— И что он там делал?

— Что мужчины там делают.

Экслер увидел, что она плачет, и промолчал.

— Вы видели мой рисунок, — сказала она наконец. — Солнце освещает симпатичный домик и цветущий сад. Ну, значит, вы меня знаете. И всеменя знают. Я всегда и обо всем думаю хорошо. Мне так легче, и всем остальным, всем тем, кто рядом со мной, тоже. Он как ни в чем не бывало встает с колен и говорит мне: девочка жаловалась, что у нее чешется, и все чесала и чесала, не могла остановиться, и пока она не наделала себе вреда, он решил посмотреть, что там у нее, удостовериться, что ничего страшного. И действительно, ничего там такого нет, заверил он меня. Ни воспаления, ни болячки, ни сыпи… Все в порядке. Хорошо, говорю, а я вернулась, потому что забыла кошелек.

И вот, вместо того чтобы взять его охотничье ружье и изрешетить негодяя пулями, я беру свой кошелек, говорю всем «пока» и отправляюсь в супермаркет, как будто то, что я только что видела, в порядке вещей. В полной прострации я заполняю продуктами две тележки в магазине. И еще набрала бы, и четыре, и шесть, если бы администратор не увидел, что я рыдаю, и не подошел спросить, все ли со мной в порядке. Он отвез меня домой на своей машине. Я не смогла даже одолеть ступенек — меня пришлось нести в постель. Я пролежала четыре дня, не в силах ни есть, ни говорить. Едва могла заставить себя дотащиться до туалета. Официальная версия была такая: у меня высокая температура, и мне велели соблюдать постельный режим. Мой богатый и влиятельный второй муж был ужасно заботлив. Моя дорогая маленькая Элисон принесла мне цветы, срезанные в нашем саду, и поставила в вазу. Я не смогла выговорить этих слов, не смогла задать ей вопрос: «Что твой приемный отец делал у тебя между ног? Кто снял с тебя трусики? Ты ничего не хочешь рассказать мне? Если бы у тебя действительно там чесалось, разве ты не дождалась бы, когда я приду из магазина, и не показала бы мне? Да, я уверена, что именно так ты и поступила бы. Послушай, дорогая, если ничего у тебя там не чесалось… если ты что-то от меня скрываешь, потому что боишься…»

Но боялась-то я. Это я не могла ее спросить. На четвертый день я убедила себя, что все это придумала, а через две недели, когда Элисон была в школе, он на работе, а малыш спал, я взяла валиум, бутылку вина и пластиковый пакет для мусора и попробовала покончить с собой. Но не вынесла удушья. У меня началась паника. Я проглотила таблетки и выпила вино, но потом, когда стала задыхаться, не выдержала и разорвала пакет. И не знаю, о чем я больше сожалею: что попыталась это сделать или что не смогла довести дело до конца. Единственное, чего я хочу, это убить его. Но вот сейчас он один с ними, а я здесь. Он там наедине с моей милой маленькой девочкой! Это невыносимо! Я позвонила сестре и попросила ее пожить с ними, но он не позволил ей остаться в доме на ночь. Он сказал, что в этом нет необходимости. И она уехала. А что я могу? Я здесь, а Элисон там! Я была просто… парализована! Я не сделала ничего, а должна была! Не сделала ничего, что сделал бы на моем месте любой! Надо было хватать Элисон и тащить ее к врачу! Надо было звонить в полицию! Это преступные действия! Они подпадают под определенную статью! А я не сделала ровно ничего! Но он же сказал, что ничего не случилось, понимаете? Он говорит, что я истеричка, что мне показалось, что я сумасшедшая… Но я не сумасшедшая. Клянусь вам, Саймон, я не сумасшедшая! Я видела, как он делал это.

— Это ужасно. Отвратительное и тяжкое преступление, — сказал Экслер. — Не удивительно, что на вас так подействовало.

— Это порок.Мне нужен кто-то, — доверительно зашептала она, — кто убил бы этого порочного человека.

— Уверен, многие не отказались бы.

— А вы? — робким голоском спросила Сибил. — Я бы заплатила.

— Будь я киллер, я бы сделал это pro bono, [2] — сказал он, взяв ее руку, протянутую ему. — Человек заражается ненавистью, когда речь идет о насилии над невинным ребенком. Но я безработный актер. Я запорю все дело, и мы с вами оба отправимся в тюрьму.

— О господи, что же мне делать? — воскликнула она. — Что мне делать?

— Быть сильной. Слушаться доктора, попытаться окрепнуть как можно скорее и вернуться домой к своим детям.

— Вы верите мне, правда?

— Я не сомневаюсь, вы видели то, что видели.

— А вы можете ужинать со мной каждый вечер?

— Пока я здесь, — сказал он.

— Я еще там, на арт-терапии, знала, что вы меня поймете. У вас в глазах такое страдание.

Спустя несколько месяцев после выписки Экслера из больницы сын его жены умер от передозировки, и брак безработной балерины с безработным актером закончился разводом, завершив еще одну из многих миллионов историй о мужчине и женщине, неудачно соединенных судьбой.

Однажды по дорожке к дому проехал черный автомобиль и остановился у сарая. За рулем «мерседеса» сидел шофер, а на заднем сиденье — маленький седой человек, Джерри Оппенгейм, агент Экслера. После того как Саймона поместили в больницу, Джерри звонил ему каждую неделю из Нью-Йорка, справлялся, как его дела, но за несколько месяцев они ни разу толком не поговорили, а в какой-то момент актер перестал отвечать на звонки агента, как и на любые другие звонки, так что визит был неожиданный. Саймон смотрел, как Джерри, которому было за восемьдесят, осторожно идет по вымощенной камнем дорожке к входной двери с пакетом в одной руке и цветами в другой.

Он открыл дверь прежде, чем Джерри успел постучать.

— А если бы меня не оказалось дома? — проворчал он, помогая старику перебраться через порог.

— Я рискнул, — кротко улыбнулся Джерри. У него вообще было нежное, кроткое лицо и обходительные манеры, что не мешало ему в интересах своих клиентов проявлять известную твердость. — Ну что ж, по крайней мере физически, ты, кажется, в полном порядке. Если не считать безрадостного выражения лица, Саймон, ты неплохо выглядишь.

— А ты, как всегда, в полном порядке, — сказал Экслер. Сам-то он по нескольку дней не брился и не менял одежду.

— Я принес цветы. И ланч для нас обоих от «Дин и Де Лука». Ты обедал?

Он даже не завтракал, так что просто пожал плечами, принял дары и помог Джерри снять пальто.

— Надо же, не поленился приехать из Нью-Йорка, — заметил Экслер.

— Да. Посмотреть, как у тебя дела, и потолковать. В Гатри ставят «Долгое путешествие в ночь». [3] Звонили, справлялись о тебе.