Силецкий Александр
Шрифт:
– П-придется вводить усп-покоитель, - сказал кому-то позади кресла одноглазый.
– Вот видишь!
– сын вскочил.
– Вот видишь!
– Сядь, - отец устало улыбнулся.
– Вечные твои игры во властелинов мира!.. Пора уже стать взрослым человеком. Нормальным человеком, наконец.
– Что со мной хотят сделать?
– Ч-черт побери, п-потенциал внутреннего п-поля опять в-возрос!..
– Зачем ты привел меня сюда?
– Успокойся, ради бога...
– Это измена. Переворот!..
– Р-разрази всех вас г-гром, мне не х-хватит энергии! Вы д-думаете или нет?!
– Постой, сынок, я объясню, - засуетился отец.
– Понимаешь, сейчас все делают так... Если ты верный гражданин... Положено, короче... Нужно вынуть из тебя... м-м... ну, как тебе сказать, в общем, твою душу, все то, что может касаться тебя лично - больше никого на свете!
– и при этом может стимулировать тебя к нежелательным, нелогичным поступкам - вроде этих твоих игр или что ты еще там придумаешь потом... Останется только часть твоей души, как бы ее сердцевина, достойная существовать во имя и на благо многих, для прогресса. А все личное, неповторимое... Опасно, понимаешь? Неуправляемо, непредсказуемо... Поэтому - мешает. Именно! Работать, жить, испытывать восторг... Глядеть вперед...
Отец умолк.
Наверное, он думал, будто сын не разберется, оттого все так и объяснил, чтобы запутать, окончательно сбить с толку и - в итоге - успокоить.
Но, в конце концов, не только взрослые соображают!
Тут и семи пядей во лбу не надо, чтобы сразу уяснить что к чему.
Даже смешно!..
Запросто отбросить все, что есть в тебе, что делает тебя - тобой, не быть больше ни фараоном, ни космическим пришельцем, ни кем другим, а всю жизнь - до смерти - оставаться лишь почтенным, исполнительным, нормальным человеком - разве не абсурд?!.
– Я сейчас могу воображать, придумывать...
– растерянно пробормотал сын.
– Могу рассказывать об этом людям. А тогда...
– Ой, господи, к чему? Сам посуди!..
– отец заволновался еще больше.
– Ничего придумывать не нужно. Нужно - верить. И знать. Да! И держать все эти завихре- нья при себе, чтоб уважали, не считали выскочкой...
Пожалуй, в подходящей обстановке тонкие психологи смогли бы предоставить сыну множество вполне весомых аргументов, но... теперь любой из доводов - пусть даже и наиразумнейший - заведомо утрачивал свой смысл, и сын, не вдаваясь в нюансы, это ощущал, хотя и чувствовал, что, откажись он стать таким, как все, откажись пожертвовать для всеобщего покоя частью собственной души - и кончено, он будет обречен существовать вне человеческого клана: люди тотчас отвернутся, признав его взбесившимся чужаком.
И все же он не мог, не сме л, не желал подчиниться.
– Я не хочу, - тихо, но твердо произнес сын.
– Не хочу - и все.
– Ну, ну...
– попытался уговорить его отец, однако тут появился одноглазый.
Он улыбался, скаля желтые гнилые зубы, и отвратительный шрам, сморщившись от этой полузвериной улыбки, делал его лицо еще безобразней.
Его единственный глаз излучал такое блаженство, такую нечеловеческую отрешенность от всего земного, что сына вдруг охватил панический, неодолимый страх.
– Нет, нет!
– закричал он, отшатываясь от протянутой руки.
– Не буду! Не буду!
Одноглазый, бормоча что-то нечленораздельное, попытался было нацепить
ему на голову чудовищный колпак - тогда бы все закончилось в момент...
Но строптивец, изловчившись, сумел выскочить из кресла, по-кошачьи увернулся и, собрав все силы, толкнул, нет, с размаху ударил это проклятое животное прямо в лицо, в его единственный глаз.
Служитель взвыл, выронил колпак и тяжело, как-то боком, повалился на пульт управления.
Лампочки приборов замигали еще быстрее, и тонкое гудение перешло в рев.
Не медля более, сын бросился из зала.
Он бежал по белым, пустынным коридорам, проносился через какие-то лаборатории, где тоже не было никого, поднимался по узким лестницам, петлял, утыкался в тупики, возвращался обратно - ему казалось, что он заблудился, окон- чательно и бесповоротно, что попал в страшный и нелепый лабиринт, из которого нет выхода, нет выхода, и он мчался дальше, охваченный ужасом и тоской.
Он все-таки нашел спасительную дверь, выскочил на улицу и припустил по ней, заботясь лишь о том, чтоб не споткнуться, не упасть...
Ему все чудилось, будто преследователь ни на шаг не отстает; возможно, так оно и было - неизвестно, - и он убегал, пытаясь скрыться от погони, даже не задумываясь, где потом сумеет затаиться, обрети укрытие - хотя бы ненадолго...
Наконец, он выбился из сил и остановился, с трудом переводя дыхание.
Потом прислушался: пока все тихо - кажется, погоня прекратилась...