— Так вы сами сказали, что остановились в «Гранд-отеле», — обвораживающе улыбнулась гостья. Улыбка делала ее лицо миловидней. — Закурить позволите? — Она откинулась на спинку кресла, забросила нога за ногу и достала папиросы с длинным узким мундштуком.

Соколов вздохнул:

— Если можно — только не это! Совершенно не переношу табачного дыма.

— Жаль! Может, у вас найдется бокал шампанского?

— Разумеется!

Соколов нажал кнопку звонка. Минуты через три явился неряшливый, заспанный коридорный. Он спросил по-немецки:

— Вызывали?

— Принеси из ресторана шампанское, но только хорошее — или российское Абрау-Дюрсо, или французский редерер. Да шевелись быстрее!

Сыщик пытался понять, зачем нагрянула подруга Ленина.

Вскоре появилось французское шампанское. Соколов сам наполнил бокалы, провозгласил:

— За мою очаровательную гостью!

Арманд, не спуская долгого взора с Соколова, дипломатично отвечала:

— За прекрасный образец мужчины — за вас, граф!

Выпили по другой.

Женский футляр

Шампанское быстро действовало на гостью. Инесса стала в движениях и словах более раскованной. Она говорила о всяких пустяках, не переходя к делу.

Тогда Соколов решил ей помочь:

— Сударыня, вас что-то смущает?

Арманд кокетливо сложила сердечком толстые губы:

— Вы сейчас напомнили мне Плеханова. Это Георгий Валентинович всегда в сюртуке, застегнутом на все пуговицы. Прямо-таки похож на протестантского пастыря или губернского прокурора. Я вас по-настоящему робею.

Соколов рассмеялся:

— Простите, коли я на вас тоску нагнал. Я сердечно рад вам, Инесса Федоровна. — Погрозил шутливо пальцем: — Но и вы меня хотите провести! Поди, явились не просто так, ради дружбы, а с делом каким?

Арманд вдруг со всей революционной решительностью поднялась из-за стола, сказала:

— Как раз ради глубокой к вам симпатии. Только ради этого. Прежде я не могла со всей откровенностью предложить вам свою дружбу, потому что мы стояли с вами на разных политических платформах.

— А теперь можете?

— Теперь я все узнала про вас, так что мы — товарищи по борьбе за светлые идеалы человечества. Только прошу, граф, не спрашивайте, от кого узнала… Это мой женский секрет.

Соколов улыбнулся:

— Ну конечно, догадаться очень трудно.

Сыщик понял: «Ленин сказал, что завербовал меня, что я — единомышленник. Ах, как хорошо! Это следует использовать». Он поднял бокал, с самым серьезным, даже грозным видом провозгласил:

— Выпьем, Инесса Федоровна, за неутомимого борца за счастье всех трудящихся — за товарища Ленина.

Арманд словно на митинге крикнула:

— Ура!

Выпили с удовольствием.

Арманд не стала ждать Соколова и сама торопливо наполнила бокалы. Произнесла:

— Выпьем за настоящую партийную дружбу. И прошу, граф, зовите меня просто — товарищ Инесса. Давайте споем любимую песню Ильича — «Интернационал»!

Арманд негромко затянула:

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой вести готов…

Соколов не подпевал. И не только потому, что не сочувствовал «проклятьем заклейменным», а по более прозаической причине — он не знал слов.

Потом Арманд пила еще, а после этого села за рояль, заиграла веселенькую мелодию и, задорно притоптывая по ковру, запела куплеты из новейшего сборника шансонеток:

…И часто мундштук мой в футляре лежит,

Футлярчик мой греет и нежит его.

Хозяйка им страшно всегда дорожит,

Местечко найдется всегда для него!

Вдруг выскочив из-за рояля, начала задорно выкрикивать фривольные слова и с неожиданной прытью высоко выкидывать ноги, так что стали видны подвязки и голубое исподнее.

Огонь желаний

Когда песни революции и публичных домов были спеты, Арманд, тяжело дыша, плюхнулась в кресло. Она приказала:

— Граф, прошу шампанское!

Вдруг спохватилась:

— Ах, сладкий мой граф, мы еще не пили на брудершафт!

Увидав, что железный граф малость побледнел, словно ему придется целоваться с гремучей змеей, поспешила добавить: