На кухне воцарилась тишина. Оскорбленный Олег поднялся и как-то нерешительно и грустно сказал:

– Извините… мне не хочется чаю… мне, пожалуй, домой пора…

Еще не поздно было остановить его, попытаться обратить все в шутку, но я не сделала этого. Я молча поднялась, пропустила его в коридор и даже не подошла к двери, чтобы проститься.

– Молодец! – похвалила меня мама. – Ты повела себя очень достойно и мудро, как настоящая женщина. Парень просто зазнался… И отсутствие хорошего воспитания дает себя знать!

Я кожей почувствовала, насколько мама терпеть не может не столько самого Олега, сколько его мать… да и Кирилла Ивановича заодно.

– Не волнуйся! – продолжила мама после минутной паузы. – Он завтра и позвонит, и придет, и извиняться еще будет! Будь тверда, Аня!

Через полчаса у нас зазвонил телефон. Мама взяла трубку. Звонила Тамара Ильинична, поинтересовалась, у нас ли Олег. Мама строго ответила, что Олег заходил, но уже ушел, а она, в свою очередь, просит никогда не звонить нам так поздно, так как, в отличие от людей «свободных профессий», и она сама, и мой папа очень рано встают и очень устают на работе. Странно, во время этого разговора меня не покидали две мысли: первая – что мама, как всегда, права, и вторая – что, если моя судьба окажется сломанной, то именно мама будет ответственна передо мной за мои неудачи и даже несчастья. Сама не понимаю: почему мне казалось важным осознание того, что за меня несет ответственность кто-то старший? И почему моя дочь Маша совсем другая?

Олег не позвонил. Я тоже не стала звонить ни на следующий день, ни после. Мне, честно говоря, очень хотелось набрать его номер, но, всячески подбадриваемая мамой, я сдержалась и не стала этого делать.

Я не звонила целых две недели. А потом узнала, что тем вечером, когда Олег шел от нас, в его дворе мои бывшие одноклассники Сургучев и Коротков пытались изнасиловать какую-то незнакомую девушку, шедшую из гостей к метро. Олег вступился за нее и получил удар ножом в живот. Врачи чудом спасли ему жизнь, а спасенная девушка, пока он болел, не отходила от его постели. Когда Олег выздровел, она сама забралась в его постель, да там и осталась. Эта девушка стала его законной женой.

А я опять сделалась никому не нужной «серой мышью». За весь первый курс института меня никто не пригласил ни в кино, ни в театр, никто не попытался даже поцеловать. Единственным мужчиной, с которым я чувствовала какую-то эфемерную связь, оставался тот самый Великий. И, хотя я была уже вполне взрослой и, казалось бы, разумной девушкой, по ночам продолжала грезить о том, что мы когда-нибудь встретимся с ним. Я специально делала все, чтобы не слышать про его детей, жен и любовниц, про семейные дрязги и скандалы, – все это было неважно. Я осознавала, что, защищая его честь, я потеряла любившего меня молодого человека. При нашей встрече Великий просто обязан будет освободиться и от всех своих многочисленных вериг Гименея, и от сокрушающего влияния Бахуса. Мы будем оба свободны – он и я, и мы будем вместе счастливы – он и я. Какой бред!

Скажу совершенно честно: моя дочь Маша стала первым человеком на земле, с которым я поделилась своими девичьими мечтами, глупыми и смешными, как мне казалось… К моему потрясению, она не стала смеяться, а, наоборот, мрачно насупила брови. Я попыталась хохотнуть сама:

– Ну не дура ли я была? А, Маш?!

– Нет, не дура… Дурой была бабушка!

– Как ты можешь так говорить?! – возмутилась я непочтительностью своего ребенка.

– Хочешь, я ей сама скажу, что она дура?

Я понимала, что от внучки Маши мама выслушает все что угодно.

– Тебя надо было к доктору вести, мама. К психиатру! Еще чуть-чуть – и меня бы в помине не было: ты бы или таблеток наглоталась, или с моста бы кинулась!

Самое дикое, что Маша права. В свои семнадцать-восемнадцать лет я не знала, зачем живу. Меня не интересовала та наука, которой я училась на четверки и пятерки. Я не хотела становиться программистом. Я проклинала тот день, когда отпустила Олега, и я проклинала себя за то, что не заставила его лишить себя невинности. Даже девственность стала для меня невыносимым свидетельством собственной ненужности. После нескольких проникновенных бесед с мамой о «мышастости» я окончательно осознала, что не нужна больше никому – ни как жена, ни как любовница, ни даже как бл… на одну ночь. Моя жизнь не имеет никакого спроса. Я не востребована. И мысли о суициде порой действительно искушали меня своей радикальной простотой.

Я никогда не понимала маминого выбора, но еще меньше понимаю саму себя. Думаю, что судьба свела меня с этим человеком исключительно для того, чтобы появилась Маша. Ни для чего другого он не пригодился, и, к счастью, его след в моей судьбе остался очень коротким.

Валера Ярцев был моим одногруппником. Очень способным, рассеянным и несобранным самородком, к тому же – высоким и замечательно красивым парнем. Валера окончил школу на окраине Воскресенска с золотой медалью и не поступил в университет только потому, что перепутал сроки подачи документов. Для меня до сих пор загадка, как он их вообще не потерял и довез до нашего института. Рассеянностью и несобранностью он не просто напоминал моего бывшего одноклассника Мишу Гуськова, но многократно превосходил его.

Мать растила Валеру одна. Отец-алкоголик нигде никогда не работал дольше недели. Однажды ранним зимним утром он взял удочку и поехал на велосипеде на рыбалку. Сгинувшего главу семейства откопали из оттаявшего сугроба в полукилометре от дома только по весне, в конце марта. Валерке тогда не исполнилось еще и пяти.

Откуда у него взялись такие феноменальные способности, никто понять не мог – ни на одной из ветвей родового древа ни в одном поколении не было ни одного хоть сколько-нибудь грамотного человека.

Поступив в институт, Валера поселился в общежитии, в комнате с двумя парнями с Кавказа. Те, хоть и числились студентами экономического факультета, ничем, кроме разгула, не занимались: пили водку и водили девок. Воскресенский математический гений не вписывался в их праздник жизни, и отношения в комнате создались самые что ни на есть ужасные. Валеру несколько раз били, порой просто не пускали ночевать. Комендант общаги и подонки из студсовета получали от Валериных соседей мзду чачей, фруктами, а то и просто деньгами, поэтому защиты просить было не у кого.