Альмавер, а это была она, зашла в дом и сразу отправилась в свою комнату. На Бонасис, сидевшую за столом, она и не глянула, как будто её и не было. Бонасис остановила горькие слёзы, пытавшиеся хлынуть из глаз, и грустно подумала, что стала чужой в собственном доме.

Альмавер склонилась к лежащему Монсдорфу и промолвила:

— Я всё сделала отец, но… — она тихо на ухо всё рассказала, ничего не скрывая, а когда закончила, старик промолвил:

— Не успели… она стала бессмертной… — а потом отвернулся к стене и замолчал.

Когда ближе к вечеру Альмавер принесла ужин, Монсдорф был уже холодным. Она села на кровать рядом с ним и плакала до утра.

* * *

Мысль, прочно и надолго засевшая в голове хабиба Бата, мысль, которая будоражила его сознание, не давая ему успокоиться, мысль, тесно связанная с Маргиной и её принадлежностью ему, была тем штурвалом, который руководил хабиба Бата в последнее время.

Несмотря на жёсткий отказ Маргины, он не выбрасывал понравившуюся ему мысль, надеясь любым другим способом достичь желаемого. Попытка через замужество дочери сблизиться с Маргиной ничего не дала, и хабиба Бата совсем не горел желанием родниться с Гешеком. Разговоры о свадьбе велись, но вяло и ненадёжно, и только присутствие королевы Манрионы и мартесса Габителлы Гартор, поддерживали в хабиба Бата угасающий интерес к данному событию. Король Ладэоэрд был солидарен со своим другом и совсем не одобрял неравный брак.

— Ладэоэрд, друг мой, — сказал хабиба Бата, прогуливаясь с королём в парке, — ты не мог бы мне помочь в одном щекотливом деле?

— Мне доставит удовольствие пощекотать себе нервы, — улыбаясь, промолвил король.

— Я хотел бы, друг мой, — продолжал хабиба Бата, — чтобы ты и королева Манриона были моими посредниками.

— В чем, хабиба Бата?

— Я хочу предложить свою руку и сердце, — промолвил хабиба Бата.

— Кому?

— Я разве не сказал? — удивился хабиба Бата. — Конечно, Маргине.

— А при чем здесь мы? — удивился король.

— Вам она не откажет, — промолвил хабиба Бата.

— Я тебе удивляюсь, хабиба Бата, — растерянно поднял брови король, — ты ли это?

— Это я, Ладэоэрт, — ответил хабиба Бата, — и сам себя не узнаю, но поверь, больше ничего сделать не могу. Помоги.

* * *

Доностос Палдор катился в карете, радостно думая о своём возвращении домой. Все дела сделал, управляющих обругал, где нужно, подправил, а где чуть-чуть похвалил и хозяйственный механизм размеренно закрутился, поднимая в душе Палдора приятное убеждение, что без него все остановится. Кроме того, присутствие сына, Хабэлуана, возбуждало в нем гордость и за себя, и за него, так как их похожесть неизменно замечалась управляющими и доставляла Палдору огромное удовольствие. Он нетерпеливо подгонял кучера, ощущая лёгкую опьяняющую эйфорию от возвращения домой, от встречи с супругой и дочерью, в их маленький островок семейного счастья.

Хабэлуан сидел напротив, равнодушно посматривая в окно, и, вспоминая поездку, понимал, что отец ждёт от него многого, что когда-то ему, Хабэлуану, отец доверит управление его хозяйством, и что он ещё многого не понимает и придётся, многому учится. Он не испытывал особого восторга от возвращения домой, а с большим удовольствием остался бы там, на плантациях, чтобы попытаться по-настоящему вникнуть в хозяйственные дела отца.

— Посторонись! — крикнул кучер, обгоняя несколько повозок. Палдор кинул беглый взгляд в окно, и попытался снова вернуться к своим мыслям, как что-то, бросившееся ему в глаза, остановило их, и он непроизвольно крикнул кучеру: — Стой!

Палдор вышел из кареты и смотрел на повозки, пытаясь что-то вспомнить. Хабэлуан выглянул в окно, не понимая причины остановки, и, открыв дверь, спросил:

— Что-то случились?

— Хабэлуан? — воскликнула девушка из повозки. Хабэлуан взглянул на девушку и вспомнил:

— Миралин? Что вы здесь делаете?

— Едем в Арбинар, — ответила Миралин, спускаясь на дорогу. Из повозки грациозно и лениво спрыгнул вниз большой красный обаятельный зверь и принялся обнюхивать Хабэлуана.