Поначалу, однако, на русском фронте Гитлера ждал успех, который многих из нас заставил бояться худшего. Немцы стремительно продвигались в глубь страны. Однако после нескольких месяцев предсказанные победы — такие, как падение Москвы и Ленинграда, — не сбылись, да и русская армия не сдалась, как нам преподносилось это ранее. Оглушительная пропаганда в вечном сопровождении фанфар не позволяла немецкому народу осознать, что победы нет как нет, однако немецким промышленникам пришлось столкнуться с реальностью. Вся индустрия перешла исключительно на производство военной продукции. В эту графу входило и коммуникационное оборудование, так что теперь немецкие промышленники не могли больше делать радиоприемники для собственного народа. Следовательно, их для «Телефункена», «Сименса» и других компаний стали производить мы. И мы не возражали, что филипсовские товары продаются в Германии под чужими торговыми марками — это позволяло обеспечивать занятость нашему населению, не оказывая при этом прямой помощи военным усилиям немцев.

Но немцы были уже не в состоянии осуществлять свои собственные промышленные планы. Поэтому к нам, например, обратились с просьбой разработать оборудование для условий пустыни — в основном, имелось в виду снабжение Африканского корпуса, захватившего ранее крупные участки побережья Средиземного моря. Однако все большие трудности представляло для нас получение сырья. У немцев недоставало запасов никеля, меди и других материалов, и распределение этого дефицита производилось посредством системы нормированного снабжения по контрольным талонам-ваучерам. Наша стратегия заключалась в том, чтобы получить как можно больше талонов и выпустить как можно меньше изделий.

Мы наловчились заниматься разработкой высокотехнологичного оборудования, не производя вообще ничего. Это удавалось благодаря тем любителям-изобретателям (я упоминал о них выше), которые сумели обеспечить себе высокопоставленных покровителей, финансирующих их идеи. Каждое новое изделие, будь оно маленькое или большое, требует рутинной работы за чертежной доской. Надо спроектировать каждую деталь, и все изделие в целом должно быть проработано в чертежах, которых на одно изделие набирается от нескольких сотен до тысячи, а порой и больше. Тут тонкость в том, что, как показывает опыт, не бывает чертежа без ошибки. Выискивать такие погрешности входит в обязанность производственного отдела. Именно там чертежи тщательно просматривают и или правят, или, в любом случае, указывают на их недочеты. И вот вместо того чтобы отослать немцам папку полностью проверенных чертежей с выявленными, к примеру, семьюдесятью промашками, наш отдел планирования производства отсылал им папку сразу после того, как было обнаружено всего десять ошибок. Когда та же самая папка от чертежников возвращалась, в ней отыскивали еще пятнадцать ошибок и вновь отсылали назад. К тому же порой папки терялись в результате авиационных налетов. Так что работа двигалась медленно. Невозможно принудить бежать человека, который волочит ноги, хотя нашим сотрудникам требовалось держать ухо востро, чтобы не получить обвинения в саботаже.

Между тем опасность опрометчивого саботажа всегда присутствовала. Движение Сопротивления немецкой оккупации неуклонно ширилось. На «Филипсе» мы справились с ситуацией так. С 1932 года у нас имелся представительный орган, составленный из служащих и носивший название «рабочего комитета»; руководство регулярно с ним советовалось. Мы договорились, что систематическое противостояние планам немцев будет осуществляться из головной конторы. Мы понимали, что если рабочие начнут резать машинные ремни или делать что-то подобное по собственной инициативе, то деятельное сопротивление станет невыполнимым. В итоге немцы могут полностью захватить управление, а новое руководство круто расправится с нарушителями. В целом люди с пониманием отнеслись к такому распределению ролей. Это, впрочем, не предотвратило стабильного ухудшения качества продукции, но против этого мы не возражали.

Конечно, многие заказы немцев полностью провалились, и этой тонкой игрой филипсовский персонал овладел на всех уровнях. Однако наши заказчики не собирались принимать все на веру. Несколько раз в год из Берлина прилетали комиссии с целью выявить истинное положение дел. Мы всегда тщательно готовились к этим встречам. Объемы наших поставок в действительности были очень незначительны, но на производственных графиках, которые мы предъявляли своим гостям, неизменно рисовались резко взметнувшиеся ввысь линии. Графики обновлялись каждые полгода, а отчеты координировались так, чтобы показания различных отделов совпадали.

Когда комиссия приезжала, утро до обеда было посвящено заседаниям. К обеду же подходили очень серьезно и, несмотря на продовольственную скудость военного времени, умудрялись накрыть пышный стол. Когда переговоры возобновлялись, берлинские визитеры были уже не в том настроении, чтобы проявлять особую подозрительность. Нашей задачей было устроить так, чтобы уехали они с твердым убеждением: в самое ближайшее время дела у нас пойдут лучше. Однако нельзя и переоценивать роль графиков. Кто мог тогда знать, что спустя время, в 1942 году, те же самые показатели приведут к столь драматическим результатам…

Как быть с «вервальтерами»? Этот вопрос служил источником постоянного беспокойства. Их положение было далеко не простым, а мое — и того хуже. «Вервальтеров» направили к нам для того, чтобы «Филипс» работал под их контролем, в соответствии с германскими пожеланиями и интересами. Но они знали, что рассчитывать на реальное сотрудничество с нашей стороны не могут, да и мы понимали, что их начальники хотят от них большего, чем они в состоянии сделать.

Наши первые «вервальтеры», Борман и Меркель, были назначены в начале июля 1940 года. 20 июля 1942 года их сняли по распоряжению «рейхсмаршала Великой Германии». Начальство сочло, что они нам потворствуют. Надо полагать, Борман почувствовал облегчение. Он не питал слабости к нацистскому режиму и сожалел, я это знал точно, о вторжении немцев в Голландию. Он никогда не пользовался своим положением, чтобы набить карман или найти личную выгоду. Поначалу даже не был членом национал-социалистской партии — вступить в нее его вынудили позже, но партийный значок он носил только на внутренней стороне лацкана пиджака.