Донское направление подсказывала сама обстановка. Долгожданные слова «Дон проснулся» стали паролем для всей армии, стремившейся уйти из иногородних хуторов к гостеприимным станицам. Деникин отдал приказ 1-му конному полку идти на знакомую Егорлыкскую, а партизанам Богаевского — в тыл большевикам на слободу Гуляй-Борисовка.

В Егорлыкской 20 апреля большевистский снаряд угодил в дом, где располагался штаб с Деникиным и Романовским. Новый главком чуть было не повторил судьбу старого — судьба его берегла, погиб адъютант и были ранены несколько офицеров. Оба генерала вышли из дома, с головы до ног перепачканные известкой. Пронесло, была страстная суббота…

Судьба надолго связала Деникина и Романовского. В последующие два года войны дня не проходило, чтобы генералы не виделись и не принимали решений по военным и политическим вопросам коллегиально. По существу, это был первый «правящий тандем» в Белой России.

«С первых же дней совместной службы в качестве командующего и начальника штаба, — писал Деникин, — между нами установились отношения интимной дружбы, основанные на удивительном понимании друг друга и таком единомыслии, которого мне лично еще не приходилось испытывать в своих отношениях с людьми. Работать вместе было легко и приятно».

Заметим, подобных отношений у Деникина с Алексеевым не сложилось, хотя за последние полгода в спорах с Корниловым именно на его стороне чаще всего выступал сын крепостного. Вероятнее всего, несостоявшийся диктатор и «спаситель России» вообще дистанцировался от любого лидера, стараясь показать свою обособленность и особое мнение по всем вопросам. К тому же неуживчивый характер Алексеева и его двусмысленная позиция в ходе корниловского мятежа все же отдаляли от него монархически настроенных офицеров и генералов, которых на тот момент в Добровольческой армии было большинство.

Армия возвращалась. В Пасхальную ночь добровольцы входили в первую на пути донскую станицу Егордыкскую, навстречу Крестному ходу из местного храма.

На Дону в станице Мечетинской Ледяной поход заканчивался. Из тех, кто выступил из Ольгинской 15 февраля, в живых осталось 3698 человек, получивших впоследствии медаль «первопоходников» — на Георгиевской ленте серебряный терновый венец, пронзенный мечом. На Дон возвращались уже чуть более 5 тысяч человек с примкнувшими к добровольцам кубанцами.

Один из участников Ледяного похода подытоживал: «80 дней маршей, из коих 44 боя, 1050 верст пройденного пути… около 500 убитых, 1500 раненых. Зажгли ли мы тот светоч, о котором говорил ген. Алексеев? Да, зажгли. Ибо, несмотря на значительные, часто искусственно создаваемые с разных сторон препятствия, к нам отовсюду потянулись русские офицеры и добровольцы».

То есть из 3683 выступивших в поход корниловцев Добрармия потеряла более 60 % своего состава. Как говорил тот же Деникин, «деревянный крест или жизнь калеки были уделом многих участников корниловского похода». Лучших из лучших, тех самых, которые фанатично верили в идею. Соль Белой России.

В это же время параллельно в Ростов с боем входил отряд полковника Михаила Дроздовского, проделавший более чем тысячеверстный марш из Румынии на соединение с Добрармией. Его авангард во главе с капитаном Антоном Туркулом пробился к кафедральному собору Рождества Пресвятой Богородицы на Старом базаре. Навстречу ему, как и в Егорлыкской, выходил ростовский Крестный ход. Белая Россия объединялась.

Совместное освобождение от большевиков Нижнего Дона отнюдь не решило многочисленных проблем «Белого дела».

Оно лишь обнажило проблемы новые, возможно, еще более неразрешимые. Прежде всего — моральные и политические.

Как должно отнестись командование Добрармии к «нашествию гуннов» на Дон, учитывая, что фактически полковник Дроздовский брал Ростов на пару с немцами? Как теперь относиться к «пробудившемуся» казачеству, верхи которого вряд ли пожелают делиться политической и военной властью? Какие политические лозунги выдвигать теперь, после провала (надо называть вещи своими именами) «легендарного» Ледяного похода, пусть даже при «сохранении лица» и боевых порядков Белого движения? Ко всему прочему, у добровольцев закончился четырехмесячный контракт, и достаточно многие из них, вдоволь нахлебавшись братоубийства и не видя перспектив борьбы, пожелали покинуть ряды армии (к примеру, будущий известный белогвардейский писатель прапорщик Корниловского ударного полка Роман Гуль с братом).

Немецкая оккупация была серьезным моральным ударом по идеологии Белой гвардии, большая часть которой три с половиной года провела в окопах Первой мировой войны и не признавала Брестского мира. При этом приходилось отдавать себе отчет в том, что противопоставить мощной военной машине что-либо серьезное слабовооруженным и обескровленным белогвардейцам было бессмысленно.

Деникин писал: «Это событие, словно удар грома среди прояснившегося было для нас неба, поразило своей неожиданностью и грозным значением. Малочисленная Добровольческая армия, почти лишенная боевых припасов, становилась лицом к лицу одновременно с двумя враждебными факторами — советской властью и немецким нашествием, многочисленной красной гвардией и корпусами первоклассной европейской армии. Этот чужеземный враг был страшен своим бездонным национальным эгоизмом, своим полным отрешением от общечеловеческой морали; он с одинаковым цинизмом жал руку палача в Брест-Литовске, обнадеживал жертву в Москве и Киеве и вносил растление в душу народа, чтобы вывести его надолго из строя столкнувшихся мировых сил».