Ранее тон, в котором разговаривали с чехами, был подчеркнуто дружелюбным, и даже приказ, отданный в память о генерале М.В.Алексееве в годовщину его смерти, отличался довольно странной «панславистской» риторикой (покойный генерал был назван «вождем славянства», и ему почему-то приписывалась «идея объединения славянства как единый залог возможности достижения прочного мира на всем земном шаре», что он якобы и «проповедовал» «словом, делом, печатным трудом»). Теперь же адмирал более не чувствовал себя скованным дипломатическим этикетом и гневно бросал союзникам суровые упреки.

В протесте, датированном 25 ноября, Колчак характеризует меморандум как «поступок политического интриганства и шантажа со стороны лиц, его подписавших», и называет его целью – «стремление получить санкцию великих держав на вмешательство вооруженной силой в русские внутренние дела». «Допуская возможность такого вмешательства, – пишет Верховный Правитель, – я заявляю, что малейшие шаги в этом смысле будут мною рассматриваться как враждебный акт, фактически оказывающий помощь большевикам, и я отвечу на него вооруженной силой и борьбой, не останавливаясь ни перед чем». Авторов же меморандума адмирал требовал отозвать «и, если угодно, то прислать представителей, которые по крайней мере умели бы себя вести прилично». Колчак, как видим, по-прежнему ничего и никого не боялся… но испугались его министры.

Пепеляев и Сукин одолевали Верховного Правителя настоятельными просьбами «отменить» протест, «считая по условиям момента совершенно необходимым сближение с чехами». «… Мы, не достигнув чего-либо положительного, бросим всю массу чехов в объятия наших врагов», – увещевал премьер-министр. Адмирал сначала отвечал довольно резко – «Я возрождаю Россию и, в противном случае, не остановлюсь ни перед чем, чтобы силой усмирить чехов, наших военнопленных», – однако к вечеру 30 ноября склонился к компромиссному варианту, «приостановив протест со всеми вытекающими отсюда последствиями», но потребовав «привлечь внимание чешских представителей на необходимость приостановить и с их стороны передачу их меморандума [союзным] кабинетам, что, несомненно, даст прочную почву для содружественной нашей работы». Вместе с тем у Верховного Правителя, похоже, все более усиливается недоверие к своим сотрудникам. Его последний начальник штаба, генерал М.И.Занкевич, в написанных по горячим следам воспоминаниях определенно подчеркивает, что Колчак, сначала заботившийся о поддержании «непосредственной связи с армией» («На всех больших станциях поезд останавливался на продолжительное время. Адмирал совещался с командным составом армии, с местными властями»), – на станции Тайга, где проходили столь нервные переговоры с Пепеляевыми, «решил отделиться от армии и возможно скорее продвинуться в Иркутск, дабы предупредить надвигавшуюся в этом городе революцию» (значит, в способности своих министров предотвратить ее он не верил). Это было еще одно из цепи решений, имевших роковые последствия.

Вместо «содружественной работы» чехи не преминули продемонстрировать свою силу: в Красноярске они задержали поезд Верховного Правителя, простоявший там, по свидетельству Занкевича, целых шесть дней. Можно только удивляться выдержке и хладнокровию Александра Васильевича – тот неврастеник, ломающий карандаши и швыряющий чернильницы, которого заботливо рисуют всевозможные мемуары, должен был бы просто сойти с ума в тягостной обстановке, уже напоминающей плен. Колчак же, напротив, не теряет головы и, принимая решения, старается взвешивать аргументы и выбирать разумную линию поведения. Так было с назначением, данным Атаману Семенову, хотя именно в этом случае размышления и колебания адмирала вели скорее к потере времени и вряд ли могут считаться оправданными.

21 декабря началось восстание на Черемховских угольных копях, в ночь на 22-е перекинувшееся в Иркутск. Очевидно, не надеясь на Совет министров, 23 декабря Верховный Правитель назначил Семенова Главнокомандующим всеми вооруженными силами в тылу, с производством в генерал-лейтенанты и подчинением ему Командующих военными округами. Семенов вспоминал, что в разговоре по прямому проводу со станции Татарская Колчак, сообщив об этом назначении, не только приказал подготовить соображения о дальнейшем ведении борьбы, но и якобы «предупредил меня о возможности передачи мне всей полноты государственной власти в Сибири и на Д[альнем] В[остоке]… Предвидя неизбежность крушения, адмирал предполагал, как можно было понять из этого последнего моего разговора с ним, выехать заграницу для переговоров с иностранными политическими деятелями с целью склонить [их] в пользу возобновления борьбы с красными в более широких масштабах». Атаман утверждал, что тогда же он предложил Колчаку «бросить поезд и двигаться на лошадях в Урянхай, куда я вышлю надежный отряд монгол и казаков, под охраной которого Верховный Правитель мог бы выйти снова на линию железной дороги восточнее Байкала», но адмирал отказался; впрочем, похоже, не все было так просто и так гладко…

Направившийся 19 декабря в Читу «для переговоров с атаманом Семеновым» Третьяков (как мы помним, он замещал Пепеляева после отъезда премьера из Иркутска) писал позднее адмиралу, что из первой беседы, состоявшейся 23-го, «выяснилось, что Семенов вполне лойяльно относится к Вам и Правительству, не предпринимает никаких действий в порядке революционном и готов помочь тяжелому положению Правительства», но в течение следующих пяти дней «отношение Читы ко мне лично сильно изменилось в худшую сторону» и более того – «за последние дни в Чите стало намечаться новое настроение, а именно, стали думать о возможности уже путем революционным создать власть». Последнее обвинение, впрочем, звучит не очень достоверно в устах министра, стремящегося под любым предлогом побыстрее сбежать в безопасный Харбин; упомянутая же Третьяковым декабрьская лояльность Семенова тем замечательнее, что она подвергалась немалым испытаниям.

Дело в том, что к решению о новом назначении Атамана и о выдвижении его войск в Иркутск Верховный Правитель начал склоняться еще 19 декабря, после того, как его поезд был задержан в Красноярске. Об этом свидетельствовала телеграмма Колчака Главнокомандующему союзными контингентами в Забайкальи, японскому генералу Оой: «Я пред[по]лагаю объединить Забайкальскую область, приамурский и иркутский военные округа под властью одного лица с правами главнокомандующего»; «мой выбор останавливается на атамане Семенове. Мне было бы желательно знать ваш взгляд на это назначение. Не откажите также телеграфировать мне, могу ли я рассчитывать на вашу поддержку, если бы назначение атамана Семенова встретило противодействие со стороны каких-либо держав?» – но наметившееся было улучшение отношений с чехами (как вскоре оказалось, мнимое) и вновь появившаяся надежда на быстрое продвижение поезда Верховного Правителя на Восток побудили адмирала отложить это решение.

Представитель Семенова в Ставке, полковник Сыробоярский, докладывал своему начальнику, что 21 декабря Колчак уже говорил ему: «Не могу же я здесь, в пути, в поезде отдавать такой серьезный и важный приказ, а главное – я совершенно не вижу, чт'o может дать существенного это назначение и чт'o изменит или увеличит [оно] в реальных действиях атамана? Я считаю, что если атаман Семенов имеет реальные силы, то он и без этого приказа может захватить Иркутск и воздействовать на чехов, а если нет, то и приказ не поможет с его высокими правами и полномочиями, и что преждевременным, не вполне обдуманным шагом можно лишь испортить все дело и подорвать авторитет и верховной власти, и атамана Семенова. Я вообще не придаю никакого значения приказам, назначениям, полномочиям… если есть сила, то и без этого можно сделать все, вызываемое обстановкой, по собственной инициативе».