— Высокие женщины и маленькие мужчины выглядят ужасно, что бы ни надели, — заявила светская дама. — Рост бедной Эмили пять футов десять с половиной дюймов, но все всегда считали, что в ней не меньше семи футов. В моду вошел стиль ампир, и бедное дитя напоминало дочку великана из пантомимы. Мы думали, что греческий стиль окажется более удачным, но в свободной тунике девочка походила на завернутую в простыню статую из Хрустального дворца, причем завернутую плохо. А когда приобрели актуальность пышные рукава и высокие плечи, Тедди однажды на вечеринке спел «Под развесистым каштаном». Спел просто так, без злого умысла, но бедняжка приняла исполнение на свой счет и дала ему пощечину. Мало кто из мужчин осмеливался встать рядом с ней, а Джордж сделал предложение исключительно потому, что хотел сэкономить на покупке стремянки: Эмили без труда достает с верхней полки его ботинки.

— Лично я, — заявил малоизвестный поэт, — не считаю нужным тратить умственную энергию на пустые рассуждения. Скажите мне, что положено носить, и я это надену. И дело с концом. Если общество требует приобрести голубую рубашку с белым воротничком, я немедленно покупаю голубую рубашку с белым воротничком. Если слышу, что пришло время широкополых шляп, тут же еду в магазин, нахожу широкополую шляпу и водружаю на голову. Вопрос не интересует меня настолько, чтобы имело смысл затевать спор. Только фат отказывается следовать моде, потому что стремится привлечь внимание собственной непохожестью. Романист, чья книга прошла незамеченной, тут же сочиняет необыкновенный галстук, а многие художники, следуя по пути наименьшего сопротивления, учатся отращивать волосы вместо того, чтобы учиться рисовать.

— Факт остается фактом, — заметил философ. — Все мы порождение моды. Мода диктует религию, нравы, привязанности и мысли. Когда-то добродетелью считался угон скота, а теперь на его место пришло создание компаний — весьма респектабельный и законный бизнес. В Англии и Америке модно христианство, в Турции — мусульманство, а в Мартабане поклоняются преступлениям Клапема. В Японии женщины стесняются обнажить руки — это считается нескромным. В Европе же отсутствие целомудрия выдают ноги. В Китае мужчины почитают тещу и презирают жену, в то время как в Англии мы с уважением относимся к супруге, а ее матушку почемуто считаем комическим персонажем, достойным лишь бульварного фельетона. Каменный век, железный век, век веры, век неверия, философский век — что это, как не мимолетная мода? Мода, мода, мода — куда бы мы ни бросили взгляд. Мода поджидает нас у колыбели, чтобы за руку провести по жизни. В один исторический период литература сентиментальна, в следующий полна обнадеживающего юмора, затем психологична — и вот уже по-новому женственна. Вчерашние картины становятся посмешищем для современного художника, а завтрашние критики точно так же начнут насмехаться над тем, что сделано сегодня. Сейчас модно быть демократичным, притворяться, что мудрость способна существовать лишь под сукном, и поносить средний класс. Сегодня мы гурьбой посещаем трущобы, а завтра дружно превращаемся в социалистов. Нам кажется, что мы думаем, а на самом деле на посмешище богам всего лишь одеваемся в слова, которых не понимаем.

— Не разводите пессимизм, — вновь подал голос малоизвестный поэт. — Пессимизм клонится к закату. Вы называете изменения модой, а я считаю их следами прогресса. Каждая фаза мышления выше предыдущей и подводит многих к тем меткам, которые оставили на горной тропе истины лучшие, самые сильные покорители вершин. Толпа, которую удовлетворяли скачки в Эпсоме, теперь интересуется творчеством Милле. Та публика, которая еще недавно благосклонно внимала оперетте, отныне стройными рядами идет слушать Вагнера.

— А любители драмы, в прежние времена готовые на все ради возможности в очередной раз услышать строки Шекспира, в наши дни бегут в мюзик-холл, — перебил философ.

— Да, порой случается так, что тропа немного спускается, но вскоре снова карабкается вверх, — парировал малоизвестный поэт. — Но ведь и сам мюзик-холл становится лучше. На мой взгляд, каждый мыслящий человек обязан посещать подобные заведения. Одно лишь присутствие качественного зрителя помогает поднять уровень представления. Что касается меня, то признаюсь: хожу часто.

— Недавно я просматривала иллюстрированные журналы тридцатилетней давности, — напомнила о себе светская дама. — Так там все мужчины одеты в нелепые брюки, болтающиеся на бедрах и невозможно узкие внизу. Вспоминаю, как их носил бедный папа: мне постоянно хотелось чем-нибудь заполнить пустующее пространство — ну, хотя бы опилок насыпать.

— Вы говорите о том периоде, когда в моду вошел так называемый силуэт юлы, — уточнил я. — Хорошо помню, как сам носил подобные брюки, однако было это всегонавсего двадцать три года назад, никак не раньше.

— О, как мило с вашей стороны, — ответила светская дама. — Оказывается, в действительности вы более тактичны, чем кажетесь. Вполне возможно, что с тех пор прошло именно двадцать три года. Помню, что была совсем маленькой. Полагаю, между одеждой и образом мысли существует некая тонкая связь. Трудно представить, чтобы джентльмены в таких брюках и с бакенбардами в стиле Дандрери беседовали, как это делаете сейчас вы, точно так же, как невозможно вообразить даму в кринолине и шляпке-капоре с сигаретой. Моя дорогая матушка отличалась невероятной свободой в своей повседневной одежде и позволяла папе курить во всем доме. Но примерно раз в три недели надевала до ужаса старомодное черное шелковое платье, которое выглядело так, словно в нем спала еще королева Елизавета (в тот период, когда она спала где угодно). В эти мрачные дни нам приходилось ходить по струнке.

«Тише, мама надела черное платье», — обычно предупреждали мы друг друга. А папа, услышав пароль, тут же соглашался взять нас на прогулку или покатать в экипаже.

— Смотреть не могу на модные журналы прежних лет, — призналась старая дева. — Вижу в этой одежде ушедших людей, и начинает казаться, что дорогие лица так же подвержены тлению, как и все на белом свете. Некоторое время мы храним образ в сердце, но потом постепенно отодвигаем в сторону, пока окончательно не забудем. Приходят новые лица, и мы довольны. Так грустно.