А радости тоже Господь нам обильно посылал. В тот год я боялась, что крошка Любочка напугается Деда Мороза, а потому решила сыграть эту роль сама. Старшие с нетерпением ждали Рождества, когда и к нам обещал прийти Дед Мороз. Они встретили меня с восторгом, получили подарки, и никто из них еще не сомневался в подлинности «Деда Мороза». А было всем восьмерым ребяткам (с племянниками) не больше шести лет. Когда я вскоре, скинув тулуп, пришла в их компанию, то малыши наперебой рассказывали мне о только что ушедшем Деде Морозе, показывали полученные ими игрушки. А Симочка, ласкаясь ко мне, сказал: «У Деда Мороза руки были совсем как твои, мамочка. Даже колечко золотое у него было на том же пальчике, как у тебя».

А подарок родного дедушки Николая превзошел все ожидания. Дедушка привез Коленьке настоящую маленькую скрипку. Батюшка сказал: «Это уже не игрушка, это настоящий дорогой инструмент. Чтобы играть на нем, надо поучиться». Коленька охотно выразил желание учиться, но у кого? Тут мы вспомнили, что наш старенький церковный регент когда-то играл на скрипке. Я сходила с Колей к Ивану Александровичу, попросила его показать нам, как играть… Иван Александрович был уже почти слепой, видел только свет и мрак. Но он любезно нас принял, объяснил нам, что скрипка — не шутка. Надо иметь слух и большое трудолюбие. Старичок подвел Колю к фортепиано и проверил его слух. «Прекрасно!». Потом Коля спел под музыку молитву. К этому он привык, так как отец Владимир часто по вечерам собирал детей для пения церковных молитв. Иван Александрович сказал: «Надо учить ноты, надо запомнить, какой пальчик и на какой струне играет нужную ноту. Это не сразу дается. Пусть Коля приходит ко мне регулярно, я буду с ним заниматься». Мы были очень благодарны.

Так закончилось Колино беззаботное детство, началась пора учения. Ему шел уже седьмой год, пора было готовиться к школе. Приближалась новая пора.

Школа — горе!

Трое учительниц, набиравших себе учеников в 1-й класс, отказались взять в свой класс нашего Колю. Они знали, что Соколов Коля — сын священника, боялись, что придется с ним проводить воспитательную работу. Но в тот год набор был так велик, что пришлось взять еще одного педагога. И вот новая учительница, сама впервые вступающая на эту должность, согласилась записать Колю в свой класс. Молоденькая, неопытная, она приехала в Гребнево издалека, с грудным ребенком на руках, с веселым мужем-гармонистом. Они сняли комнатушку рядом со школой, решив поочередно сидеть со своим ребенком. Учительницу звали Антонина Гавриловна. Ребята рассказали ей, что Коля Соколов — «маленький поп», так как многие дети видели Колю в храме и на крестных ходах в стихаре и со свечой в руках. Но Антонина Гавриловна решила не заострять на этом ничье внимание.

Коля пошел в школу охотно и смело, так как вместе с ним в школу поступил его двоюродный брат Митя, с которым их посадили за одну парту. Коленька как привык дома по праву старшего руководить всеми детскими играми, так и в школе сразу взял инициативу в свои руки. Он рассказывал ребятам какие-то истории, все его внимательно слушали, учительница то и дело оставляла Колю вместо себя, а сама бегала домой проведать своего ребенка. Об этом мне рассказала уборщица: «Дивлюсь я на Вашего сына! Как он умеет с детьми обходиться! Сидят ребятишки у него тихо-тихо… Одна девочка заплакала, в туалет захотела, а не знала, куда идти. Так Коля ее за ручку повел, потом стоял и ждал, чтобы отвести девочку обратно в класс. А туалет-то далеко, через двор идти надо. Она вышла, да опять плачет: «У меня чулок спускается, не могу резинку пристегнуть…». Так Коля ей и чулочки подтянул, и пряжку пристегнул, и слезки вытер…». Мне это было не удивительно, так как Коля дома всегда помогал мне, одевая младших сестренок. Увидев вдали товарищей, он побежал к ним навстречу. А ребята гурьбой высыпали на улицу с криком: «Ура! Коля идет! Сейчас он игру затеет!».

У меня промелькнула мысль: «Не занимает ли он постоянно детей то играми, то рассказами, чтобы завладеть их вниманием, чтобы они со скуки не стали бы его дразнить «попом», не стали бы смеяться над его положением в церкви?». Но, так как Коле было не привыкать верховодить детьми, то я успокоилась. Да и занятий в школе часто не было, так что ребята то и дело отдыхали. Только проводишь в школу, а дети уж идут назад.

— Почему вернулись? — спрашиваю.

— Да у учительницы дочка заболела, три дня гулять будем. День, два поучатся и опять сидят дома:

— Теперь учительница сама заболела!

Наконец болезни кончились, а дети опять возвращаются, не учившись:

— Сегодня — День танкиста!

А потом гуляют — День космонавтики, потом — День здоровья. Это значит, что пошли гулять в лес, а на опушке всех распустили по домам.

Ну, первые-то классы мы и сами без учителей дома с детьми проходили. Вот сидим осенью на терраске, видим, что Антонина Гавриловна идет к нашим соседям за молоком, несет ребенка на руках. Ветер поднялся, дождь хлынул, учительница забежала к нам переждать непогоду.

— Ну, как дела идут? — спрашиваю.

— Ах, плохо, я то и дело детей распускаю. Муж загулял, ведь он гармонист, на каждой свадьбе играет, домой не приходит. А с кем же мне ребенка оставлять? Вот на вашего Колю класс бросаю, а сама бегу дочку четырехмесячную проведать. Еще беда — крыша потекла. Хозяйка на ремонт деньги с нас требует, а их у нас нет! Пожалуйста, дайте взаймы хоть двести рублей…

Ну как не дать! Ведь плачет бедняжка, пеленкой слезы утирает.

Вскоре я стала замечать, что Коля часто краснеет, у него часто бывает одышка. Он ложится, жалуется на боль в животе, температура у него слегка повышается.

Я пригласила домой знакомого детского врача, ту самую Ольгу Николаевну, которая спасала Колю, когда в трехмесячном возрасте он лежал со мною во фрязинской больнице. Ольга Николаевна внимательно осмотрела Колю, нашла у него заболевание сердца — ревмокардит. «Он не понимает, — сказала она, — что у него не животик болит, а сердечко». Потом приезжал врач-сердечник, велел Коле лежать и прописал кучу всяких лекарств огромными дозами. Сначала трудно было уговорить Колю лежать, но он стал слабеть с каждым днем. Лежал он один в кабинете отца Владимира, так как врачи предписали ему полный покой: «Никакого напряжения, ни крика, ни шума, ни волнений не должно быть около него», — говорил врач.