— Куда же они его потащили? Может быть, он у них там в доме сейчас? Избили, наверно? А?

— Не знаю…

Семка отвернулся и стал смотреть на разрушенную маленькую голубятню. Ее когда-то сделал его брат. Теперь она валялась на краю крыши. Ее удерживали только две ржавые проволоки, прикрученные к дымовой трубе. Сквозь пробитые деревянные стенки было видно свинцовое небо. В белой рамке досок, омытых дождем, на сером фоне неярко желтела полоска света: на горизонте были разорваны тучи. И внезапно для Семки вся эта картина дрогнула и затуманилась…

— Ты что? — Тарасик удивленно заглянул ему в лицо.

— Отстань!

— Пойдем отсюда.

— Ну, побудем еще немножко. Что тебе стоит?

— Надоело уже. Смотри-ка, смотри-ка, дым перестал идти!

Лохмотья черного дыма расползлись по улице и исчезли за домами. Ветер не дал им подняться кверху. В проломе дома чернели обгорелые балки, торчали изломанные куски кровельного железа. Некоторые листы жести были смяты в комок, как газетная бумага. В глубине мелькали тени людей.

— Вот они, вот они. Юнкера! — зашептал Тарасик, быстро прячась за оконную раму и показывая на тени в проломе. — Затушили!

— Эх, и трус же ты! — сказал ему Семка.

Но сейчас же сам стремительно спрятался за подоконник. Соскользнул с гладкого полена и загромыхал ногами о мятые консервные банки. Вслед за ним на пол соскочил и Тарасик. Оба страдальчески глядели друг на друга. У Тарасика опять косили глаза.

— Что ты? — слабым голосом спросил он.

— Я? Ничего, — ответил Семка. — Там на улице юнкер… с винтовкой.

— Уйдем скорее!

— Сейчас. Взглянем только.

Ребята снова осторожно выглянули с крыши и оцепенели. По бокам улицы, прижимаясь к домам и заборам, перебегали и ползли с винтовками в руках люди в офицерских шинелях. На улице господствовала тишина, и люди с винтовками передвигались молча, не стреляя, согнувшись и не оглядываясь назад. Они напряженно разглядывали баррикаду у конца улицы, быстро перебегали от парадного к парадному, от тумбочки к тумбочке.

— Что же это будет? — крикнул Семка, — Юнкера!

— Не кричи! — заволновался Тарасик. — Они в нас стрелять начнут.

Семка замолчал. Он, подпрыгнув, лег животом на неудобный деревянный подоконник, схватился руками за желоб для стока воды и, подтянувшись к краю крыши, стал смотреть на улицу, где наступали юнкера. Они появлялись из-за угла. Видимо, они выбегали из ворот кирпичного дома, которых за углом не было видно. «Подать бы сейчас нашим какой-нибудь сигнал, — подумал Семка. — Что же они там, на баррикаде, не видят ничего?»

Юнкера тем временем добрались до тупика, в котором жили Семка и Тарасик. Командовал маленький толстенький офицер с краснощеким пухлым лицом. Он бежал, согнув голову, слегка путаясь в длинной шинели. В руках у него торчал маленький блестящий револьвер, который он держал короткими пальцами, как птичку. Когда толстяк добежал до тупика и поднял вверх руку, как бы призывая своих подчиненных бежать быстрее и не прячась, в конце улицы из-за мешков ударил пулемет. Выпустил одну очередь и смолк, затем опять раздались выстрелы. В чахлом саду за двухэтажными грязными домиками суматошно взлетели вороны. Толстяк с невероятной для своего тела легкостью в два прыжка очутился в тупике, а остальные поползли обратно к казармам. Они готовы были вмяться в мостовую, чтобы спрятаться от пуль. Многие из них не двигались, а валялись, раскинув в стороны руки и ноги. Им уже было все равно. Пулемет стрелял короткими очередями. И каждый раз направо за чердаком, за домами, выстрелы повторялись, как будто там тоже стреляли из пулемета.

— Эхо, — сказал Тарасик, выглядывая наружу.

— Обожди ты, — не оборачиваясь, ответил Семка.

Толстяк в тупике нервничал, суетливо прыгал по тротуару, но до угла не добегал. Останавливался и топал еле видневшимися из-под шинели ногами, злобно кричал вслед отступающим. Он оставался один, понимал это, но у него не хватало смелости покинуть свое убежище.

— Это тот, ей–богу, тот, — вдруг сказал Семка. — Когда уводили Андрюшу, он бил его по голове!

С этими словами Семка оттолкнулся от желоба и быстро соскочил с подоконника на полено.

— Нужно что-нибудь кинуть, — заспешил он, — камень или железное. Потяжелее.

Бросился в глубь чердака и начал рыться там в хламе.

— Семка, Семка, он упал! — закричал Тарасик.

И Семка опять бросился к слуховому окну. Толстяк действительно уже не бегал. Он перебежал на другую сторону тупика и там сразу же попал под обстрел. Теперь он лежал на мостовой. Несколько минут еще пытался ползти, а затем утих, и лицо его стало серое. Стрельба усилилась. Пулемет на баррикаде работал непрерывно. В красном кирпичном доме также стрелял пулемет. Стреляли и из винтовок. На улице щелкали пули. Они били в мостовую. Рикошетом попадали в первые этажи домов. Там сидели за занавешенными окнами, может быть распластавшись от страха на полу, матери, сестры и дети тех, кто был за баррикадой.

Семка и Тарасик все еще высовывались из слухового окна. Они оглохли от стрельбы, но забыли о страхе и осторожности. Неожиданно за слуховым окном, за дымовой трубой послышался шорох. Кто-то крался по железной крыше, потом там загремело, раздалось тихое ругательство. Семка испуганно повернул голову и увидел лицо и плечи своего старшего брата Андрея. Тот, держась за дымовую трубу, переполз через конек и опять выругался, затем начал высасывать кровь из свежей царапины на левой руке. За плечами на ремне у него висела винтовка. От неловкого движения руки она загремела прикладом.