К сожалению, эта мистификация Пушкина имела камерный характер, не могла получить широкого общественного резонанса, а потому не решала проблем, стоявших перед поэтом. Но она показала, что с Пушкиным шутки плохи, у него все игроки как на ладони. И Дантес сильно струхнул. По свидетельству того же Трубецкого, Дантес после встречи с Пушкиным на его даче (которая явно имела целью подразнить супруга Н.Н.) «выразил мне свое опасение, что Пушкин затевает что-то недоброе», Интуиция не обманула Дантеса. Именно в августе-сентябре в голове поэта созревал план «крупномасштабной акции». Цель акции, показать, что свою честь он ставит выше всего на свете – это во-первых, во-вторых, что его интеллект несоизмеримо выше мозгов светских интриганов и для него не представляет никакого труда разобраться в их мышиной возне, и в третьих, в столь неравной борьбе он готов поставить на кон свою жизнь. Форма реализации этих целей – «автоанонимное» письмо, распространенное в узком кругу своих близких знакомых, что создает возможности для маневра при непредсказуемом развитии событий. А непредсказуемость при операции такого масштаба была обязательным элементом начинающейся игры. Большой игры.

Пушкин пустил в ход свою домашнюю заготовку во второй половине дня 3 ноября 1836 г. Тогда городская почта несколько месяцев как начала работать и, не в пример нынешним временам, действовала быстро. Все специалисты сходятся на том, что появлению анонимного диплома предшествовало некое событие или события), произошедшее где-то между 15 октября и 2 ноября. Если по датам есть расхождения во мнениях, то по характеру события практически полное единодушие. Все сходятся на том, что роль детонатора в развившемся скандале сыграли последствия посещения Натальей Николаевной квартиры Идалии Полетики в отсутствии хозяйки. Обстоятельства этого посещения известны нам исключительно со слов самой Натальи Николаевны. Вернее, в ее интерпретации. Собственно, в распоряжении историков имеются три по сути идентичных описания этого события. Это воспоминания П. и В. Вяземских, письмо Фризенгофа Араповой с изложением того, что было известно по этому поводу Александрине, и, наконец, пересказ этого последнего Араповой (дочерью Натали и Ланского), с добавлением некоторых деталей, почерпнутых ею, очевидно, из обрывков разговоров ее родителей о петербургской жизни. У всех этих письменных свидетельств есть один и тот же первоисточник – устный рассказ самой Натальи Николаевны. Вот как он выглядит в пересказе Вяземских: «Мадам N.N. по настоянию Геккерна (Дантеса) пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что, когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном (Дантесом), тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастию, ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату, и гостья бросилась к ней».

Да, воистину, нужно быть очень простодушной женщиной, чтобы такое наворотить и думать, что ей поверят, особенно муж. Однако целые поколения пушкинистов, влюбленных в Александра Сергеевича и его супругу, поверили. Одна мудрая Анна Ахматова усомнилась: «Все это так легко придумать, все это так близко лежит, во всем этом нет и следа страшной неожиданности – верной спутницы истины».

Попробуем сначала разобраться в мелочах. Входит Натали в квартиру Полетики. Со своим ключом? Маловероятно, хотя чем черт не шутит. Предположим, открывает ей дверь прислуга или гувернантка. Последняя должна быть в курсе замысла хозяйки и иметь от нее инструкции, ибо надо не только встретить гостью, принять от нее верхнюю одежду, но и проводить в апартаменты, где затаился Дантес. Итак, гувернантка выполнила свою миссию и оставила участников свидания наедине. Откуда же вдруг появляется свободно разгуливающая по квартире дочь Полетики, которой, кстати сказать, в 1836 г. исполнилось только три года? [9] А где же гувернантка, обязанная оберегать конспиративную встречу? Что-то слабо верится в эту абракадабру. А пистолет! Смехотворно, грозить убить себя в чужой квартире из-за того, что женщина не желает отдаться «здесь и сейчас». Дантес был достаточно опытным ловеласом, чтобы использовать руки и губы, а не размахивать пистолетом. Здесь уже пахнет шантажом и грубым запугиванием, а не соблазнением. Не случайно, пересказывая версию своей сестры, более умная Александрина жестко ее отредактировала: убрала из рассказа «пистолет» и ввела «колени» («бросившись перед ней на колена, он заклинал ее»). Но Вяземским редактировать было незачем – как слышали, так и передали. Беда Натальи Николаевны была не в том, что, как полагала Долли Фикельмон, она слишком много рассказывала мужу, беда в другом – она не умела врать правдоподобно. Умудренному опытом не только личной интимной жизни, но и знатоку многовековой истории психологических взаимопереплетений человеческих судеб молодая провинциалка лупила турусы на колесах, искренне полагая, что муж примет все на веру как начинающий любовник.

Лживость всей конструкции, придуманной Натальей Пушкиной, достаточно явно высвечивается при ознакомлении с книгой Александры Араповой (урожденной Ланской) о своей матери. Пушкинисты обычно крайне скептически оценивают этот документ. Однако, на наш взгляд, к нему следует подходить дифференцированно. Нельзя с водой выплескивать ребенка. Конечно, в книге легко просматривается сверхзадача, которую преследует Арапова: убедить читателя, что она незаконнорожденная дочь императора Николая I. Здесь автор не скупится на разного рода намеки и натяжки. Но с другой стороны, нельзя забывать, что книга написана человеком, многие годы прожившим в одной семье с Натальей Николаевной, много от нее слышавшим, в том числе, наверное, и о знаменитом свидании. Тот факт, что Арапова, работая над своей книгой, обратилась к Александре Николаевне, отнюдь не доказывает, что она ничего не знала об этой истории, скорее наоборот, – это свидетельствует о желании сверить свою информацию с видением близкого матери человека. Как бы то ни было, но кое-что интересное можно почерпнуть из текста Араповой. Она пишет: «Местом свидания была избрана квартира Идалии Григорьевны Полетики в кавалергардских казармах, так как муж ее состоял офицером этого полка». А несколькими строками выше приводит откровения своей матери: «Сколько лет прошло с тех пор, а я не переставала строго допытывать свою совесть, и единственный поступок, в котором она меня уличает, это согласие на роковое свидание». Пушкину и своей сестре Натали говорила совсем другое. В письме Фризенгофа Араповой сказано следующее: «.ваша мать получила однажды от г-жи Полетики приглашение посетить ее, и когда она прибыла туда, то застала там Геккерна вместо хозяйки дома». Значит, в 1836 г. Натали трактовала встречу с Дантесом на квартире у Полетики как неожиданную, подстроенную коварной подругой, а спустя многие годы призналась, что шла на заранее подготовленное свидание. Но когда столько лжи, то, естественно, встает вопрос, а с кем собственно было свидание? Может быть, совсем не с Дантесом? Может быть, и не было никаких пистолетов и бродящих по квартире малолеток?

В подтверждение наших сомнений как нельзя кстати всплывает еще одна деталь, озвученная Араповой: «Хорошо осведомленная о тайных агентах, следивших за каждым шагом Пушкиной, Идалия Григорьевна, чтобы предотвратить опасность возможных последствий, сочла нужным посвятить своего друга (кавалергардского ротмистра П. П. Ланского) в тайну предполагавшейся у нее встречи, поручив ему под видом прогулки около здания строго следить за всякой подозрительной личностью, могущей появиться близ ее подъезда». Замечательно! Тайное свидание недавнего корнета, без году неделя новоиспеченного поручика опекает в качестве «топтуна у подъезда» в ноябрьскую петербургскую непогоду не кто-нибудь, а кавалергардский ротмистр! Прибавьте к этому, что он на 13 лет старше 24-летнего шалуна. Да будь он по уши влюблен в Идалию Григорьевну, но такого унижения не стерпел бы. Другое дело, если в апартаментах Полетики встречался бы с дамой сердца его императорское величество. Тогда бы ротмистр беспрекословно дежурил, чтобы «предотвратить опасность возможных последствий» и происки любых «тайных агентов», подосланных, например, императрицей.

Отметим, что Полетика принадлежала к числу дам, обеспечивающих интимные свидания царствующих особ. Это был узкий круг лиц, особо доверенных «квартирдам», которые не были своднями в прямом смысле этого слова, но обеспечивали интимные гнездышки для пассий высокопоставленных особ. Не тащить же очередную свою симпатию сразу в Зимний дворец. Все-таки век девятнадцатый, а не двадцатый, и Россия, а не США. Между прочим, отцовскую практику «квартир-дам» усвоил и Александр II. Он долгое время пользовался услугами некой Варвары Шебеко, которая подыскивала ему квартиры для тайных встреч с молодой смолянкой Долгорукой, ставшей впоследствии официальной женой императора-освободителя. Специфика положения дам, подобных Идалии Полетике и Варваре Шебеко, состояла в том, что они, как правило, не были обременены титулами и не занимали официальных должностей в придворной иерархии.

Но выполняя интимные поручения коронованных особ, будучи их доверенными лицами, они становились значительными фигурами в высшем свете.

Пушкин, разгадав или получив информацию о роли Полетики в организации свиданий своей жены (конечно, не с Дантесом), в процессе инициированного им скандала, походя, сломал всю карьеру этой дамы. Она оказалась той «щепкой», которая вылетела из придворного круга, когда Пушкин начал «рубить лес» (после дуэльной истории муж Полетики был переведен в Одесский гарнизон). Вот в чем причина лютой ненависти Полетики к Пушкину, пронесенная ею через всю свою долгую жизнь. За игривый щипок или эпиграмму так не ненавидят.

Итак, Пушкин узнает о возобновлении тайных свиданий своей жены с царем. Нет смысла гадать, каким образом он получил эти сведения. В столичном городе, имея широкий круг общения с людьми из различных слоев социальной среды, можно даже не прилагая усилий для специального расследования, получить такого рода информацию. Царь начал очередной осенне-зимний сезон. Да еще и под «прикрытием» ручного Дантеса. Над Пушкиным открыто издевались. Его терпению приходит конец, и он приступает к реализации своего плана: запускает анонимный диплом. Думается, что дипломы эти заготовлены были заранее, за несколько дней до рассылки. Его переписчиком-тиражистом вполне мог быть человек вообще не знавший французского языка, а трафарет, с которого делались копии, был исполнен печатными буквами (в пользу этой нашей версии говорит, в частности, написание буквы «г» не в прописном «г», а в печатной варианте «г»). Поэтому многочисленные графические экспертизы заведомо были обречены на неудачу. Автор диплома отлично понимал, что когда царь ознакомится с его содержанием и поймет оскорбительный намек на свою персону, он тотчас потребует найти составителя. Поэтому конспирация была тщательно продумана и, скорее всего, отняла не один день.