И замер. В тишине, воцарившейся после того, как он выключил двигатель, Хатч расслышал звук, прилетающий из ночи. Доктор помедлил, вслушиваясь, некоторое время не в силах распознать, что это такое. Но затем узнал – женский голос, низкий и мелодичный, выводит чарующую арию. Малин поднялся на ноги и непроизвольно повернулся в его направлении. Звуки лились поверх тёмых вод, пленительно неуместные, в них ясно слышалась очаровательная нотка сладкой муки.

Хатч подождал, словно околдованный, вслушиваясь в звуки. Устремив взор поверх воды, понял, что ария доносится с тёмных очертаний «Гриффина», огни которого погашены. Одна-единственная красная точка выделялась на фоне корабля Найдельмана – в бинокль Малин увидел, что это капитан собственной персоной попыхивает трубкой на передней палубе.

Доктор опустил доски на место, затем снова попытался завести мотор. Тот ожил со второго щелчка, заработал гладко и чисто. Малин слегка подбавил оборотов и, повинуясь внезапному порыву, медленно направил лодку в сторону «Гриффина».

– Добрый вечер, – произнёс капитан, когда судёнышко доктора оказалось вблизи.

В ночном воздухе звуки его тихого голоса прозвучали неестественно чисто.

– Вам того же, – ответил Хатч, переводя «Плэйн Джейн» на холостые обороты. – Зуб даю, это Моцарт, но вот оперы не узнал. «Свадьба Фигаро», быть может?

Капитан покачал головой.

– «Цеффиретти Люзиньери».

– А, вот как. Из «Идоменео».

– Оно самое. Сильвия Мак-Нэя поёт замечательно, не правда ли? Любите оперу?

– Мама её обожала. Каждое воскресенье «трио» и «тутти» звучали у нас дома, по радио. Ну, а я научился ценить её лишь в последние пять лет – или около того.

Они немного помолчали.

– Не прочь подняться на борт? – неожиданно спросил Найдельман.

Хатч привязал «Плэйн Джейн» к поручням, выключил мотор и запрыгнул на «Гриффин». Капитан пришёл на помощь – подал руку. Найдельман в очередной раз затянулся, и его лицо на миг озарилось красноватым светом, что подчеркнуло впадины щёк и глаз. Лунный свет, отразившись от золота на фуражке, подмигнул драгоценным металлом.

Они тихо постояли у поручня, вслушиваясь в финальные, умирающие нотки арии. Когда та завершилась и начался речитатив, Найдельман глубоко вдохнул, затем выбил остатки табака о борт судна.

– Почему вы так ни разу и не посоветовали мне бросить курить? – спросил он. – Каждый из тех докторов, что я знал, пытался заставить меня бросить – все, кроме вас.

Хатч некоторое время обдумывал, как лучше ответить.

– Мне показалось, я лишь зря потрачу дыхание.

Найдельман испустил мягкий смешок.

– Значит, вы достаточно хорошо меня знаете. Спустимся, может быть – пропустим по стаканчику портвейна?

Малин бросил на капитана удивлённый взгляд. Как раз сегодня вечером, на камбузе «Цербера», он слышал, что никого никогда не приглашают в каюты «Гриффина» – и что, фактически, никто даже не в курсе, как они выглядят. Капитан, пусть представительный и дружелюбный со своей командой, всегда удерживал дистанцию.

– Похоже, мне повезло, что я не стал читать нравоучений, правда? – ответил Хатч. – Спасибо, с удовольствием.

Он проследовал за Найдельманом в рулевую рубку, затем вниз по ступенькам и в невысокий дверной проём. Очередные пол-пролёта металлических ступеней, новая дверь – и Хатч оказался в большой каюте с низким потолком. Доктор с любопытством осмотрелся. Переборки роскошно отделаны красным деревом, с резьбой в георгианском стиле и инкрустированы перламутром. Изящное цветное стекло в каждом иллюминаторе, кожаные диванчики выстроились вдоль стен. В противоположном конце комнаты потрескивал небольшой камин, заполняя каюту теплом и источая еле уловимый аромат берёзы. С обеих сторон от камина стояли книжные шкафы со стеклянными дверцами – Малин отметил кожаные переплёты и поблёскивание золотых литер. Он придвинулся ближе, чтобы глянуть на заголовки – «Путешествия» Хаклуйта, древнее издание «Принципов» Ньютона. То здесь, то там – бесценные иллюстрированные манускрипты и прочие инкунабулы выставлены обложками наружу – Хатч распознал экземпляр «Les Trus Riches Heures du Duc de Berry». Одна из полок отведена под первые издания ранних текстов о пиратах: «Batchelor's Delight» Лионеля Вэйфера, «Буканьеры Америки» Александра Эскмелиона и «Всеобщая история грабежей и убийств, совершённых самыми знаменитыми пиратами» Чарльза Джонсона. Собрание книг само по себе, должно быть, обошлось в целое состояние. Малину пришло на ум, нет ли здесь трофеев от предыдущих операций.

Рядом с одним из шкафов, в позолоченной раме, висел морской пейзаж. Доктор шагнул ближе, чтобы рассмотреть получше. И затем резко выдохнул:

– Господи! – воскликнул он. – Это же Тёрнер, правильно?

– Набросок его картины, «Шквал у Бичи-Хэд» 1874-го.

– Того самого, что хранится в музее Тэйт? – спросил Хатч. – Когда я несколько лет назад был в Лондоне, несколько раз пытался сделать этот набросок.

– Вы – художник? – удивился Найдельман.

– Дилетант. Акварели, в основном.

Хатч отступил на шаг и ещё раз осмотрелся. Остальные рисунки, развешанные на стенах, оказались вовсе даже не картинами, а точными гравюрами образцов флоры: тяжеловесные цветы, странные травы, экзотические растения.

Найдельман приблизился к небольшой, покрытой сукном выемке, на которой стояли хрустальные графины и фужеры. Сдвинув два стакана с мёртвого якоря на ткани, наполнил каждый портвейном, на два пальца.

– Гравюры, – заметил он, проследив за взглядом доктора, – сделаны сэром Джозефом Бэнксом, ботаником. Он сопровождал капитана Кука в его первом кругосветном путешествии. Эти образцы растений он собрал в заливе Ботаники, вскоре после того, как они открыли Австралию. Ну, вы же знаете, они столкнулись с невероятным количеством растений – потому-то Бэнкс и дал заливу такое название.