Марии, наверно единственной в городе, было не до веселья. Лишь день назад от неё уехал бравый военпред, сволочь такая. Наскоро заскочив в комнату, поцеловал в щёку, не глядя в глаза, подхватил заранее собранные вещи и, пообещав «часто писать и непременно что-нибудь придумать», с явным облегчением хлопнул дверью. Опустившись на переднее сиденье привезшей его машины, он как-то механически, не глядя в сторону её окна, помахал рукой и скрылся в облачке поднявшейся за колёсами пыли.

Надо полагать, что навсегда.

В связи с окончанием войны военные представительства на нефтепереработках сократили, и военпредов, тех, кого не демобилизовали, перевели на новое место службы. Сожительствовавший с Марией «жилец» оставил после себя две банки тушёнки, несколько небрежно упакованных в серую бумагу свёртков, тоненький браслет змейкой и немного денег.

Браслет был золотым, и глазки у змейки отсвечивали малиновыми лучиками искусственных красных рубинов.

Очень красиво.

Покупался браслет почти полгода назад. «К грядущему дню рождения». Уже на следующий день, с утра, «жилец» отвёз его на работу. В сейф. Для лучшей сохранности.

Как он выразился: «До близящегося лета и наступления торжественного дня…»

«Вот он и наступил — „Торжественный день“, — сказала себе Мария и, залпом допив бокал красного вина, прикупленного к тому же событию, надела на руку браслет. — Интересно, сколько теперь за него дадут?» — подумала она и утерла ладонью повлажневшие глаза, окончательно размазав потекшую тушь по мокрым щекам.

То, что самые счастливые в её жизни дни теперь позади, она поняла сразу.

Не дурочка.

Быстро привыкнув к красивым серёжкам с белыми искрящимися камушками, к тяжёлым разноцветным бусам, ярким платьям, высоким прическам, маникюру, вечерним поездкам в кино и в театр на военном автомобиле с персональным водителем, она совершенно не представляла, как теперь ей жить дальше. Соседки, ещё вчера, под гитару и бутылочку вина, с неподдельным удовольствием разделявшие привалившее ей «бабье счастье», сегодня, крепко уцепив вернувшихся мужей под локоть, проходили мимо гордо и независимо.

Не здороваясь. Словно и вовсе не знакомые.

Их мужья посматривали на неё цепко и оценивающе. По кобелиному. Не найдя интереса в ответном взгляде, некрасиво сплёвывали под ноги и что-то энергично шептали… Наверное, ругались. Жёны делали вид, что происходящее их не касается.

Красивым женщинам их уже минувшего счастья не прощают. Ошибки ещё можно простить, но вот счастье…

Возвращаться в дом свекрови было глупо и бессмысленно. Да и вряд ли её теперь туда пустят… Мария знала, что та её иначе как «гулящей» не называет. Она и раньше была там на роли — «подай-принеси». Свекровь не могла простить легкомысленной «девочке из прислуги» того, что та «окрутила» её перспективного сына. Её неприязнь не исчезла даже после рождения внука, а уж теперь…

Перед самой войной «перспективный сын» загремел в лагерь по статье «за расхищение и использование служебного положения в корыстных целях», а из лагеря — в штрафбат.

Писем от мужа-зека Мария не получала.

Он не любил писать, она не писала тоже.

Без помощи винившей её во всём свекрови Мария выживала, как могла.

В сорок втором, окончательно сломавшись, по настоятельному совету заводской кадровички, пустила к себе жильца. Каким он будет «квартирантом» было ясно сразу — Мария жила в коммуналке, в которую её выселили с годовалым Валеркой сразу же после состоявшегося над мужем процесса. Из благоустроенной квартиры выселили.

Комнатка у неё теперь была одна-единственная, угловая и не очень просторная.

После ареста мужа жизнь, начавшая было налаживаться, рухнула как карточный домик.

Была тогда такая статья — «С конфискацией имущества».

Теперь жизнь рухнула во второй раз.

«Не судьба, — решила Мария. — Но на завод больше не пойду… Я там своё отработала».

Она кусала губы, мысленно прощаясь с сытым военным временем: с его тушёнкой, яичным порошком, белым хлебом и молодым смехом крепкого весёлого мужчины. У этого времени был горько-сладкий привкус американского шоколада. Мария стонала и мотала головой, вспоминая тёплое плечо, к которому, засыпая, так любила прильнуть щекой…

Оказалось, что тогда, три года назад, решившись на эту «жертву», она вытянула счастливый билет. Хотя и не ради собственной сытой жизни решилась, а ради крошечного сына, которого надо было чем-то кормить и, желательно, делать это каждый день. Ради Валерки…

Мальчишка рос болезненный, ему было нужно хорошее питание, молоко и витамины. Нужны были фрукты. Всё это требовало денег, по военному времени — немалых, а жёны штрафников переводов с фронта не получали.

А потом… Потом она влюбилась.