Вдвоем они составляли ровно пятьдесят процентов всего рабочего состава ремонтной мастерской Клятой шахты, и поэтому Павел Петрович решил, что братья сходят в отпуск порознь.

— Так что там насчет отпуска твои родители говорят? — спросил Самотесов, когда Конская Голова осталась позади.

— Скандал дома, — озабоченно сообщил Василий. — Главное, время какое — сенокос подошел, Никита Федорович. Мать не в силах, отец — колхозный инспектор по качеству. В сельсовете у него тоже дела большие. Он ведь общественник на весь район, да и тоже не молод. Значит, как бы коровенка без кормов не осталась. А покос нам хороший выделили. Трава по плечо… Просто катастрофа, Никита Федорович. Сами понимаете!

Василий усиленно нажимал именно на то, что Самотесов сам понимает покосные дела, и Самотесов невольно посочувствовал ему: действительно, как можно коровенку оставить без кормов, особенно при хорошем травостое!

— Что же делать? — спросил Самотесов.

— А что делать! — досадливо вздохнул Василий. — Хотел я просить Павла Петровича отпустить Михаила тоже, хоть на пол-отпуска. И я тогда только пол-отпуска отгуляю. Раньше вернемся — шахте лучше.

— Павел Петрович, сам видишь, болен лежит…

— Вижу…

Хотел спросить, почему лежит он в такой неподходящей обстановке, но промолчал, чтобы не всказать себя нескромным.

— Мне придется решать. А отпустить вас двоих трудно. Сейчас работы будет много. Строительство развернем круче, чем раньше. После пожара руки особенно нужны.

— Пожара? — переспросил Первухин.

— А ты не слышал? Два барака, стройдетали и каркасы — подчистую.

Если бы не темнота, смена выражений на лице Василия поразила бы Самотесова не меньше, чем весть о пожаре поразила Первухина. Он почувствовал, как покраснел, его окатило жаром и потом холодом.

— Очень прошу, отпустите! — умоляюще проговорил он. — Слесарь Ланской справится. Очень прошу, Никита Федорович! Мы с братенником так нажмем, что «сенокос» в дни свернем, на всю зиму сена поставим. А если ненастье помешает, мы немедленно вернемся. Вы не сомневайтесь…

— Ладно, завтра зайдите с Ланским, — неохотно согласился Никита Федорович.

Посвистывая на лошадь, выбиравшую дорогу в темноте, он задумался о событиях последнего дня. Молчал и Первухин. Ветер уже из последних сил порывисто метался по долине, то проносил косой дождь, сорванный с последних уходящих тучек, то очищал небо, и над лесом синими светляками роились чистые звезды.

— Что ж, не нашли, кто поджигает? — тихо спросил Василий.

— Не нашли.

— Значит, мы строить, а… он жечь будет?

— Кто «он»? — сердито спросил Самотесов.

— Кабы я знал, я бы поймал!

— Вот и поймай!

Первухин хотел ответить, но сдержался.

Братья Первухины жили в шестом общежитии. По длинному коридору Василий на цыпочках пробрался в самый конец барака и прислушался у двери, на которой была прибита медная дощечка, изготовленная самими обитателями комнатушки:

Из-за двери доносилось меланхолическое потренькиванье. Ясное дело: Миша скучал и валялся на кровати с мандолиной в руках.

— Васька! — шепнул Миша, когда брат как ни в чем не бывало вошел в комнату. — Я умер… — Он вытянулся на кровати, на минуту притворился мертвым, потом, разом сбросив с койки ноги, вскочил, обхватил брата за шею, в приступе радости повторяя: — Васька, ну черт! Откуда?.. Ну, Васька! — Испугался и заглянул в лицо брата: — Чего там дома случилось?

Пожав плечами и вообще разыгрывая величайшее спокойствие, Василий стал на табуретку, снял со стены черные блестящие боксерские перчатки, которые ему удалось купить во время одной из поездок в Горнозаводск, и бросил их на койку брата.

— Владей! — коротко проговорил он.

— Ну? — не понял Миша.

— Выстрел был довольно точный…

— Какой выстрел? — сначала не сообразил младший Первухин. Потом лицо его напряглось, светлые глаза сузились, рот сжался. — Ты откуда знаешь?

— Чаю налей, — приказал Василий.

Он повесил над кроватью свою берданку, снял пиджачок и свитер, пошел умываться, а когда вернулся, стаканы уже были налиты и бутерброды приготовлены. Он сел, выпил стакан и только тогда позволил себе улыбнуться.

— Значит, Михаил Сидорович, вам интересно знать?

— А хоть не говори! — сердито ответил брат. — Разыгрываешь — и думаешь, на розыгрыш пойду. Зачем на шахту прибежал? Дома порядок?

— Вполне.