Влетевший в форточку ветер колыхнул занавески, и по лицу Анны Михайловны заметались тени. Но само лицо оставалось по-прежнему непроницаемым.

— Я уже прикинул, — не встречая сопротивления, продолжал Бородин, — куда лучше всего повесить портрет Петра Ивановича. Вот сюда, — он показал на занятое фотографиями место в центре стены. — Все остальное можно сдвинуть к окну или переместить в фотоальбом. Ради нас он собой пожертвовал, неужели мы для него такой малостью пожертвовать не в силах?

Деятельный, энергичный, стремящийся все приводить в соответствие с теми нормами, которыми сам руководствовался, он готов был тут же осуществить свой замысел. Но случайно глянул на часы, вспомнил, зачем приехал, вздохнул и заторопился.

— У меня вот какое дело, Анна Михайловна. Готовится телепередача о героях войны, наших земляках, ну, и о Петре Ивановиче, значит. Подобные передачи уже были. Вы смотрели, наверное. На сей раз задумка у нас весьма оригинальная. Предполагается создать монолог о человеке, чей подвиг подготовлен всей прежней жизнью. Кому, как ни вам, известно, какой сильной и яркий личностью был Петр Иванович. Помогите и другим узнать и понять это. Пусть учатся у него. А теперь, — он наклонился над сумкой, объемистой, темно-коричневой, лежавшей преданно, как сторожевой пес, у его ног. Вытащил магнитофон, настроил на запись, — теперь рассказывайте. Постарайтесь припомнить случаи, такие, что поинтересней, где его качества — как на ладони.

Анна Михайловна медлила, собиралась с мыслями, старалась, но никак не могла попасть в такт тому, что ждал от нее Бородин.

— Не знаю, как и начать, Юрий Андреевич, — произнесла нараспев она. — Давно ж это было, ох, давно! Кажется, тыща лет минула. Точно — целая жизнь. — Анна Михайловна отошла к окну, привалилась плечом к оконной раме, засмотрелась, как над расцветшими вишнями кружат мохнатые пчелы, а понизу, у самой земли, черной и комкастой, скачут с сучка на сучок дрозды. — Вот вы фамилию упомянули. Селезневой, мол, осталась. Все правильно. А почему? Когда за Васю я выходила, порешили мы, что запишусь на его, Васину, фамилию. А в сельсовете говорят: не будем ничего менять, самого Петра нет, пускай хоть что-то от него сохранится. Ладно, если б рядовой, а то ведь герой! Вася поначалу серчать стал, доказывать, но потом поостыл, согласился.

Бородин нетерпеливо махнул рукой.

— Не о том вы говорите, не о том! Какой был Петр Иванович в семье, как он работал, чем привлекал, притягивал к себе друзей, родных — вот что надо!

— Семья-то у нас получилась короткая. И года не наберется. Даже детей не успели завести. На фронт Петр отправился с первым призывом… А жили мы ничего, не хуже других, может, и лучше. Незлобив Петр по натуре, чтобы там пить или руки распускать — упаси боже. Всегда спокойный, тихонький, зря дурного слова не скажет. Иные ухари над ним посмеивались: какой, дескать, мужик, ежели без драки да балагурства. А он отвечает: по мне дело — так сурьезное, драка — так крупная, на пустяки себя тратить жалко.

— Превосходно, Анна Михайловна, превосходно! А кем работал Петр Иванович?

— Да вы ж, небось, знаете. Бригадиром-хлеборобом, как и я сейчас. Земля его понимала, слушалась, умел он с ней обращаться. Идти бы ему в гору, не произойди война.

— Вижу, любили его…

— Возможно, и любила, да времечко все смыло. От Васи у меня вон дети какие, институт скоро закончат, глядь, и внучата пойдут. Душа здесь установилась прочно, не стронуть.

— Что вы все — Вася да Вася, — поморщился Бородин. — Вот уж поистине — святая простота!

— А как же! Столько прожито-пережито вместе. Разве от этого хоть чуточку в сторону отойдешь?

Бородин поднялся, подхватил сумку и, втянув свою шею-антенну в плечи, шагнул к порогу.

— Пойдемте, Анна Михайловна.

— Куда еще?

— На съемку! Для телевидения что главное — человек в кадре. Хочу снять вас у памятника Селезневу и на его бывшем поле. Только орден свой наденьте. — И, видя, что она колеблется, легко сменил категоричный тон на просительный: — Пожалуйста, иначе никак нельзя!

Но ее не очень-то привлекала вся эта затея со съемками.

— Мне бы в правление зайти…

— Не беспокойтесь, с председателем обговорено.

— И потом я обед не сготовила. Вася, считай, всю ночь проработал. Механик он, трактор или еще что сломается — сразу до него бегут. Проснется — как же без обеда?

— Никаких возражений. — Бородин открыл дверь. — Часа через два будете свободны, тогда варите и жарьте.

Спустя несколько дней, когда выпали подряд выходные и праздники, из города приехали Маша и Андрей. Различие в их облике, что наблюдалось еще в детстве, стало заметней. Ростом Андрей сильно превзошел сестру. И размах плеч у него отцовский: ни обнять, ни обхватить. После аудиторий и городских проспектов дома ему казалось, тесновато, и он ходил как-то робко, бочком, словно боялся что-нибудь задеть и сломать.

У земли выходные и будни с людскими совпадают редко. Посеяли зерно, а дождей нет и нет. Земля сохнет, по ней, как говорят, хоть тройню роди, а воду приведи. Вот бригадир Селезнева и носится, будто угорелая, от водохранилища к полю и назад, улаживает конфликт между землей и небом. Зато сама домой едва заглянуть успевает. Благо, Маша дома, сделает все, что надо.

Наконец собрались вечером за столом. Нарядные, как и положено в праздник. Отец с сыном при галстуках, мать с дочерью в голубых кримпленовых платьях. Наполнили рюмки, чокнулись. Василий только хотел что-то сказать, как дверь распахнулась и в проеме возникла белобрысая, с прилизанными волосами и оттопыренными ушами соседская девчонка Нюра.