Росомаха преследовала его не торопясь, как и поступала с обычной своей добычей — оленями и лосями, загоняя до полного упадка сил, чтобы почти без сопротивления добить обессиленное животное. Первые трое суток Сандерс слышал в морозной тишине жалобный плач росомахи — характерный звук, издаваемый ею при преследовании. Будто она жаловалась, что, вот, мол: лапы короткие, шуба тяжелая, а есть очень хочется, но добыча никак не сдается. От жалобных звуков Сандерса едва слеза не прошибала. Так бы взял, да и зарезался, лишь бы облегчить жизнь несчастному созданию. Однако последние сутки росомаха ревела все яростнее — обычно она загоняла оленей за сутки — двое, а тут уже четвертые заканчиваются. Досада и злость прорывались в ее голосе все чаще и, попадая на участки, где ветер смел снег, росомаха переходила на тяжелый бег. Это были самые опасные моменты — стоило подпустить ее слишком близко и пришлось бы схватиться в рукопашную, а из оружия у Сандерса был только охотничий нож.

На краю леса росомаха остановилась — впереди был длинный подъем, начинались предгорья, чужая территория. Здесь уже царствовали снежные барсы, и лишь боязнь упустить добычу могла заставить росомаху подняться в горы. Заметив ее нерешительность, Сандерс тоже остановился и присел на корточки — зверь устал, но был еще опасен, а его задача была измотать хищника до изнеможения. Так они и поднимались: Сандерс впереди примерно на полмили, росомаха позади. Она уже не ревела и не плакала, а только изредка поскуливала, то ли от голода, то ли от досады. Наконец под вечер она сдалась — легла на землю, и Сандерс различив, как мелькает ее красный язык, слизывая снег, понял, что победил.

Он прошел еще футов двести, разжег костер и впервые подкрепился кофе и сушеным мясом, купленным у местных охотников. Он имел на это право — зверя он измотал в равных условиях, а теперь предстояло исполнить то, ради чего он все и затеял: зафиксировать свою победу. Это уже для истории. Для его собственной истории. Может он еще сподобится завести семью и лет, эдак, через неизвестно сколько, будет рассказывать детям, а может и внукам, каким он был в молодости. А какой же охотничий рассказ без доказательства? Так, байка.

Росомаха заковыляла к лесу. Сандерс снял котелок с огня и, торопясь и обжигаясь, выпил кофе — следовало поспешить, так как далеко отпускать зверя было нельзя: он мог сделать петлю и напасть на преследователя…

К полудню они уже провели три раунда, как называл короткие схватки Сандерс: он преследовал зверя по глубокому снегу, а на открытых участках догонял, скидывал лыжи и бросался на росомаху в самоубийственной атаке. Самоубийственной для любого, но не для него — каждый отпуск он проверял себя на выносливость, скорость реакции, силу, находчивость и благоприобретенные качества еще ни разу его не подводили. В первый раз зверь был слишком свеж, и Сандерс едва вывернулся из-под тяжелого тела, откатился в сторону и отскочил на безопасное расстояние. Комбинезон на груди был порван, на лице осталась глубокая царапина — росомаха зацепила-таки длинным когтем. Рыча и припадая к земле, она пошла на него, сверкая налитыми кровью глазками, но Сандерс, не подпуская ее слишком близко, кружил вокруг, делал короткие встречные броски, отскакивая назад, как только зверь поджимал лапы.

Три раунда — это было все, на что росомахе хватило сил. Теперь она даже не оборачивалась, только коротко оглядывалась и показывала зубы в тщетной попытке отпугнуть назойливого преследователя. Пора было заканчивать — сколько можно мучить животное.

Сандерс увидел впереди ровную, почти бесснежную поверхность и прибавил шагу, обходя росомаху сбоку. Она почти не обратила на него внимания, продолжая двигаться по прямой, как потерявший управление кибер. Он забежал вперед и заступил зверю дорогу. Росомаха села, упираясь в снег мощными лапами с когтями, длиной в два человеческих пальца. Из раскрытой пасти свисал красный язык, с морды капала пена.

Сандерс не торопясь снял рюкзак, развязал тесемки и стал выгружать оборудование — трофей не должен быть испорчен. Закончив, он вытащил нож и откинул капюшон комбинезона. Холодный воздух освежил разгоряченное лицо, ресницы мгновенно покрылись инеем.

Скинув перчатки, Сандерс решительным шагом двинулся на росомаху.

Зверь понял, что пришел момент истины: лапы его поджались, густая бурая шерсть на загривке встала дыбом. Склонившись к земле, хищник выбирал момент для нападения, сторожа каждое движение человека. Зверь был измотан, обескуражен, но не сломлен, и Сандерс прекрасно это осознавал. Он имитировал резкий выпад, нога поскользнулась на корке снежного наста и он нелепо взмахнул руками, в который раз кляня себя за пижонство: вроде и выпендриваться не перед кем, а все равно тянет изобразить из себя супермена. Впрочем, такое он позволял себе только вдали от неусыпного ока «конторы». Однако сегодня необоснованный риск мог сыграть плохую шутку — он даже не изучил как следует предполагаемую добычу. Так, послушал трапперов в фактории, посидел в баре, краем уха выуживая нужные подробности, вот и все…

Зверь будто ждал этой ошибки: мгновенно распрямились лапы, бросая в воздух мощное тело, и росомаха взвилась в прыжке, стремительно преодолевая разделявшие противников ярды. Сандерс успел лишь отклониться в сторону, пропуская мимо удар когтей и два тела, свившись в яростной схватке, покатились по снегу.

Харис Ахметзянов, помешал в котле ложкой на длинной ручке, зачерпнул похлебку и, подув на дымящуюся жидкость, осторожно попробовал. Почмокав губами, он одобрительно кивнул.

— Эй, гяур! Похлебка поспела, — Харис подхватил котел двумя байковыми прихватками и снял с очага.

— Какая похлебка может быть из этой козы? — проворчал Игнат Семеряков, продолжая срезать длинные полоски мяса с кабаньей ноги, — говорил: давай кабанчика приготовим, так нет, кабанчик, видите ли, нечистый зверь! Косулю ему подавай… У-у, басурман!

— Давай, давай, — поторопил его Харис, расставляя на струганном столе миски, — потом ругаться будешь.

Игнат отложил в сторону нож, прошел в сени к рукомойнику, вымыл руки и вернулся в избу. Харис тем временем нарезал хлеб и огромным черпаком разлил по мискам похлебку. Запах был такой, что Игнат покрутил головой.