И, поскольку все-таки то была переписка эрудита и королевского библиотекаря, ее участники не могли не позволить себе некоторых чисто теоретических отступлений. Рубенс по памяти описывал произведения древнеримской живописи, которые наблюдал в садах Вителлия, 301 рассуждал об античных образцах супружеской любви, самым ярким примером которой считал союз Орфея и Эвридики, горевал по поводу распыления коллекций мантуанского герцога, когда-то находившихся на его попечении, 302 наконец, делился личными воспоминаниями о прежних своих покровителях, семействе Гонзага: «Своим расточительством и мотовством герцог Винченцо с сыновьями пустили на ветер имущество своих подданных, которых всегда облагали самыми тяжкими повинностями». 303

О живописи если и говорилось, то мимоходом. Рубенс еще не расстался с идеей написать серию картин для галереи Генриха IV. С этой целью он с завидным постоянством слал послание за посланием аббату де Сент-Амбруазу, который исполнял при Марии Медичи роль советника по вопросам искусства. С каждой подвернувшейся оказией художник передавал французу очередной поклон. 27 января 1628 года он сообщил, что приступил к работе над эскизами. 304 Правда, дальше дело так и не пошло: и то сказать, «зимой краски сохнут чрезвычайно медленно». 305 Реже стал и обмен письмами с Пейреском. Гуманист окончательно перебрался в Прованс, а потому больше не мог служить информатором о столичных новостях. Тем не менее Рубенс продолжал держать его в курсе своих научных изысканий, которыми занимался в минуты досуга, а также пообещал другу выслать автопортрет.

Итак, 29 августа 1628 года он тронулся в путь. В Испанию с важным поручением ехал весьма искушенный в политике человек, скорее дипломат, чем художник (хоть и прихвативший с собой на всякий случай несколько картин). Путешествие к полуострову совершалось форсированным маршем и в полном секрете. Он не остановился в Париже, не заглянул к своему другу Пейреску, хотя проезжал югом Франции. Единственный раз он на два дня задержался в пути, чтобы взглянуть на осаду Лa-Рошели. 15 сентября он уже въезжал в Мадрид.

В тесном мирке дипломатов его приезд произвел бурю. Слухи об активной политической деятельности художника докатились до испанской столицы, в том числе до папского нунция Джованни Баттисты Памфили, который поспешил доложить начальству: «Говорят, этот большой друг Бекингема привез предложение о соглашении между двумя коронами». 306

Рубенс передал привезенные документы, а также показал Филиппу IV свои полотна, не вызвавшие у последнего особенного восторга. 28 сентября состоялось заседание государственного совета, на котором предстояло обсудить, следует ли давать дальнейший ход переговорам с Жербье. Ожидали прибытия английского представителя сэра Ричарда Коттингтона.

Но он так и не приехал. В Англии начались серьезные внутренние волнения. 23 августа в Портсмуте некий пуританин напал на Бекингема с кинжалом. В Мадриде эту новость узнали лишь в октябре, спустя два месяца после происшествия. Сохранилось письмо, датированное 5 октября 1628 года и приписываемое Рубенсу, в котором художник, обращаясь к лорду Карлайлу, сокрушается по поводу «внезапного бедствия, вызванного кончиной господина герцога Бекингема, резко прервавшего ход нашего дела в тот самый момент, когда все складывалось самым наилучшим образом и вело к скорейшему достижению нашей цели […]. Я нахожусь почти на грани отчаяния в связи с утратой столь достойного сеньора, приходившегося мне личным другом, и скорблю об уроне нашему общему благу, которому он с искренностью служил». 307

Неизвестно, что именно — смерть герцога или привычная для испанцев «летаргия», — послужило тому причиной, но дело опять затянулось. Решение, как всегда, отложили в долгий ящик. Придворная жизнь мало привлекала Рубенса. Королевской страсти к театру он не разделял. Если не считать вдовства, 308 с премьер-министром Оливаресом его не объединяло ровным счетом ничего. Действительно, этот человек «жил, как монах-отшельник, державший у себя в комнате гроб, куда он укладывался спать, требуя, чтобы над ним пели “De profundis”. 309 Неудивительно, что в письме к Пейреску от 2 декабря 1628 года Рубенс писал: «Здесь, как, впрочем, и везде, я занимаюсь живописью». 310

На сей раз камуфляж полностью совпал с реальностью. Никто не верил Рубенсу, когда тот заявлял, что едет в Испанию писать короля. Между тем именно этому занятию ему пришлось посвятить добрую часть проведенных в Мадриде восьми месяцев. По приказу Филиппа IV во дворце Рубенсу оборудовали мастерскую. Король навещал его ежедневно. Вероятно, возможность побеседовать с художником привлекала его даже больше, чем искусство последнего, но тем не менее монарх заказал мастеру целый ряд портретов — своих и членов семьи. И Рубенс писал короля, брата короля кардинала-инфанта Фердинанда, будущего правителя Нидерландов (в красном халате), королеву, урожденную Елизавету Бурбонскую, инфанту Марию-Терезию, неудачливую невесту принца Уэльского, теперь собиравшуюся вступить в брак с императором Фердинандом II, снова короля — на коне и в доспехах. За последнюю работу он удостоился стихотворной похвалы поэта Зарата. Своему придворному художнику Диего Веласкесу Филипп IV наказал показать Рубенсу все королевские галереи. Взорам фламандца открылось бесценное собрание полотен Тициана, созданных при жизни императора Карла V. Снова обратившись в прилежного ученика времен своей итальянской юности, он с усердием принялся копировать великого венецианца. Он не уставал настаивать на пользе копирования старых мастеров, 311 которое не только помогало держать в форме руку, но и способствовало обогащению собственных коллекций. В его посмертном собрании впоследствии окажется 32 копии Тициана, выполненных в Мадриде. Этим он по преимуществу и заполнял свои дни в испанской столице, не считая разговоров и прогулок верхом с Веласкесом — единственным из местных живописцев, кого он счел достойным своего общества. Они вместе посетили Эскориал, и, согласно легенде, Рубенс дал будущему создателю «Лас Менинас» * несколько советов, в том числе горячо рекомендовал ему отправиться в Италию, чтобы там отшлифовать науку живописи, которой его обучил тесть Пачеко. О последнем следует сказать особо. Не слишком талантливый художник, Пачеко служил Инквизиции и стал первым испанцем, посмевшим соперничать с итальянцами в области теоретической эстетики. В «Искусстве живописи», изданном в 1649 году, хотя написанном много раньше, он оставил нам следующее свидетельство «из первых рук» о пребывании Рубенса в Мадриде: «Он приехал в Испанию в августе 1628 года. Его Величеству, нашему католическому королю Филиппу IV, он привез восемь картин разного размера, написанных на разные темы и вывешенных затем в Новом салоне рядом с другими выдающимися творениями живописи. За девять проведенных в Мадриде месяцев он, не бросая важных дел, ради которых прибыл, много писал (ибо его умение и скорость письма весьма высоки). Прежде всего он написал поясные портреты короля, инфанта и инфанты, намереваясь забрать их с собой во Фландрию, затем выполнил пять портретов Его Величества, в том числе один конный портрет в окружении других персонажей. Все работы восхитительны. Он написал портрет инфанты Дескальзас, а затем сделал с него несколько копий; написал пять или шесть портретов частных лиц. Он выполнил копии всех работ Тициана, которыми владеет король, то есть с обоих купаний, “Похищения Европы”, “Венеры и Адониса”, “Венеры и Купидона”, “Адама и Евы”, а также других; сделал копии портретов Ландграва, герцогов Саксонского, Альбы, Кабоса, одного венецианского герцога и со многих других картин, не принадлежавших королю; сделал копии со своих портретов Филиппа IV в полный рост и в военных доспехах; подправил кое-что в своем раннем “Поклонении пастухов”, хранящемся во дворце; для дона Диего Мессиа (одного из его горячих поклонников) написал “Святое зачатие” в два человеческих роста, а для Хаима де Карденаса — Святого Иоанна-евангелиста в натуральную величину.

Кажется невероятным, как можно за столь короткое время, занятое и иными заботами, написать так много. С другими художниками он почти не встречался, за исключением моего зятя, с которым и до этого поддерживал переписку, а теперь тесно сдружился. Он удостоил его картины высокой похвалы и оценил его скромность. Вместе они посетили Эскориал. […]

Когда переговоры подошли к концу и настала пора прощаться с Его Величеством, граф-герцог вручил ему от имени короля кольцо стоимостью в две тысячи дукатов. 29 апреля 1629 года он сел в почтовую карету и направился прямиком в Брюссель для встречи с инфантой». 312