– Она тебе нужна, чтобы помочь этой женщине, которая причиняет тебе одни огорчения? – В ее голосе звучало легкое пренебрежение. – Хорошо, я все сделаю, чтобы она поскорее уехала.

Надин отошла к. своим полкам, крутя на указательном пальце круглую детскую шапочку, очень похожую, насколько я помню, на ту старую, помятую шляпку, которую Мари никогда не надевала, а только таскала в руках.

– Ты дашь мне сейчас адрес этой Розали. Я сам пойду к ней домой и переговорю с ней.

Заведующая секцией снова приблизилась к нам. Я взял шляпку и заплатил. На чеке Надин написала мне адрес Розали.

Я застал ее за завтраком. От запаха ухи с чесноком и петрушкой у меня слюнки потекли. Розали сидела за столом со своей матерью, толстой тупой женщиной, – такой, видно, станет и Розали через десяток лет. Розали была довольно полная, девица; ее блестящие, черные, навыкате глаза казались огромными, потому что были подведены синей тушью. Своим видом она напоминала ту собаку из сказки, у которой глаза были как мельничные колеса. К сожалению, она угостила меня не ухой, а только стаканом вина. Она ела быстро, с явным удовольствием. Мать подавала ей. Они закончили завтрак крохотной чашечкой настоящего кофе.

Я рассказал ей суть моего дела и разложил на столе все документы. Она вытерла рот и, опершись грудью о стол, принялась перебирать бумаги своими короткими, толстыми пальцами.

– Вы можете трижды быть другом Надин, но ради вас я не стану рисковать своим местом.

– Вы же видите, все мои документы в порядке, есть и виза, и транзитная виза. Мне только нужно, во что бы то ни стало нужно получить завтра разрешение на выезд. Я отблагодарю вас за труды.

– Вы напрасно думаете, что я такая же, как Надин. Вознаграждением за мои труды может быть только сознание, что я помогла человеку, которому угрожала опасность. Я с удивлением посмотрел на нее. Значит, природа надела на нее маску пучеглазой толстухи, скрывавшую ее истинное лицо – строгое, доброе и мужественное. Мне стало стыдно, что я собирался ее подкупить и думал только о том, как бы это половчее сделать.

– Почему вам это необходимо именно завтра утром? – спросила она.

– Завтра утром прекращается запись на пароход, а без разрешения на выезд меня не запишут в окончательный список.

– Вы ведь все равно еще не внесли налоговый сбор.

– Мне достаточно будет предъявить в пароходстве справку, что мне выдадут разрешение на выезд, как только я внесу деньги.

Розами давно уже перестала удивляться фокусам пароходных компаний, поэтому она только спросила:

– Вы твердо решили уехать с этим пароходом?

– Да, твердо.

Она задумалась, подперев голову своими пухлыми кулачками.

На столе перед ней были разложены мои документы. Она была похожа на гадалку, читающую по картам мою судьбу.

– Вот ваше удостоверение беженца. Вы покинули Саарскую область и поселились во французской деревне. В таком случае вам нужно разрешение нашего правительства на то, чтобы покинуть Францию. Судя по этим бумагам, вы по рождению немец. А это значит, что вам нужно также разрешение немецкой комиссии. Подождите минуточку, я достаточно хорошо разбираюсь в документах такого рода, чтобы сказать, фальшивые они или нет. Скорее всего, фальшивые. Минуточку… Только не волнуйтесь. Каждый из документов как будто настоящий, и все же все вместе они не внушают доверия. Я пока не могу вам точно сказать, почему мне так кажется. Для этого мне надо было был изучить их получше. А мне сейчас неохота этим заниматься. Но на один вопрос вы все же должны мне ответить. Вы ведь требуете от меня, чтобы я ради вас рисковала. За это я могу потребовать от вас некоторой откровенности. Рискните честно ответить на один вопрос, который интересует меня лично. За что вас преследуют немцы?

Я был поражен ее вопросом. Никто за последние годы не проявлял ни малейшего интереса к моей старой, давно пережитой истории. Только эта девушка, которой в префектуре ежедневно рассказывают сотни подобных историй, продолжала их выслушивать с вниманием и со своего рода глубоким уважением.

– Я бежал из концентрационного лагеря, – сказал я, – и переплыл Рейн.

Она взглянула на меня, и мне показалось, что я увидел ее истинное, строгое лицо.

– Я сделаю все, что смогу.

Мне было очень стыдно. Впервые здесь человек помогал мне – тому, кем я был на самом деле, и все-таки эта помощь предназначалась не мне. Я схватил ее маленькую пухлую руку и сказал:

– У меня к вам еще одна просьба. Если кто-нибудь сегодня или завтра спросит вас обо мне, если кто-нибудь захочет узнать, уехал ли я уже или только собираюсь уехать, прошу вас, не говорите ничего, не дайте себя разжалобить. Скройте, что я был сегодня у вас… Поймите меня, никто не должен знать, что я уехал.

Впервые мной овладел страх, жестокий страх при мысли, что я не смогу уехать. Многие из тех, кто был дорог моему сердцу, уже покинули Марсель. Прежде я считал, что имею большое преимущество перед ними, но это чувство оказалось обманчивым. Теперь мы сравнялись. Я видел лицо Мари, и мне казалось, что оно улетает от меня, делается все меньше и меньше, все бледнеет, белеет и превращается наконец в снежинку. Как бы я поступил, если бы мне и в самом деле предстоял выбор: уехать с последним пароходом или навсегда остаться здесь? Я больше не видел вокруг себя домов, в которых жили марсельцы. Не видел дыма бесчисленных труб. Не видел рабочих с фабрик и мельниц. Не видел рыбаков, парикмахеров и пекарей. Я видел только самого себя, словно я жил на острове посреди океана или на маленькой звездочке где-то далеко во вселенной. Я был там один на один с огромным черным четырехклешневым крабом – свастикой.