4 августа был устроен митинг в честь борцов Белорецкого завода, павших в сражении с контрреволюционными силами меньшевистско-эсеровской “народной армии” 4 августа 1918 года. Присутствовало много народа. На площади был поставлен временный деревянный памятник, около которого стояли сотни рабочих с красными флагами и плакатами. Выступили ораторы, в том числе и я, а после речей пели революционные песни. Перед братской могилой рабочие дали клятву разбить всех врагов революции и довести до конца дело Ленина, дело Октябрьской революции.

5 августа я отправил из Белорецкого завода телеграмму Реввоенсовету 5-й армии, Уфимскому ревкому и губкому партии, в которой отметил основные недостатки в работе партийных, профсоюзных и государственных органов Белорецкого завода и просил прислать товарища на пост председателя ревкома и партийного комитета.

С одобрения местного парткома и ответственных советских работников я распустил ревком и организовал новый, который начал функционировать с 13 августа 1919 года. В его состав вошло пять отделов: управления, военный, продовольственный и земельный. Во главе каждого отдела был поставлен заведующий, член ревкома (таким образом, в ревком входило пять членов).

После реорганизации ревком занялся прежде всего решением самого острого вопроса — продовольственного. Хлеб брали на учет, а у богатых и кулаков его отбирали и распределяли среди голодающих. Населению было роздано 5 тысяч пудов хлеба, а остро нуждавшимся семьям красноармейцев и бедняков выдано еще и пособие. Стала налаживаться производственная жизнь на металлургическом заводе…

Как и в Серменевой, я выдал караталинским башкирам газету на их языке (уезжая из Уфы, я захватил с собой пачку таких газет). В газете был напечатан материал о национальной политике Советской власти, о положении на фронтах Советской республики, об успехах 5-й армии в борьбе с Колчаком и хозяйственных достижениях в Уфимской губернии, на территории Башкирии.

С немалыми трудностями добрались мы от деревни Караталы до Лапыштинского чугуноплавильного завода, находящегося у подножия горы. В ущелье узкой лентой тянулись дома-казармы, в которых ютились рабочие семьи. Единственная домна не дымила. Завод бездействовал.

Колчаковцы не успели вывезти заводскую продукцию и сырье: на складе мертвым грузом лежало 700 тысяч пудов чугуна, а на рудниках — 750 тысяч пудов руды. И топлива, и руды хватило бы на год работы, но подвезти сырье, как, впрочем, и дрова, и лес, и уголь, было не на чем, так как всех лошадей угнал враг.

Общее собрание рабочих выбрало правление завода, которое вплотную занялось вопросами производства. Профсоюзную организацию и фабзавком пришлось создавать заново.

Завод предоставлял работу не только местным рабочим, но и башкирам близлежащих деревень: они рубили дрова, подвозили к домне руду и уголь. Теперь и рабочие, и башкиры вынуждены были заниматься главным образом мелким скотоводством (разводили овец и коз) и различными промыслами: драли лыко, мочалу, плели лапти, корзины. Хлебопашеством заниматься было почти негде — кругом горы, камни, леса.

— Хлеба нет, соли нет, — жаловались жители, — а наш исполком ничего не делает. Скоро с голоду помрем.

Исполком Совета действительно бездействовал. В одной из его комнат я обнаружил писаря, который сидел и что-то писал.

— А где председатель? — спросил я его.

— Не знаю, — ответил писарь. — А что ему делать? Он занимается своим хозяйством.

Роль Совета выполняло по существу общее собрание населения. Раньше оно выбирало старосту, а теперь вместо него — исполнительный комитет из двух-трех человек, знавших грамоту.

Я собрал население завода и башкир на митинг, на котором выступил с докладом о положении на Восточном фронте и в Советской республике. Я еще не окончил своего выступления, как вдруг раздался крик:

— Помогите! Бесчинствуют красноармейцы!

Случилось так, что два красноармейца 24-й дивизии — Федор Федюшин и Василий Лозенко — приехали за подводами для артиллерийской летучки. Когда жители сказали им, что всех лошадей угнали колчаковцы и они не могут предоставить им ни подвод, ни лошадей, красноармейцы этому не поверили и стали утверждать, что их обманывают. Они грозили расстрелом, стреляли в воздух и даже пустили в ход плетки. Началась паника. Некоторые жители бежали в лес.

С помощью нескольких рабочих я разыскал виновников паники. Объяснил им, кто я, для чего послан сюда Реввоенсоветом 5-й армии, и пригрозил им арестом.

— Вы же своими действиями порочите Красную Армию, Советскую власть, — доказывал я. — Здесь так орудовали только колчаковцы. Население, видя ваше бесчинство, будет говорить, что нет разницы между Красной Армией и армией Колчака. Вас самих за это следует расстрелять вот такой штукой! — и я похлопал рукой по висевшему у меня на правом боку нагану.