Я часто и долго размышляю на эту тему, однако боюсь оставить их, ибо, кто знает, может быть, самая их жизнь будет больше зависеть от меня, чем от еды, которая когда-то непременно подойдет к концу. Нет, я не должен навлекать на них и себя близкую и известного рода беду для того, чтобы отвратить бедствие, которое, хоть и кажется не менее неотвратимым, постучится к нам все же позднее.

За последние четыре года с нами до недавних пор ничего не случалось, если не считать приключений, выпавших на мою долю, когда я предпринял безумную попытку вырваться из травяного плена на свободу и, слава богу, уцелел вместе с теми, кто был со мной [3] . Однако во второй половине этого года с нами неожиданно приключилось происшествие, отвратительное и немыслимое, — происшествие, подвергнувшее нашу жизнь новой и еще большей угрозе, ибо тогда я узнал, что в траве обитают и другие существа, кроме гигантских осьминогов.

Да, я стал верить в то, что в этом мире безысходного отчаяния могут скрываться всякие ужасные создания. Только представьте вокруг себя беспредельное и безлюдное пространство, буйно поросшее бурыми водорослями и уходящее к далекому горизонту; место, где безраздельно владычествуют чудовища из морских глубин и водоросли; где им нет, пожалуй, равного по силе противника и откуда они могут в любой момент нанести смертельный удар! Человек никогда не использует против них средство уничтожения, и люди, коим судьбой предназначено видеть их, делают это только с палубы брошенного судна, откуда они взирают со страхом и с чувством собственной беспомощности.

Описать это мне не под силу, и я даже не смею надеяться, что когда-нибудь смогу! Когда стихает ветер, на всем пространстве, от одного горизонта до другого, воцаряется тишина, но кажется, что в этой тишине бьется пульс окружающих нас таинственных существ, наблюдающих и ожидающих, ожидающих и наблюдающих, ждущих случая неожиданно выбросить свое огромное и смертоносное щупальце… Зря стараюсь! Мне не передать этого; мне не описать устрашающего завывания ветра, проносящегося над этими обширными, колышущимися просторами — шумного шелеста колеблемой ветром травы. Из парусинового укрытия нам кажется, что это бесчисленные жертвы могущественного Саргассова моря жалобно читают по себе заупокойную молитву. Или опять мое воображение, отравленное долгим одиночеством и длительными раздумьями, принимает их за шум, издаваемый наступающими полчищами громадных чудищ, окружающих нас — и ждущих.

Ну а теперь о появлении нового ужаса.

Мы узнали о его существовании в конце октября — по легкому стуку в ночи о борт судна, ниже ватерлинии; шум отчетливый и в то же время призрачно странный в ночной тиши. Впервые я услышал его ночью в понедельник. Я был в кладовой, где осматривал наши запасы, и вдруг услышал его — тук — тук — тук — о правый борт судна. Я прислушался, но так и не сумел определить, что могло стучать по борту в этом одиноком мире травы и ила. А затем, когда я стоял и слушал, стук прекратился, и я ждал, гадая, с каким-то противным чувством страха, теряя мужество и подбадривая себя.

Неожиданно он вновь раздался, но теперь с противоположной стороны судна, и я, слыша непрестанное постукивание, покрылся небольшой испариной, ибо мне казалось, что это какое-то отвратительное существо стучится в ночи и требует, чтобы его впустили внутрь. Тук — тук — тук — шло оно, и я, слыша непрекращающийся стук, столь перепугался, что был, казалось, не в силах шевельнуться, ибо чары этого травяного царства и страх перед его ужасными тайнами, тяжесть и пустота его одиночества настолько проникли в мой спинной мозг, что я был способен, тогда и теперь, поверить в возможность таких явлений, которые на берегу и в окружении друзей вызвали бы у меня презрительный смех. Однако страшное одиночество этого странного мира, куда я попал, лишало человека мужества.

И вот я, как уже сказал, стоял и слушал, одолеваемый неясными, но пугающими мыслями; а тем временем постукивание продолжалось то с размеренным постоянством, то в быстром судорожном темпе, словно некое существо, существо разумное, подавало мне сигналы. Впрочем, я тут же избавился от овладевшего мною глупого страха и подошел к тому месту, откуда, казалось, доносился этот звук. Приблизившись к нему, я нагнул голову и, едва не касаясь борта судна, прислушался. И значительно отчетливей услышал эти звуки, и теперь ясно слышал, что по корпусу судна кто-то стучит тяжелым предметом, словно бьет по его железному борту молоточком.

Затем, когда я слушал, рядом с моим ухом раздался громовой удар, столь сильный и поразительный, что я в испуге отскочил в сторону. Вслед за этим последовал второй, а потом третий удар, будто кто-то колотил по борту судна тяжелой кувалдой. Потом наступила тишина, и я услышал голос жены, которая, стоя у люка кладовой, спрашивала меня о причине столь страшного шума.

— Тише, дорогая, — прошептал я, ибо мне пришло в голову, что существо может услышать ее. Впрочем, это было немыслимо, и я упоминаю об этом лишь для того, чтобы показать, насколько я в тот момент утратил присущее мне самообладание.

Услышав мой произнесенный шепотом приказ, жена повернулась и по трапу спустилась вниз в полумрак кладовой.

— В чем дело, Артур? — осведомилась она, приблизившись ко мне и беря меня под руку.

Словно в ответ на ее вопрос, на обшивку судна обрушился еще один ужасный удар, и по кладовой прокатился глухой грохот.

Моя жена испуганно вскрикнула, отскочила от меня, но в следующее мгновение вновь была рядом со мной и сильно сжимала мою руку.

— Что это, Артур? Что? — спросила она испуганным шепотом, и голос ее, хотя и был едва слышен, отчетливо прозвучал в наступившей тишине.