Популярный в войсках и считавшийся «своим» для солдатской массы генерал Брусилов, ставший главкомом, заигрывал с могилевским советом, приглашал к себе для бесед, убеждал, что не допустит в Ставке проявления контрреволюционного движения. Ратовавший за освобождение армии от «консерваторов» генерал потом признавался Деникину: «Антон Иванович! Вы думаете, мне не противно махать постоянно красной тряпкой? Но что же делать? Россия больна, армия больна. Ее надо лечить. А другого лекарства я не знаю».

Даже любимец и надежда офицерского корпуса генерал Лавр Корнилов, назначенный 5 марта «первым революционным командующим» Петроградского военного округа, не побрезговал популизмом. Будущий глава Белого движения повел себя более чем революционно. Сначала он явился в Царскосельский дворец и арестовал царскую семью, затем лично вручил Георгиевский крест 4-й степени унтеру Кирпичникову как «герою революции», присвоив ему чин подпрапорщика.

Кстати, это не помешает менее чем через год полковнику Кутепову явившегося к Корнилову на Дон наниматься добровольцем «подпрапорщика» за шиворот выволочь за ближайший сарай и пустить «в расход». В память о бунте Волынского полка.

Врали интернационалисты во главе с Львом Троцким, проповедуя «мир без аннексий и контрибуций», тем временем пытаясь сколотить вооруженные отряды для откровенной Гражданской войны. Врали вошедшие в состав Временного правительства эсеры, ратовавшие за «порядок в стране», а на деле закрывавшие глаза на буйства своих главных избирателей — крестьянства, кинувшегося жечь помещичьи усадьбы и делить «буржуйское» имущество и землю. Врали большевики, называвшие себя «пролетарской партией», а на деле устами своего лидера Ленина объявлявшие мелкобуржуазным и «контрреволюционным» весь без исключения «сельский пролетариат» — крестьянство.

Лицемерили и врали все, ибо речь шла о власти. А в борьбе за нее ни чести, ни совести быть не может.

Новое назначение Деникина в Ставке получилось несколько скомканным. Сам главковерх генерал Алексеев, три последних месяца лечившийся в Крыму от серьезной болезни почек, явно метил оставить в этой должности генерала от инфантерии Владислава Клембовского, бывшего начальника штаба Юго-Западного фронта в период «Брусиловского прорыва», и не скрывал своего разочарования назначенцем Временного правительства. Понимал, что это дело рук самого министра Александра Гучкова, мечтавшего «подпереть» непредсказуемого Верховного считавшимся «демократичным» боевым генералом, хотя и лично его не знавшего. Зато читал публикации генерала в прессе с критикой военной бюрократии и непрофессионализма. Не последнюю роль играло и то, что Деникин происходил из «низов» и вроде как был социально близким опиравшемуся на популизм Временному правительству.

Как сам Деникин описывает свою первую встречу в Ставке в Могилеве с главковерхом:

«Алексеев, конечно, обиделся.

— Ну что же, раз приказано…

Я снова, как и в министерстве, указал ряд мотивов против своего назначения, и в том числе — отсутствие всякого влечения к штабной работе. Просил генерала Алексеева совершенно откровенно, не стесняясь никакими условностями, как своего старого профессора, высказать свой взгляд, ибо без его желания я ни в каком случае этой должности не приму.

Алексеев говорил вежливо, сухо, обиженно и уклончиво: масштаб широкий, дело трудное, нужна подготовка, «ну что же, будем вместе работать»…

Я, за всю свою долгую службу не привыкший к подобной роли, не мог, конечно, помириться с такой постановкой вопроса.

— При таких условиях я категорически отказываюсь от должности. И чтобы не создавать ни малейших трений между вами и правительством, заявлю, что это исключительно мое личное решение.

Алексеев вдруг переменил тон:

— Нет, я прошу вас не отказываться. Будем работать вместе, я помогу вам; наконец, ничто не мешает месяца через два, если почувствуете, что дело не нравится, — уйти на первую откроющуюся армию. Надо вот только поговорить с Клембовским: он, конечно, помощником не останется…

Простились уже не так холодно».

Понятно, что при таком настроении работать вместе было достаточно сложно. Милейший старик и хороший военный стратег, Алексеев был удивительно неуживчив практически со всеми лидерами Белого движения, с которыми его сводила судьба, — Калединым, Корниловым, Деникиным, Романовским, Лукомским, Богаевским, Красновым. В личных беседах генерал Алексеев говорил о себе: «Я — кухаркин сын, я человек простой, из низов и знаю жизнь низов, а генеральские верхи для меня чужие».

Его роль в руководстве армии и Белом движении еще не до конца понята, но весьма вероятно, что «генерал в калошах» только прикидывался простачком, будучи тоже «выходцем из народа» (сын солдата-сверхсрочника, выслужившегося в майоры, как и Иван Деникин). В тех обстоятельствах многие метили в «русские наполеоны» — Александр Керенский (даже копировал повадки и жесты корсиканца), Алексей Брусилов, Карл Маннергейм, Юзеф Пилсудский, Симон Петлюра, Михаил Тухачевский, Михаил Муравьев и пр.

Похоже, не миновала сия чаша и профессора Академии. Слишком уж двусмысленна его роль в отречении царя, когда начальник штаба Главковерха попросту саботировал все решения самодержца на отправку карателей в столицу, а затем фактически спровоцировал всех командующих фронтами и флотами на открытую акцию неподчинения Николаю II, что и привело к капитуляции на станции Дно. Кстати, сам император был очень привязан к Алексееву и считал его близким себе человеком, всячески поддерживая по службе и называя «мой косоглазый друг». Возможно, просто потому, что генерал не смел ни в чем ему перечить. Кроме разве что принципиального вопроса допуска в Ставку «старца» Распутина, заявив, что тут же уйдет со своего поста, если «он» появится в Могилеве.