— Вот ответь мне подонок… — он даже не попытался подняться с табуретки, но говорил сквозь дым, чадя и потрескивая цигаркой. — Почему ты так плохо (он сказал слово, рифмующееся со словами взятыми «из штата Айова») относишься ко всему что тебя окружает?

Георгий делал вид, что спит и даже похрапывал. Казалось, Егор на это не обращал никакого внимания и продолжал в той же тональности:

— Зря ты меня, Жорка, в третий и последний раз, закрыл на лютом морозе в нашем сральнике.

Я понял, что речь [5] зашла опять о туалете.

Тот к кому обращались, ни чуть не стушевался, прекратил храпеть и ковыряясь вилкой в зубах, ушел, как говориться в полный отказ.

— Это не я, — пропихивая вилку в следующую расщелину, в охотку втянулся в разговор он, — хотя и очень сожалею, что ты отморозил главное мужское достоинство и богатство — свои небритые «богатырские» яйца.

Если бы этот хохмач, после этого не стал смешки строить, разговор, как это бывает у нормальных пьяных мужиков, плавно перешел бы на женщин, с разными хвастливыми воспоминаньями. Но Жорка, еще пуще завёлся и зашелся в истерическом хохоте переходящим в конское ржанье, чем и усугубил свое положение, получив табуретом по голове.

Ну, так и что же? Глядя на глубоко загорюнившегося Жорика, ничего кроме «Милые бранятся, только тешатся» — в голову не шло. Егор, увидев кровь на чужой голове и её отпечаток на своём табурете, рухнул рядом.

Аптечку я нашёл быстро. Обработал рану перекисью водорода, прижег по краям йодом, перебинтовал. Хотел этому придурку, своему товарищу в хождениях по мукам, наложить тугую повязку на шею, потом плюнул и не стал. Егору нашатырь нюхать также не дал, неча баловать.

Спирт ребятки, чем хорош, своей предсказуемой сущностью и полным выжиганием мозга. Если в процессе сна ты не обмочился и мокрость в штанах отсутствует, ты и не вспомнишь о том, что вчера были какие-то инциденты.

Утром ударник (тот, который ударял табуретом) непонимающе крутя головой, тревожно пил воду. Его зубы громко стучали о металлический край кружки, азбукой Морзе выстукивая мучительный вопрос, а не случилось ли чего скверного в этой жизни, пока меня в ней не было.

Контуженный в средней степени Георгий, которого после застолья усилиями Феди, удалось волоком перекантовать на топчан, хоть и не надул тепленького в арктическое термобельё, но оттого, что спал одетым, с красивой белой повязкой на голове, еле добежал до туалета и вообще выглядел погано… Если у тебя есть цель — постарайся достичь её, — как любил говорить знакомый киллер. Будем надеяться, что Жорик в очерченную окружностью цель попал точно.

Дельта-Л попал под подозрение. Он сам дал этому повод. Его стали подозревать в ложной скромности.

«Хорошо, — вспыхнув, ответил он клеветникам. — Но учтите, неуважаемые господа, отчитываться и оправдываться перед вами — я не собираюсь». Такой принципиальный, что спасу нет. Ещё чуть-чуть… Еще легкое движение коленом в пах… И он сам, без учёта богатого ассортимента «Булочной» начнет выпекать хлеб.

Что неподвластно инвентаризации, то не покажут в женской консультации…

— В мире, где тебе постоянно пытаются что-то втюхать, жить скверно. Необходимость пытаются заменить навязываемыми и культивируемыми желаниями потреблять… Исходя из условий бескрайнего потребления всего, русаки-славяне становятся нацией лжецов, курят в постели, стоят под стрелой и говорят ровно столько «правды», сколько ты желаешь услышать.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Возбуждаю интерес к себе… Глядишь, неровен час, надо будет в бане спину потереть, так я тебя попрошу… А тебе будет с интересом и за честь, а?

— Зря ты так резко. Изображение — вот главный и самый мощный способ коммуникаций… А ты — спинку потереть. Право, не ловко.

— Да, спинку… Тебе, как обычному маринованному перчику из жестяной банки, это должно быть лучше всех известно.

Посидели, фальшиво повздыхали, пресно поговорили. Показали друг другу умение быть безразличными ко всему. Выпили безвкусной талой воды.