— На какой знакомый язык похож?

— Может, чуточку на литовский. Отдельные слова кое-как понимаю.

— Знаешь литовский?

— Живут в земле Новгородской несколько семей. А с Господином Великим Новгородом мы торгуем. Литовский кое-как знаю.

— Кто у этих ятвягов самый главный? Ну, вождь, князь, начальник?

— Жрец, — не задумываясь, ответил Кузовок. — Он же ведун, колдун, травами и заговорами лечит. И втолковывает им, что судьба каждого, мол, заранее предрешена, но самые смелые переселяются в иных людей.

— Каких иных?

— Не знаю. Может, в детей. Знаю, что смерти они не боятся.

— Мечом хорошо владеют?

— Ну, это как сказать. Мечи они у новгородцев покупают, сами не куют. Стрелы — главное их оружие. Отравленные стрелы, великий воевода.

— Про стрелы наслышан… В каких богов веруют?

— Ну, доподлинно мне неведомо.

— А если богами своими торжественно поклянутся, слово держат?

— Это как жрец ихний укажет.

— Неужто настолько жрец этот души их захватил… — вздохнул Золотогривенный.

— Выходит, так.

Помолчали.

— Я тебе договорника пришлю, — сказал Кузовок. — Он порой на торговле с ятвягами появляется.

— Знает их язык? — оживился Александр.

— Мне неведомо. Ятвяги только его одного допускают, если требуется что-то иное.

— Давай этого договорника.

— Я мигом.

Договорником оказался косматый немолодой мужик. Молча поклонился воеводе, молча ждал вопросов.

— Как с ятвягами разговариваешь?

— Ихний понимаю.

— Что любят более всего?

— Детей.

— А чего опасаются?

— Кустов. Всегда обходят и детей в них никогда не пускают. Люди они болотные, а в болотах кустов нет.

— В болотах кустов нет… — задумчиво повторил воевода и вдруг оживился. — Встречу с жрецом мне завтра устроишь. Скажи, что приду один. На поляну. Ровно в полдень.

— Ну… Зачем, спросит.

— Скажешь, что не с мечом я, а… с белой кувшинкой. Она у меня в руках будет при встрече.

— Ну… Попробую.

На том и расстались. До завтрашнего полудня. Александр Золотогривенный выигрывал чуть меньше суток. Зачем, он и сам толком не знал…

Нет, знал. Он не хотел никакого кровопролития. Свиста отравленных стрел, женщин с мечами… Счастье от смерти в бою. Верят в переселение душ…

Он вернулся в дружину, велел в свой шатер пригласить подвоевод и вождя торков. Вместе перекусили, а потом Александр рассказал все о ятвягах, что смог узнать.

— Что посоветуете, друзья мои боевые?

— Да что там советовать! — выкрикнул молодой подвоевода. — Да изрубим в капусту!..

— Женщин? — спросил великий воевода.

— А коли с мечом да против меня — так уж какая она женщина!..

— Не о том совет, молодой петушок, — негромко пояснил вождь торков. — Воевода Золотогривенный хочет решить все миром. И я хочу — миром.

— Но ты, великий воевода Золотогривенный, перед походом сам сказал, что обещал великому князю Владимиру привести самых буйных ятвягов в цепях, — напомнил подвоевода, который намеревался изрубить врагов в капусту.

— Если я добьюсь от верховного жреца обещания, что ятвяги не станут помогать полякам, то принесу им вместо цепей мир, — сказал Александр. — И не прольется кровь женщин, которая никогда не украшала и не может украсить мечи воинов. Верю, что великий князь Владимир поймет и простит меня. Всё. Завтра на рассвете я выеду с торками ради разговора с верховным жрецом ятвягов.

И встал, показывая этим, что совет окончен.

А в это время в стольном городе Киеве случилось нечто очень личное, семейное, что, однако, повлекло за собою внезапные последствия, отразившиеся на последующей судьбе Великого Киевского княжения.

Как-то, проснувшись с зарею, Владимир решил навестить Рогнеду и сына своего Изяслава. Желание возникло неожиданно, еще в полусне, а потому он, веривший в предзнаменования, тотчас же и собрался, оповестив лишь недавно приближенного им Тура. И они вдвоем выехали в пожалованную Рогнеде усадьбу на южной окраине Киева.

Владимир давно не навещал свою первую любовь. И дела мешали, и эта австрийская свадьба, и свойственная ему неукротимая плотская ярость. О ней осторожно судачили в Киеве, не решаясь, впрочем, обсуждать какие бы то ни было подробности, поскольку все хорошо знали, сколь быстр на расправу великий князь.

Рогнеда, изнасилованная Владимиром на глазах у родителей, прозванная киевлянами Гореславой и под этим прозвищем попавшая в летопись, потерявшая всех родных, кроме неизвестно куда увезенного Добрыней Рогдая, — Рогнеда-Гореслава отлично знала о любовных похождениях своего обидчика. Она люто ненавидела великого князя за причиненное зло, но при этом бешено ревновала его даже к слухам, которые до нее доносились. Ненавидела — и любила, и эта странная смесь любви и ненависти была ей особенно мучительна. Она всегда жаждала своего единственного мужчину, но в этот день ее жаждущая тоска стала невыносимой, и Рогнеда поняла, что ее возлюбленный мучитель приедет к ней сегодня.