заявление Джо Рэйса, что он пожертвовал двести тысяч долларов для проведения кампании за Хэмбла. Я обвинил Юлисса Себастьяна, Морд екая Витерса и Гарри Бэрона в том, что они сделали лживые заявления, преднамеренно исказив факты. Я включил только те факты, которые были мне доподлинно известны. Материала было более, чем достаточно. Так как все было изложено, оставалось только позаботиться о том, чтобы записи дошли до людей, чтобы эта неприглядная история не была похоронена. Мне казалось, что имеется всего один способ довести ее до сведения полиции, газет, общественности одновременно. Мне напечатали девять тысяч листовок. Та длительная остановка, о которой я упоминал, была в большой типографии, с которой я имел дело на протяжении ряда лет. Владелец меня хорошо знал, иначе бы я к нему не обратился со своим заказом. Конечно, мне понадобилось его уговорить и вручить чек на солидную сумму, но зато все было сделано быстро и со знанием дела. Листовки были размером в половину газетного листа, для меня напечатали девять тысяч и «для внутреннего пользования», как выразился владелец, еще несколько сотен. Я не сомневался, что он использует их по назначению. Потом я нанял самолет. Мне оставалось только приступить к завершающему шагу. Я вытащил один из листков. Крупными черными буквами было напечатано: СЕКС — УБИЙСТВО — ИЗНАСИЛОВАНИЕ — МАФИЯ — ЧИТАЙТЕ ВСЕ О ПОЛИТИКЕ! Возможно, я включил все же один собственный вывод, но только в качестве подтекста. Для того чтобы не сомневаться, что листовки будут читать и передавать из рук в руки в том случае, если их не будет хватать для всех, я под текстом такими же крупными буквами подписался: ШЕЛЛ СКОТТ Вейнаду я просто сказал, чтобы он летел в сторону Лос-Анджелеса, и теперь я уже мог видеть крупные здания города. Мы пролетим немножечко левее, между углом Голливудского шоссе и Вайна. Сердце Голливуда. Я подумал, что это подходящее место для операции. Я взял две пригоршни листовок, перебросил их через борт и вдруг засомневался. Действительно ли моя идея была так хороша? Но время для раздумий было явно неподходящим. Ветер вырвал у меня из рук последние листовки, они потянулись длинной вереницей к Голливуду. Если бы я задумал теперь вернуть их назад, у меня ничего бы не получилось. Ну, тогда пусть себе летят. Внезапно налетел какой-то шальной ветер и прижал их обратно к борту, не все, разумеется, но даже они тут же были сдуты назад, разъединились и запорхали белыми крупными мотыльками над городом. Итак, пути к отступлению были полностью отрезаны. Мне удалось все-таки выполнить задуманное. Виктор Вейнад повернул голову назад и заорал, перекрывая шум мотора и свист ветра: — Черт возьми, что вы делаете? — Я уронил маленькие кусочки бумаги, — ответил я. — Мне они кажутся достаточно большими. — О'кей, я уронил большие кусочки бумаги. Он кивнул, внимательно глядя на меня. — Следите, куда мы летим! — крикнул я. Он пожал плечами, повернулся, и мы полетели дальше к Лос-Анджелесу. Под нами был Голливудский Фривей, забитый транспортом, спешившим в оба конца. Я швырнул еще пригоршню листков, затем другую. У меня их было много. Когда мы приблизились к Сити Холлу, административному центру, управлению полиции, я удвоил порции. Оглянувшись назад, я увидел, что на Фривее образовалась черт знает какая пробка. Движение остановилось. Не из-за моих ли «мотыльков» это случилось? Похоже, что так. Покружившись над полицейским управлением, мы описали дугу над городом. Я не жалел листовок. Фил Сэмсон скоро будет читать мою речь. Я отыскал Гамильтон Билдинг на Бродвее между Третьей и Четвертой улицами, где находится мой офис, и попросил пилота лететь пониже, когда я отправил вниз очередную порцию. Это скорее был сентиментальный жест, нежели что-то другое. После этого мы повернули назад к нашей «взлетной полосе», откуда недавно стартовали. К этому времени я уже добрался до дна своего мешка, собрал последнюю горсть и, когда мы снова летели над Голливудом, я выбросил последние остатки. Теперь мне уже нравился полет. Тихо над шумной землей. Сверху все кажется иным. У меня было какое-то приподнятое радостное настроение. Все образуется, все будет хорошо. Прочь все опасения и сомнения. Под нами были миллионы людей, многие из них уже получили мое послание. На некоторых из них оно произведет впечатление, другие просто пожмут плечами, но задумаются, третьи почувствуют ко мне еще большую ненависть. Возможно, меня ненавидели даже очень многие. Представляю, какой яростный крик они подняли из-за того, что не смогли до меня добраться. Глупо было бы надеяться, что, прочитав мое послание, все сразу так всему и поверят. Потребуется какое-то время, чтобы до них дошла правда, чтобы они ее переварили и приняли. Кем большинство из них меня считают? Убийцей, выродком, чудовищем. Ненависть, ненависть, ненависть… Хорошо, что я нахожусь вне пределов досягаемости. А затем… Двигатель издал какой-то грозный звук. И поскольку я с самого начала ждал какой-то катастрофы, я страшно выругался. Можно было не сомневаться. Что-то испортилось. Вейнад обернулся и сказал: — Я опасался этого. Его самоуверенный тон куда-то исчез. Потом раздался треск. — Что это? — завопил я. — Не выдержала распорка, — крикнул он в ответ, не оглядываясь. — Какая еще, черт возьми, распорка? Новый треск. Я не знал, но не сомневался, что сломалось что-то очень важное. Затем началась какофония каких-то звуков. Неожиданно мотор замолк. Крыло с моей стороны склонилось книзу. — Сейчас он упадет. Надо прыгать. — Прыгать? — повторил я, ничего не соображая, потом повторил тоном выше: — Прыгать на парашюте? — Да. — Куда? — Туда, куда же еще? — Куда? Он ткнул пальцем. Позднее, возможно, я бы воспринял его жест трагически, но не в этот момент. — Вы с ума сошли? Но он уже выскочил из своего отверстия и полетел вниз. Я высунулся наружу и завопил: — Ненормальный! Что за бредовая идея… Но он уже был далеко внизу. Он выскочил, как заправский пилот, оставив меня одного в этом безмолвии. Но нет, я не стану паниковать. Передо мной раскрылся парашют Вейнада, мне даже казалось, что на меня выходит какой-то газ. Разумеется, у этого сукиного сына новехонький, современный парашют. И тут я возмутился. Раньше меня? Но почему же он находится не позади и ниже, а прямо подо мной? Ах, вот оно что. Я стремительно падаю вниз вместе с самолетом, который через какую-то минуту-две врежется в землю. Этим все и объясняется. Где ручка, рычаг управления, или как он там называется? Мне нужно направить нос самолета вверх. Я был полон смелых идей, разве только не закрепить в воздухе сломанное крыло. Но никакого рычага не было. Только мой пустой мешок. Почувствовав в руках его грубую ткань, я подумал, что это знак. Мне не следовало этого делать. Это расплата за мой грех, который я еще и не совершил. Я больше не видел Вейнада, он затерялся где-то сзади. Я был так близко к земле, что отчетливо видел четырех людей на лужайке внизу. Я давно решил про себя, что если мне суждено умереть, то я бы предпочел умереть в постели. Даже в моей собственной, но никак не на площадке для гольфа. Нет, мои дорогие! Двигаясь с невероятной быстротой, я отстегнул ремень безопасности, разогнул ноги и, не колеблясь, выпрыгнул из самолета, нащупывая на ходу кольцо и дергая за него. Ничего не произошло. Проклятый Вейнад… Я дернул посильнее раз и еще раз. И тут старый «шют» раскрылся с каким-то треском. Впрочем, возможно, это треснула моя спина, но все же позвоночник выдержал. Да, парашют раскрылся, а я находился в сотне ярдов от земли. Раздался невероятный грохот, треск, скрежет и звук разрыва, когда древний аэроплан врезался в землю и взорвался. Вспыхнуло пламя. Я переворачивался в воздухе, меня несло в сторону тех четырех игроков в гольф на площадке. Мне говорили, что все гольфисты относятся весьма серьезно к игре, особенно, когда толкают бол. Им необходим полнейший покой. Даже возбраняется произнести «ш-ш-ш». Один из них лежал на траве, вытянувшись. Другой бежал, как сумасшедший, через песчаную ловушку, схватившись обеими руками за голову. Третий затыкал пальцами уши. Четвертого не было видно. Полагаю, он был настоящим спринтером. Не слушайте тех людей, которые станут вас уверять, будто вы парите над землей, спускаясь на парашюте. Вы приземляетесь, как если бы выскочили из окна третьего этажа. Мои ноги были поджаты, я ударился о землю коленями и моментально вскочил. Но ничего не сломалось, вроде бы даже никакие связки не растянулись. Освободившись от веревок, я увидел этих троих игроков. Они таращили на меня глаза. Потом один из них высоко подпрыгнул на месте, как это практиковалось в старинных комедиях, и побежал мне навстречу. Двое других пустились следом за ним, размахивая короткими клюшками. Мне говорили, что некоторые игроки заключают пари на огромные суммы. Потом я услышал крики и вопли с другой стороны: справа ко мне бежало с десяток невероятно возбужденных людей, некоторые из них размахивали листами белой бумаги. Вне всякого сомнения, это были мои листовки. Впереди на двух электрокарах для гольфа подпрыгивали наиболее ретивые и шумные предводители этой группы. Конечно, такие кары за час делали всего шестнадцать миль, но мне и это казалось слишком быстрым. Ярдах в двухстах за ними на холме возвышалось здание из красного кирпича — местный клуб. Откуда мне было знать, как настроены эти парни? Кто может поручиться, что это не убежденные дуерфисты, которые разорвут меня? Я тоже подпрыгнул на месте, повернулся и побежал, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этой толпы. К счастью, всюду торчали яркие столбы с указаниями дистанции. Несомненно, я установил мировой рекорд в беге по пересеченной местности. Не посчитайте меня трусом. Одно дело умереть от пули, совсем другое — принять смерть от толпы с клюшками для гольфа! — Куда все-таки бежать? Мне представилась статья в газете: «Разъяренные игроки догнали его у шестого прохода и забили клюшками до смерти». Эта мысль придала крылья моим ногам. Нет, в гольф-карах у них нет ни единого шанса догнать меня. Да нет, они не догнали бы меня ни на лошадях, ни на горных козах, ни на страусах. И на самом деле не догнали. Глава 19 Когда такси подъехало к тротуару в четырех милях от Эллей Дайл Гольф и Кантри Клуба, я нырнул на заднее сидение и принялся разглаживать бородку. Да, на мне все еще была борода и шляпа. Во время полета я сунул их в карманы брюк. В тот момент я не предполагал, что они мне так быстро понадобятся. Шофер не обращал на меня ни малейшего внимания. Он прилип к радио, которое распространяло дикие рассказы о Шелле Скотте. Это было ужасно. Я не сделал и половины вещей. Большую часть я уже слышал до этого. После того, как я покинул территорию клуба, я нырял в кусты, прятался под какими-то строениями, проехал немного на другом такси, прежде чем сесть в это. До сих пор я двигался. И знал, куда… У меня появилась новая идея. Возможно, последняя на некоторое время. Я на это надеялся. Я был сыт собственными идеями. Но сообщенные мною новости дошли до всех граждан и до многих людей. «Вторжение с воздуха» началось в 16.40. Первым городом, подвергшимся нападению, был Голливуд. Затем случилось столпотворение на шоссе, что-то дикое в Лос-Анджелесе, смятение в полицейском управлении. Конгрессмены, сенаторы и губернатор сделали заявления, суть которых сводилась к следующему: «Сохраняйте спокойствие». Одни называли меня коммунистом, другие — антикоммунистом, но чаще всего маньяком. Совершенно очевидно, что я был параноик, подстрекаемый человеконенавистническими идеями, мое ненормальное возмущение было направлено против всего штата Калифорния. Моя декларация ясно указывала, что я представляю собой несомненную опасность, как моральную, так и физическую для Юлисса Себастьяна. Через десять минут после тревоги вокруг всего квартала, где стоит здание Себастьяна, был установлен полицейский кордон. Защита будет обеспечена также Гарри Бэрону и Мордехаю Витерсу, когда их разыщут. Пока их нигде не могут найти, возможно, Скотт с ними покончил. Ничего не говорилось о боссе мафии, Джо Рэйсе. Труп Тони Алгвина был найден в указанном мною месте. Тесты полицейских экспертов по баллистике уже доказали, что смертоносная пуля из моего кольта, зарегистрированного в полиции. Надо сознаться, что я всего не предвидел. Фактически я не заглядывал слишком далеко вперед. В конце-то концов я считал, что делаю доброе дело, мне только хотелось оказаться полезным. Так или иначе, но еще одна моя идея осталась нереализованной. Она была потрясающей… как все остальные. Моя задумка основывалась на трех известных мне фактах. Во-первых, чему бы ни было посвящено «тайное совещание», о котором мне сообщил Тони Алгвин, об этом я ничего не написал в своей декларации, но и Юлисс Себастьян, и Джо Рэйс, несомненно, вместе с другими должны были там присутствовать. Во-вторых, совещание должно было начаться в четыре часа дня и продолжаться, как минимум, час, возможно, больше. В-третьих, в течение десяти минут после того, как я сбросил свои первые «бумажные бомбы», то есть уже в 16.40 был установлен полицейский кордон вокруг квартала, где возвышалось здание Себастьяна. А это означало, что с 16.50 никто не мог войти в него или выйти оттуда, не назвав себя полицейским офицерам. Напрашивался вывод, что либо люди, присутствующие на совещании, к этому времени уже покинули здание, не опасаясь того, что будет установлена их личность, или же, если они предпочитали сохранить в тайне свое присутствие на этом совещании, они находились все еще там. Потому что полицейскую охрану никто не снимал. Учитывая, что это был канун выборов, и ту шумиху, которую я поднял, мне очень хотелось выяснить, кто присутствовал на этом совещании. Могу поспорить, что вам бы тоже захотелось! Так что, когда водитель такси спросил меня, куда ехать, я ответил ему: «К зданию Себастьяна». Или почти туда. Я попросил отвезти меня до угла Сансет бульвара и Джинесс-авеню, то есть ровно за квартал до агентства Себастьяна, где я впервые побывал ровно два дня назад. Как уже твердо вошло в мои привычки, я не имел ни малейшего представления, что стану делать, попав туда. Но, возможно, этот «кордон из блюстителей порядка» был преувеличением. Газеты иногда прибегают к таким трюкам. Может быть, «кордон» состоял из двух человек, мимо которых мне удастся проскользнуть. Я не сомневался, что одно это заставит пуститься за мной вдогонку не только пару этих копов, но и сотню других. Лишь бы мне очутиться внутри здания Себастьяна! Я всегда надеюсь на удачу, тут я тоже рассчитывал, что не я один выясняю, что это за встреча соучастников в кабинете достопочтенного мистера Себастьяна, и что добытая мною информация, при условии, что она мне полезна, станет достоянием широких кругов общественности. Как я уже говорил, моя идея была замечательной. У нее имелся один недостаток: она была неосуществимой. Часы показывали уже четверть восьмого, стемнело, что помогало. Не очень-то, но я был благодарен и за это малое. И тем не менее, выйдя из такси, я сразу понял, что на этот раз «кордон» на самом деле был «кордоном». Находясь на расстоянии целого квартала, я отлично разглядел четырех полицейских в форме, кроме них наверняка было еще несколько в штатском платье. Полицейская радиофицированная машина проехала мимо такси, когда мы притормозили у обочины. На этот раз я не колебался, время сомнений прошло. Я, как говорится, сжег мосты и развеял пепел по ветру. Нет, я пойду неудержимо вперед… пока не наткнусь на непреодолимую стену. Однако мне не верилось, что такие стены вообще существуют. Я вылез из машины, положив на сиденье доллар сверх положенной платы, не слишком много, но вполне достаточно, чтобы он не вспоминал меня с подозрением. Такси уехало, а я застыл на противоположной стороне улицы, в квартале, где несколько недель назад стояло здание Государственного банка. Теперь весь этот квартал превратился в руины… как моя жизнь. Повсюду лежали кучи камней. Я перешел улицу и углубился в это царство разрухи. Дело в том, что, пробираясь среди развалин, я мог избежать пустынных тротуаров, где каждого пешехода было хорошо видно издалека. В случае необходимости здесь можно было нырнуть, скажем, за будку банковского кассира, которая почему-то еще не была снесена. Но ничего не случилось. Никакой стражи не было выставлено у обломков толстых стен или остатков колонн. По всей вероятности, полиция не ожидала, что я могу находиться ближе, чем в нескольких милях от этого места, во всяком случае, так близко. Они делали свое дело, поскольку так было приказано, но не верили в серьезность возложенной на них задачи. Кто мог ожидать того, что вскоре случилось? Я пробирался вперед, перебегая от одного укрытия к другому, лавируя между кучами обломков и свалкой строительных отходов. И, когда я уже преодолел три четверти территории квартала, я увидел косую стальную стрелу, поднимающуюся к небу. Это был установленный на грузовике самоходный кран Джека Джексона. Решетчатая стрела чем-то походила на пожарную лестницу. И тотчас же в глубинах серого вещества моего головного мозга что-то зашевелилось. Теперь бы меня ничто не сумело остановить. Нет, голова у меня прекрасно соображала. Дальше и наверх. Между этими развалинами дальше будет видно, как я сумею реализовать свой план. Я пробирался вперед и заметил — что это? Движение? Да, совершенно верно, кто-то шевелился в кабине крана. Вниз спускается человек… Черт возьми, да это же Джексон! Я подошел к нему сзади и негромко сказал: — Эй, Джексон! Он быстро повернулся. — Проваливай!.. — Ш-ш-ш… что ты так орешь? Тебя слышно в Глендейле. — Проваливай! — Помолчи, Джексон. Это же я. — Вы! — Джексон, мы же друзья, да? За последующие тридцать секунд я произнес самую красноречивую речь в своей жизни, левой рукой придерживая Джека за шею сзади, а правая, сжатая в кулак, была занесена над его головой. Он немного остыл, в особенности после того как понял, что моя внешность была просто для маскировки и совсем «незаразная». Я объяснил ему, что меня бессовестно оболгали, что процентов девяносто из того, что говорили про меня, было выдумкой и так далее. Он был уже почти снова на моей стороне, но в этот момент я заметил, что к нам направляется полицейский. — Джексон, — сказал я, если ты ему скажешь, я погиб. Лучше придумай что-то другое. Например, что ты заснул, ну и тебе приснился какой-то кошмар. — Мне так и показалось. Я плюхнулся на землю, а Джексон поплелся навстречу копу. Очевидно, моя торопливая беседа его убедила, потому что коп не пошел дальше и не сцапал меня. Джексон вернулся назад и сел подле меня не землю. — Сказал ему, что мне приснился жуткий сон, как ты посоветовал, когда задремал у себя в кабине. Он знает, что я тут давно работаю. Он вытащил фляжку из-за своего ремня, ловко отвинтил крышку. — Шелл? Это он меня угощал. Вроде бы предложение совершенно логичное. Возможно, это приведет в порядок мои нервы. Я отхлебнул из фляжки, потом торопливо объяснил кое-что из того, что творится, и осведомился, как это получилось, что он еще здесь. — Закончил работу примерно полчаса назад, — объяснил он. — Босс торопит нас закончить эту работу, чтобы перейти на следующий квартал. Я тут замешкался из-за переполоха вокруг здания Себастьяна. Я подумал, что останусь посмотреть. — Угу, из-за Себастьяна, вот почему я и здесь. Тоже из-за него. Джо, мне необходимо попасть в его офис, но я не смогу пройти мимо копов. Однако, если ты мне поможешь, возможно, у меня и получится. — Чтобы я тебе помог? Судя по его вопросу, я бы не сказал, что он умирает от желания оказаться мне полезным, но в то же время он и не отказывался заранее. Возможно, весь день он потягивал «чаек» из своей фляги, а теперь его потянуло на сон. Или же он здорово проголодался, вот ему и не улыбалась возможная задержка. Так или иначе, но, когда он снова взболтал свою фляжку, я его не остановил. На мой взгляд на пустой желудок глоток этой адской жидкости разольется огнем по его крови и сделает его более покладистым. — Шелл? Он протягивал фляжку. Я глотнул чуточку больше, чем намеревался, а когда возвращал заветный сосуд, почувствовал невероятный прилив сил, но в то же время меня бросило в жар, на лбу выступили капельки пота, уши горели. Важно другое: все сомнения моментально испарились. — Э-э-э… Полагаю, мне этого достаточно. Он спросил: — Чем я могу тебе помочь? — Ах, да. Вообще-то все очень просто. Я хочу подняться в офис Себастьяна. Но идти по лестнице я не могу. Не могу взобраться по стене, не могу долететь по воздуху. Но если ты наклонишь стрелу своего крана так, чтобы она коснулась четвертого этажа, я сумею влезть по ней и проникнуть в его офис через окно. Правильно? Правильно. Так что… — Неправильно. Видишь, где стоит мой кран? Я видел. Он стоял на этой стороне улицы, здание Себастьяна находилось как раз напротив. — Да, вижу. Ну и что? — Эта стрела слишком длинная… для того, что ты надумал, сто двадцать два фута. Очень длинная, сука, вот что я тебе скажу. Чтобы получилось так, как ты хочешь, платформу надо бы отогнать подальше и поставить вон там. Тогда я смог бы опустить стрелу вниз вдоль фасада. И тогда забирайся себе в любое окно. Понятно? Вот что я имею в виду. А с этого места конец стрелы будет очень далеко. — Ясно. Джексон подошел к решению проблемы ответственно, минут пять он раздумывал над ней, затем вновь приложился к фляжке и молча протянул ее мне. Я сделал небольшой глоток. После этого он спросил: — Ты ведь не хочешь, чтобы я включил кран и стал перебазировать его на другое место? — Боже упаси! Сюда моментально нагрянут копы. — Сразу же. Значит мы не хотим передвигать кран. И то, что нам надо сделать, должно быть сделано быстро. Так? — Правильно. Чертовски быстро. Нужно опередить копов. Между нами установилось полное взаимопонимание. Наши головы работали с умилительной точностью и логикой, присущей закадычным друзьям-приятелям. Джексон сказал: — Я знаю, как это сделать, не сдвигая кран с места. Он помолчал, восхищенный собственной находчивостью, потом продолжил: — Грузовик будет стоять здесь. Мы заведем мотор и повернем кабину крана к улице. Немножечко опустим стрелу. Все это проделаем в таком темпе, что сначала никто ничего не заметит. Конечно, потом-то разберутся. — Да, конечно. — Потом я немного отведу грушу. Могу поспорить, я все рассчитаю таким образом, что она окажется точно между этими окнами и офисом Себастьяна. Я сумею это сделать так быстро, что они очухаются только после того, как все будет кончено. — Угу, я себе это ясно представляю. Но мне-то от этого какая будет польза? Разве только я поднимусь наверх на этой груше? Забавно, как тебя могут нести по садовой дорожке, кругом так светло и радостно, а затем неожиданно один неверный шаг — и бух, ты уже в трясине. Сначала идея показалась мне дурацкой, потом я решил отбросить в сторону всякие предубеждения и оценить стоящую передо мной задачу так, как будто я о ней вообще ничего не думал до этого, оценить, так сказать, логически. О'кей, допустим я нахожусь на этой самой дробилке. Вцепиться в кабель совсем несложно. Если бы я стоял на подвесной люльке у стены здания Себастьяна, разве я не сумел бы пробраться внутрь сквозь одно из окон? Мне доводилось такое проделывать и раньше. Конечно, задача не совсем обычная, но в ней нет ничего сверхсложного! Вся разница в том, что моя «подвесная люлька» не будет устойчивой. Она будет все время двигаться, ну и потом она круглая, грушеобразная, не такая удобная опора, как прямая доска. Тут я немного засомневался. Но, как сказано в поговорке: «Волков бояться — в лес не ходить!» …Итак, я наверху, на дробилке. И, если Джексон все рассчитает правильно, я окажусь примерно в одном футе от окна. Секунду-другую моя груша будет устойчивой, когда она закончит движение вперед и еще не начнет двигаться назад. Да нет, я смогу это сделать. В этом нет ничего невозможного. — Джексон, — сказал я, — на меня произвела огромное впечатление твоя изобретательность. В твоем предложении, несомненно, имеется рациональное зерно. Однако необходимо, чтобы у тебя была твердая рука и верный глаз. Сможешь ли ты сделать так, чтобы этот чертов шар оказался достаточно близко от окон? — В этом нет ничего сложного. Я же специалист своего дела. Ты же это знаешь. — Точно. Ты можешь сбросить этим шаром муху со стены или что-то в этом роде. Так или иначе, ты предполагаешь, что сумеешь поднять шар вместе со мной таким образом, чтобы я мог соскочить с него в одно из окон? Которое? Нам лучше заранее это решить. — Верно. Я буду целиться в простенок, вон тот, видишь? Между двумя окнами. Договорились? — Конечно. Я вспомнил, что по ту сторону стены в проеме между окнами помещается «Жизнь и Смерть» Роберта Делтона. — Отлично, — сказал я. — Может случиться, что я самую малость отступлю от середины в ту или иную сторону. Но когда ты очутишься там, шар замедлит свой ход, и ты сумеешь решить, в какое окно тебе легче попасть. — Времени на раздумье у меня будет не слишком много, не так ли? — Ясно, что немного. — Нужно будет быстро решать. — Очень быстро. Он согласно кивнул головой. — А что будет, если я ошибусь и спрыгну слишком рано? — Про тебя не знаю, а шар покачнется назад. — Правильно… Слушай, Джексон, а если ты промажешь? — Сомнительно, — сказал он ворчливо, — весьма сомнительно. Не думай об этом, Шелл, старина. Допустим, такое случится, ты же это заметишь, когда будешь там. Зачем заранее накликать беду? Я стал думать, что существует какой-то другой более легкий путь. Признаться, я не был уверен, что Джексон отдает себе отчет в том, что говорит. Что за зелье находится у него во фляжке, не оно ли вселяет в него такую уверенность? Мы еще немного поговорили на эту тему. Никаких других возможностей попасть в кабинет к Себастьяну я не видел. К тому же, если полиция поймает меня, а может случиться, что меня вообще застрелят, заметив, что я пытаюсь проникнуть в здание Себастьяна, они без всяких разговоров засунут меня в камеру. В ту же секунду кордон полиции будет снят, а те, кто сейчас оказались в ловушке, спокойно вылетят из клетки и даже прощебечут что-то насмешливое на прощание. Нет, приходится держаться первоначального плана. Я должен попасть внутрь этого проклятого здания и привести за собой представителей закона. Потом пусть будет то, что будет. Во всяком случае, я выполню ту задачу, которую сам себе поставил. — Олл-райт, Джексон! — сказал я и помолчал. В голове у меня что-то гудело. Что, черт побери, он наливает в свою фляжку? — Поехали! Я забрался на шар или грушу, зовите, как угодно, Джексон заработал рычагами и начал меня поднимать. Чем выше я поднимался, тем яснее становились мысли. Конечно же, вся идея бредовая. Нужно отказаться от нее, пока не поздно. — Джексон, — сказал я, — мне… Конечно, он не мог меня слышать. Он двигал своими рычагами, как в припадке безумия. Мне его было видно. Вот он снова вытащил флягу и глотнул из нее. Нашел подходящее время для того, чтобы пить! Потом с изрядным скрежетом он повернул свою кабину таким образом, чтобы дробилка была направлена прямиком на здание Себастьяна. А я качался. Теперь я был над улицей, вцепившись в стальной кабель. Мои ноги упорно соскальзывали вниз. Я был уверен, что выполнить задуманное будет очень непросто. Джексон что-то делал, и груша раскачивалась взад и вперед. Это было похуже морской качки. Назад, еще немного назад, для разгона, что ли? Моментальная пауза, затем мы пошли вперед. Вот как оно выглядело. Шар быстро набирал скорость, достиг низа дуги и пошел вверх. Для самоуспокоения я попытался усмехнуться, но у меня ничего не получилось. О, господи, что же со мной будет? Шар поднимался выше и выше, на меня с ужасающей быстротой надвигалась стена здания Себастьяна. — Стоп! — заорал я. Теперь мне казалось, что это здание несется ко мне на проклятом шаре. Как будто все шесть этажей выбрали меня одного из всего человеческого рода и намереваются стереть в порошок. Точнее, превратить в кровавое месиво. Но что-то случилось. Или это обман зрения? Здание явно отступало. Джексон не рассчитал, шар не достиг стены. Вот движение замедлилось, мгновенная остановка, шар пошел назад. Я был спасен. Нет, дорогие, ни за что не повторю такое безумие. Как только эта штука остановится, я спущусь вниз, и никто и ничто не загонит меня снова на шар. Более того, я не буду больше играть в гольф или биллиард, мне не хочется иметь дело ни с чем круглым. Ох, какое облегчение! Но, когда шар пролетал мимо кабины, я увидел, что Джексон снова колдует со своими рычагами. На его физиономии было явно маниакальное выражение. Он поднял кверху большой палец, а указательным обрисовал в воздухе кружок. На его языке это означало, что все о'кей. Отвернувшись от меня, этот сукин сын снова потянул на себя какую-то красную ручку. Очевидно, он окончательно помешался. — Джексон, стоп! — вопил я. — Операция отменяется. Шар шел назад, черт побери, затем двинулся вперед. — Нет, Джексон, нет! Я пере… Знакомый путь. Вниз на дно дуги, затем дальше наверх. Да, дальше и вверх. Пусть идет ко всем чертям этот шум. Скорее бы назад и вниз. На этот раз шар не двигался, а мчался. Я, несомненно, врежусь в стену. Этот болван, уязвленный своей первой неудачей, очевидно решил разрушить всю верхушку здания. И меня впридачу. И как это я сразу не подумал, что Джексон никогда не останавливал свой шар возле стены, он привык с его помощью крушить все препятствия, превращать в груды кирпича и щебня. Это была мускульная память, условный рефлекс, привычка оперировать. То, что он пьян, ничего не изменит. Старая стена впереди приближалась. Теперь уже не долго. Вот и наступает конец. Возможно, они поместят тут памятную надпись: «На этом месте разбился Шелл Скотт». Дощечка просуществует с неделю, до того дня, пока «Проект перестройки города» не доберется до здания Себастьяна. И тогда я стану всего лишь воспоминанием, пятном на разбитых кирпичах. Но такова жизнь. Бесполезно плакать о пролитой крови. Ветер свистел над моей головой. И здесь было необычайно светло. Первый ход в сторону здания Себастьяна сразу же привлек внимание. Если хотите точности, он привлек слишком большое внимание. Меня освещали всякого рода огнями: и лучами фонариков, и фарами машин, и сигнальным огнем, точно так же, как в военное время зенитчики выискивали в небе вражеские самолеты. Причина, по которой меня все-таки не подстрелили, скорее всего заключалась в том, что они не понимали, что все это значит. И, конечно, не узнали меня, поскольку моя бородка развевалась, закрывая лицо. Неожиданно стена оказалась прямо передо мной. На этот раз Джексон все рассчитал совершенно точно. В самый последний момент я смог увидеть сразу через оба окна собравшихся в комнате людей, которые спокойно отдыхали, ничего не подозревая. Спрыгнуть с дробилки не было ни малейшего шанса. Единственное, что я мог сделать, это повиснуть на тросе выше груши. Дробилка ударилась о стену. Стук, грохот. Я посчитал себя убитым. Глава 20 Бах… крах… бам… снаш… Это была уже смерть. Я почувствовал, что на меня что-то напирает, стараясь выдавить из меня внутренности, как из тюбика выдавливают краску. Что-то поддалось. Я решил, что это я не выдержал: моя голова, кости, мышцы и так далее. Все тело разрывалось на клочки. Теперь-то я точно знаю, что такое адская боль. Но если я умер, то не должен чувствовать боли? Значит, я все же жив? Да, я не умер. На меня сыпались обломки кирпича, что-то обрушилось на голову, но потом я неожиданно уже летел по воздуху, заполненному пылью, щебенкой и кусками покореженного металла. Стальная груша Джексона пробила стену дома как раз в том месте, где была смонтирована «Жизнь и Смерть» Делтона. Я увидел лица, тела, письменный стол в каком-то тумане, все было неясное, расплывчатое. Все еще находясь в воздухе, я налетел на двух парней, которые только что повернули ко мне испуганные лица, и мы втроем повалились на пол. Полагаю, что начиная с этого момента, а, возможно, даже за несколько часов до этого, я находился в полном смысле слова в шоковом состоянии. Все происходило словно в замедленном темпе. Наверное потому, что я сам еле двигался. Я не потерял сознание, но у меня была разбита голова, сначала я даже плохо видел. Все же мне удалось подняться с пола, но на это потребовалось много времени. Однако я сумел встать, невзирая на то, что все у меня болело, я был покрыт ушибами и ссадинами, залит кровью, перед глазами плыли красные круги, но свой кольт я сжимал в руке. Он каким-то чудом остался в кобуре. Конечно, я действовал слишком медленно. Что касается остальных, то они остолбенели от изумления. И ни у кого в руках я не видел оружия, хотя у одного человека оно наверняка имелось. Отступая назад на ногах, которые отказывались меня слушаться, в поисках позиции, откуда бы я видел все честное собрание, прежде всего я заметил Билла Кончака. Щеточка черных усиков, блестящая лысая голова и все тот же черный костюм. Несомненно тот, в котором он был накануне, когда я видел его. Когда он увидел Сильвию… Там было еще несколько человек. Джо Рэйс, толстый, с брюшком, масляными глазами. Его лошадиная физиономия выглядела бледней маски смерти. Мидас Капер, темная лошадка, о подпольной деятельности которого доподлинно никто ничего не знал, но которого уважал даже Джо Рэйс. Он сидел рядом с Себастьяном, а по другую сторону уютно устроился недомерок Мордехай Витерс, его бесцветные широко расставленные глаза уставились на меня из-за больших стекол его розовых очков. Слева от меня в углу стоял Гарри Бэрон, его физиономия была такой же белой, как знаменитая прядь в волосах. Кроме них, в офисе имелось еще человека три-четыре дельцов разного калибра. Один из них был боссом крупного синдиката, но вместе с Бэроном отошел в сторону. Ну, как вы думаете, кто именно? Хоррейн М. Хэмбл. Это меня не поразило. Возможно, я просто утратил способность чему-либо удивляться. Или все же дело было в том, что он был здесь на месте, среди своих. По логике вещей он должен был находиться здесь. С кем же ему еще быть в этот момент, как не с Себастьяном, Капером, Бэроном, Витерсом и Рэйсом? И Биллом Кончаком, разумеется! Из всех собравшихся здесь людей один только Кончак попытался выхватить оружие. Очень может быть, что у остальных его даже не было. Большинство других убивали словами, семантическим оружием, отточенным до необходимой остроты. Конечно, могут найтись такие, которые станут уверять, что в том, что накануне дня выборов Хорейн Хэмбл находился в такой сомнительной компании, нет ничего особенного. Найти его здесь было равноценно тому, что обнаружить бывшего осужденного в машине, на которой собирались скрыться воры, грабящие банк. Соучастие. Конечно, формально он не совершил никакого преступления. Возможно, воры находились еще внутри банка, ограбление не было осуществлено, однако… То, что я застал Хэмбла да и всех остальных здесь, несказанно обрадовало меня, это сделало мои мытарства не напрасными. Значит, не зря было все то, что я сделал и что должно было сейчас произойти. А я не сомневался, что продолжение незамедлительно последует. Я произнес так ясно и отчетливо, как только мог, чтобы не сомневаться, что меня услышат: — Как честный гражданин я задерживаю Билла Кончака за убийство Сильвии Вайт. Я успел это сказать. Мне было слышно, как поднимается лифт, по лестнице грохочут ноги бегущих, а кто-то уже колотит в запертую дверь. Разумеется, полиции здесь не было. Себастьян этого никогда бы не позволил, что вполне понятно. Нельзя было удивляться и тому, что эти люди не пытались пробраться сквозь полицейский кордон. Кончак, находившийся слева от меня, держал руку под полой пиджака. Не на пистолете, но поблизости. Именно так обстояло дело, когда я впервые увидел его. С тех пор он не шевельнулся. Ну что ж, я предоставлю ему возможность что-то предпринять. Каждый человек имеет на это право. Я посмотрел в другую сторону, повернувшись спиной к Кончаку. Ему должно это понравиться. Видеть спину противника — непреодолимое искушение для такого сукиного сына. Я показывал ему свою спину ровно столько, сколько мог, сколько осмеливался. Кроме меня, еще никто не произнес ни единого слова. Чем-то ударили в дверь, и она затрещала. Следующий удар решит задачу. Мне был слышен вой многочисленных сирен. Я дал ему не более секунды, хотя и это время показалось достаточно долгим. У него был автоматический пистолет, дослать пулю в патронник — дело плевое. Я услышал «клик-клик», повернулся и успел всадить четыре пули ему в брюхо до того, как он пустил в ход свое оружие. У меня в запасе остался всего один патрон. Какая разница? Он мне не понадобится. Больше я стрелять не стану. Дверь высадили, и прежде чем Кончак свалился на пол, копы окружили меня. Действовали они довольно резко, но не более, чем следовало. Кольт у меня отобрали, руки скрутили за спиной, надели наручники. Я увидел знакомое лицо: лейтенант Роулинс. Я слизал кровь со своих губ: — Роулинс! Он таращил с неподдельным удивлением глаза на Хэмбла и остальных и не сразу повернул ко мне голову. — Роулинс, — сказал я, — спросите его про Сильвию Вайт, пока он еще жив. Он повернулся к Кончаку, но я уже не видел, что было дальше. Двое дюжих копов эскортировали меня к выходу. Но перед тем как выйти из помещения, я прошел почти рядом с Хорейном Хэмблом. Его красивое лицо перекосилось, покрылось потом, на щеках появились какие-то непонятные пятна. — Ублюдок! — прошипел он злобно. — Самый настоящий ублюдок. Из-за вас я могу проиграть на выборах. — Впредь будьте осторожнее, — заявил я довольно громко. — Давно известно, что друзей нужно выбирать осмотрительно. «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты». Или вы об этом забыли? * * * Ночь в тюрьме была невероятно долгой. И долгий день. День выборов. Днем капитан Сэмсон, разумеется, чисто выбритый и жующий свою неизменную черную сигару, принес мне «Геральд Стандарт». Через всю первую полосу тянулось вверху одно слово: «ВЫБОРЫ». Но ниже была полностью напечатана речь Дэвида Эмерсона. Фотокопия, чуть меньшего размера, но все же читаемая. И достаточно крупный снимок, сделанный в офисе Себастьяна, знаменитой комнате с разрушенной теперь стеной, очевидно, сразу же после того, как я оттуда ушел (или меня «ушли»). Все знакомые лица, важные персоны, известные всей стране. И даже нога Билла Кончака. Снаружи разразилось черт знает что, как я предполагал, но до меня доходили лишь сообщения из вторых рук. Однако было ясно, что скандал был не просто местным или национальным, он перерос в международный. Сенсационные репортажи, от вполне спокойных до истерических, от достоверных до клеветнических были напечатаны во всех газетах Америки, Европы, Азии и Австралии. В камере особенно нечем заниматься, поэтому я просмотрел газету от начала и до конца, сначала прочитал все заголовки, потом кое-какие статьи. Конечно, я не стал читать все истории, зато внимательно прочитал статью о размышлениях администрации. Им никак не понять, почему так много аморальных поступков. Спросили бы у меня, я бы быстро им все объяснил… Первый луч надежды мелькнул у меня во второй половине дня во вторник, когда ко мне пришли Сэмсон и Роулинс. Сэм сообщил, что теперь полиция располагает неоспоримыми доказательствами того, что пластинку «Аннабел Ли» записал действительно Чарли Вайт и, разумеется, все последующие пластинки и альбомы Джонни Троя. Они «раскопали» несколько человек, которые помогали готовить пластинку, являясь свидетелями того, как Вайт и Трои одни в комнате готовили записи. Полиция обнаружила и того единственного человека, который при необходимости присутствовал при всех сеансах и был посвящен в обман. — Это информация была сообщена прессе, — сказал Сэм. — Должно помочь. — Да, должна быть дополнительная информация. Надеюсь, что скоро. — Люди страшно возбуждены. Произошли беспорядки, когда хоронили Фрэнсиса Бойла. Он рассказал мне о донесениях, которые только что стали поступать, о том, что произошло что-то вроде открытого бунта, мятежа. Как будто, возмущенные обманом почитатели Джонни Троя выбросили тело Фрэнсиса Бойла из гроба. Потом заговорил Роулинс: — Пока я завяз с Кончаком, Шелл. У него был усталый вид. — Крепкий орешек. Он не расколется… разве что перед смертью. Но мы возьмемся за его окружение, уже нашли кое-кого из «красоток», с которыми он обтяпывал свои дела. Он подмигнул. — Мы все знаем, что ты не виноват, Шелл, но мы должны все сделать так, чтобы, как говорится, ни к чему нельзя было придраться. — Я все понимаю. Я и сам не был уверен, что это не я, после того, как наслушался Бэрона и некоторых других. Копы рассмеялись. Итак, положение улучшилось. Но мне требовалась большая помощь. История разрасталась, как снежный ком, и пока не начала таять. А сейчас граждане приступили к голосованию. Конечно, фотография, помещенная в газете, где запечатлено «тайное совещание» в офисе Себастьяна, стала известна всей стране, всему миру. Несомненно, она произвела впечатление. Достаточно ли сильное? Про меня, естественно, писали всякие небылицы. Одна газета утверждала, что я стою во главе какого-то дьявольского заговора. Дуерфы утверждали то же самое, но от них я ничего другого и не ожидал. Однако правда приобретала все более широкую известность. Себастьян был настолько дискредитирован, что на его месте я бы провалился от стыда сквозь землю. Вместе с ним погорели многие его клиенты, лопнули, как воздушные шары, пронзенные иглой. Пришло время переоценки ценностей, гении были так же быстро развенчаны, как и взлетели на олимп. Насколько пали в цене акции Хэмбла, я не знал. Да и никто бы этого не сказал наверняка, все выяснится уже после того, как станут известны результаты выборов. А это произойдет спустя значительное время после того, как закроются избирательные участки. Когда я принимался об этом думать, у меня начиналась нервная дрожь. Теперь против меня можно было выдвинуть множество обвинений, дальше будет еще больше. И если только Хэмбла выберут Президентом, моя песенка будет спета. Я громко застонал. Что если он уже избран? От одного лишь предположения у меня начался не то бред, не то сон наяву, ночной кошмар в состоянии бодрствования. В какой-то розовой дымке мне представлялось то, что произойдет, как если бы это уже случилось. Видения исчезли, розовый туман пропал, но я продолжал громко стонать. Единственное, что я мог сделать, это сидеть в своей камере, думать, потеть и дрожать от страха. Поэтому я сидел. Думал. Потел. И дрожал. Был уже поздний вечер, когда Сэмсон и Роулинс снова пришли, Сэм улыбался. Он положил свою руку мне на плечо и сказал: — Ну, Себастьян раскололся. Раскололся, как только услышал. Короче, важно то, что он сознался в том, что убил Чарли Вайта. — Не может быть! — Сознался. Вайт намеревался открыть секрет, он был сыт по горло тем, что все лавры доставались Бойлу, того боготворили, окружали вниманием, им восхищались, гордились, хотя в действительности пел-то Чарли. Ты же понимаешь. — Все понимаю. — Покончив с Вайтом, Себастьян поручил Рэйсу заняться остальным, что потребуется по ходу дела. — Например, мною? — Совершенно верно… Вайт не знал, что этот чокнутый доктор и Себастьян из одной своры, между ними не могло быть тайн. Вайт был сам не свой, зависть и запоздалое возмущение не давали ему покоя. Сначала он решил, что заболел каким-то психическим расстройством, ну и отправился к Витерсу вполне серьезно за помощью, но его затошнило от пустой болтовни… — Вполне понятно. Я имел «счастье» познакомиться с бредовыми идеями этого великого Дуерфа. — Самое же важное, что он решительно все выложил Витерсу. «Это его голос, он должен получить то, что ему причитается по праву», ну и так далее. Витерс, естественно, передал это Себастьяну, ну а тот навестил Чарли в тот четверг вечером. Чарли послал его ко всем чертям. Считал, что Себастьян не позволит себе убить его, потому что он был голосом Джонни Троя. Пригрозил, что выступит с разоблачением по радио и телевидению. Расчеты не оправдались. Себастьян сбросил его с балкона. — У меня было предчувствие, что дело обстояло именно так. У того в руках были птицы покрупнее Джонни Троя и куда более грандиозные планы. Но у меня не было никаких доказательств. — Ну что ж, теперь доказательства получены. К сожалению, мы ничего не можем сделать с Витерсом. Он не совершил никакого преступления… — Так уж и не совершил? — Нам не за что привлечь его к ответственности. Конечно, то, что он сообщил Себастьяну о намерениях Чарли, было разглашением профессиональной тайны, нарушением врачебной этики, но за это в тюрьму не посадишь. — Ничего, если у меня все утрясется, я не позабуду о нем. Он натравил на меня убийц, он погубил Чарли Вайта и Джонни Троя, да и его выступление по телевидению, когда он так красноречиво обманывал слушателей, обвиняя меня бог знает в чем, едва ли понравится его почитателям. Люди не прощают, когда их надувают. — Что верно, то верно… Ох, еще один момент. Мы нашли чек, о котором ты упоминаешь, в кармане брюк Кончака. На чеке Рэйс написал, чтобы он в твоей квартире установил микрофоны. — Я сразу понял, что он одет в тот же черный костюм. — Записка без подписи, но на чеке напечатано имя и адрес Рэйса. Сэм вытащил спичку и зажег свою сигару. Как всегда, я поразился, что можно мириться с таким зловонием. Но все-таки выразил свое возмущение. — Ну, не безобразие ли это? Ладно, у себя в кабинете ты можешь открыть окно, а я встать и уйти. Но ты же прекрасно знаешь, что отсюда я не могу уйти. Он хитровато посмотрел на меня: — Забыл тебе сказать. Тебя отпустили. — Отпустили? — Конечно, у нас к тебе еще много вопросов, так что приходи завтра. Разрушен кусок стены в здании Себастьяна, но так как на следующей неделе его все равно будут сносить, это обвинение отпадает. Ты погубил творение Делтона «Жизнь и Смерть». Я громко свистнул. — Иск на двадцать пять тысяч долларов? Замечательно. — Это Себастьян нам тоже все объяснил. Никто никаких денег ему не платил. Просто он раззвонил повсюду об этом, чтобы создать Делтону имя. — Почему-то это меня не удивляет. Друзья мои, жить мне еще долго! Сэм посмотрел на Роулинса, а тот на Сэма, они одновременно кивнули головами. Потом Сэм сказал мне: — Одна из причин, по которой Себастьян поместил в простенке это уродство, скрыть за ним стенной сейф. Ты пробил при своем «вторжении» его тайник. В нем материалы на Хэмбла, Рэйса, Капера, Витерса и так далее. Себастьян их всех держал в руках. Кое-что зашифровано, но мы уже работаем над этим. И тебе не стоит ругать Делтона, его «шедевр» спас тебе жизнь. Когда для тайника делали выемку в стене, естественно, убрали часть кирпичной кладки и металлический каркас. — Теперь я понимаю, почему Делтон назвал свое творение «Жизнь и Смерть», — рассмеялся я. — Кстати, какой бес в тебя вселился… Ладно, ладно, не буду. Меня это не касается. Я сказал со вздохом: — Должны быть и другие претензии. По всей вероятности мне придется уплатить за поломки на площадке для гольфа. Игроки по моей милости спутали свои пари… Да и этот старый бродяга угробил свой аэроплан. — Ничего такого, за что мы должны задерживать тебя дольше в камере. Мы хотим видеть тебя только завтра утром, я же сказал тебе, что тебя отпустили. — У человека, отдавшего такое распоряжение, должны быть большие полномочия. — На то он и Президент… — Прези… Ты имеешь в виду ста… — Я имею в виду вновь избранного Президента. У меня голос невольно дрогнул, когда я спросил: — Хэ… Хэмбла? — Эмерсона, — подмигнул Сэм. После этого, конечно, я почувствовал облегчение. Они выпустили меня. Я снова был на свободе. Вы не можете себе представить, как это здорово. Даже смог показался мне удивительно ароматным. Они увезли меня для безопасности на полицейской машине. Мне грозила опасность со стороны ничего не понимающих граждан, которые были основательно сбиты с толку развернутой против меня кампанией. Мы прямиком поехали в штаб партии, выступающей за избрание Эмерсона на президентский пост. Это было место неподдельного восторга и стихийного праздника. Естественно, Эмерсон был там, Хэмбл уехал с час назад, когда стало известно, что Калифорния голосовала за Эмерсона. Минут пять я поговорил с самим Президентом. Он поблагодарил меня за помощь, на что я ответил, что выполнял задание клиентки. Он сказал, что это прекрасно. Упомянул, что когда устроится «на новом месте», возможно, снова пожелает со мной потолковать. В Вашингтоне. Я ответил, что в любое время и в любом месте я буду там. Во всяком случае, казалось, что он вполне доволен тем, что сделал я, хотя, возможно, это и было не совсем ортодоксально. Но, черт возьми, любой парень, у которого в жилах течет горячая кровь, а не водица, сделал бы то же самое! Меня особенно радовало, что Дэвид Эмерсон был доволен, ибо в силу сложившихся обстоятельств я сам не смог отдать за него свой голос. Потом все кончилось. Пора было возвращаться к нормальному образу жизни, намечать планы на будущее. Конечно, фактически неприятности еще не кончились. Будут ночи, когда я стану неожиданно просыпаться, в голове будут оживать фрагменты того ночного кошмара. Будут дни, когда я вновь услышу звенящий девичий голосок. Я буду с непонятной печалью вспоминать Джонни Троя. Его и Чарли Вайта. Если бы не эти подонки, все могло бы повернуться иначе. Это еще не кончилось и в другом отношении. Дуерфизм не исчез, он только слегка пошатнулся. Потребуется очень много усилий, чтобы разобраться, какое это по сути дела надувательство. И до чего же было легко дурачить такую массу людей, внушать ей самые нелепые идеи, ловко «руководить» общественным мнением. Если верить газетам, реакция еще была в самом разгаре. Множество людей, черт возьми, были на моей стороне. Но некоторые весьма влиятельные люди меня люто ненавидели, и никто и ничто не мешало им об этом трезвонить на все лады. Они били меня всеми доступными и даже не совсем доступными средствами. Обсуждали мои действия, которые, возможно, на самом деле немного сводились к тому, чтобы «умыкнуть» множество избирателей у их героя Хэмбла. Себастьян и Рэйс, среди остальных, да и сам Хэмбл тоже были преступниками. Они были виновны в тяжких преступлениях. Но как-то получилось, что я стал тем «радикальным крылом», занимающимся «затуманиванием мозгов» этим бедным глупеньким людям. Я только посмеивался. Эти именитые дуерфы обладали редкостным даром валить все с больной головы на здоровую, причем так аккуратно и незаметно, что даже если вы ожидали этого, вы ничего не замечали до самого последнего момента. Вам нужен рецепт? Пожалуйста. Возьмите факт, сделайте из него неверное заключение. Потом припишите не один, а несколько таких искаженных выводов человеку, которого вам хочется дискредитировать, а потом притворитесь, что он не один, а это целая группа негодяев. Что может быть проще? Это часть весьма хитроумной методики, в итоге можно сделать заключение настолько далекое от истины, что начинаешь сомневаться, действительно ли оно ошибочное. Скажем, начать всем внушать, что нормальный человек в действительности безумец. Где же тут логика, спросите вы. К черту логику! Важно умение оказать эмоциональное воздействие. Поэтому в будущем я не ожидал для себя спокойной жизни, да я никогда и не был любителем спокойствия. Жизнь продолжается даже среди сражений и бурь. Сегодняшний вечер мой, надо продумать, как его провести. Поесть в первую очередь. Этим я займусь сейчас же. Буду есть, есть и есть. Правда, голод начал о себе заявлять каким-то непристойным урчанием. Надо найти спокойное местечко, где меня никто не узнает. Но что за удовольствие есть в одиночестве, когда мир заполнен очаровательными голодными женщинами. Оказавшись в своей квартире, уже после того как я покормил рыбок и поздоровался с Амелией, сбрил трехдневную щетину и переоделся в самый шикарный костюм, я перебрал в уме все свои возможности. Имелась некая Лидия… Кармен, Наташа, Лулу… И Полли Плонк. Да, Полли Плонк! Затем Эвелин, Кира, Майра. А еще… Конечно, вот эта. Но, возможно, она не согласится отправиться куда-нибудь со мной, в особенности после всего этого шума? А вдруг удастся ее уговорить? Кто знает? Человек никогда не может знать заранее, что у него получится, пока не попробует. Я схватил телефон и набрал номер. Раздался приятный, довольно страстный голос: — Хэлло-у? — Привет, — сказал я, — это Шелл…