Шрифт:
Пойдемте для почина на Болото {54} , главный и единственный хлебный рынок в Москве, на который зимою каждый божий день длинной вереницей тянутся обозы из всех окрестных губерний. Любопытного тут мало: ряды нагруженных подвод, степные мужики в огромных меховых шапках, управляющие в волчьих шубах, десятка три покупателей, разносчики с сайками, которые горячи и при двадцати градусах мороза, или со сбитнем, благодетельным сбитнем, отводящим душу и оттаивающим замерзлые бороды, – вот и все. Торговля идет скромным образом, без рыночных зазывов и расхваливаний товара: можно подумать, что здесь земледельческая выставка, а не движение капитала по крайней мере на полсотни тысяч рублей в день. Причина та, что торг оптовый, продавцы – люди деревенские, не охочие на слова, когда надобно делать дело, и товар-то их самый степенный: ведь родную рожь или гречу- мать не закрасишь, словно какие-нибудь ягоды, не насыплешь сверху отборного зерна: какая уродилась, такую и показываем. С немногих слов и дело слаживается. Потрудитесь прислушаться:
– По рукам, что ли, по рублю с четвертью за пуд? – спрашивает покупщик, оценив доброту хлеба.
– Чудак барин! Назвал меня тряпичником литературы.
– Ну, разиня, погоняй. Какие деньги? Я тебе накладу в шею денег-то. Вези в часть.
– Бедной вдове… с крошками сиротами…
– Вот енотовая шуба, сотенная, а ведь за красненькую досталась.
Во пиру была, во беседушке, Я не мед пила, сладку водочку.
– Спойте, Дормедонт Петрович, – воскликнули девушки.
– С нашим удовольствием. А вы что дадите-с, хе-хе?..
– Мосье! Эн су!., бедному, но благородному офицеру.
– Не соблазняй, друг, ибо сей враг силен, а человек очинно уже слаб – не соблазняй милый!..
– Уж такой несообразный; ничем его не урезонишь!
– Принужден вещи продавать… за бесценок… вот прекрасная золотая булавка!., крайность!.. Не угодно-ли купить?
Мужлан!хлеба сует, а нет, чтобы денег дать. Эка невидаль его хлеб!
– Живем, слава Богу, хлеб жуем, а без водочки и чайку тоже не сидим.
– Постоял бедняга в ожидании денег, наконец почесал голову, плюнул, сел на козлы своих саней и поплелся по улице.
Прокутилась барыня – наряды продает… вещи хорошие, истрепались маненько… Не надо-ли чего?
Нежная мать чужого ребенка
– Маловато больно. У соседа мука была не в пример хуже, нашей, а взял по рублю по тридцати… – отвечает хозяин, пожимаясь.
– Давеча и я бы дал, а теперь навезли столько, что и половины не раскупят; цена-то и поспала. Ведь застоитесь, прождете до завтра…
Завтра – бедовое слово и не для крестьянина. Так рассудите же, каково ему при лишних расходах расставаться с последней кровной полтиной, платить в Москве за все втридорога. Поэтому, кому бы ни была поручена продажа хлеба, управляющему или крестьянину, он продается почти всегда без переночовки в Москве. Померекали еще немного торгующиеся, побожились – один, что дешево продает, другой, что покупает чуть-чуть не в убыток, – и ударили по рукам. Подводы поворотили оглобли.