Новые пути научной работы начинались с попыток отыскать связьмежду отдельными минералами, обломками мертвого камня, выяснить, как, где, при каких условиях они образовались, всегда ли они были такими, какими предстают нашему взору теперь, и чем они, оставшись в природных условиях, со временем станут.

В попытках раскрыть их историю отчеканивался новый девиз исследователя: взяв минерал, не забывать, что это лишь отдельный «моментальный» снимок, лишь одно звено могучих и разнообразных процессов преобразования веществ земного шара. При таком подходе к камню способны ожить и старые схемы скучной, казалось, минералогии.

Но если так, если минерал есть только этап в длинном природном процессе, то не естественно ли взять за единицу исследований не минерал, а те его составные части, те не изменяемые в наших обычных представлениях простые тела, которые мы называем элементами?

Так формулировалась В. И. Вернадским и А. Е. Ферсманом общая задача молодой науки — геохимии. К накопленному долгим научным трудом описательному материалу геологии молодая геохимия решила приложить новую мерку. Этой меркой должно было послужить изумительное творение менделеевского гения — Периодическая система химических элементов.

В. И Вернадский и А. Е. Ферсман начали выполнение этой большой программы в предреволюционные годы, но по-настоящему расцвело их научное творчество в годы великих пятилеток, в тесной связи с той титанической борьбой за развитие производительных сил родной страны, которую предпринял освобожденный народ.

«И в то время, как революция в тяжелых условиях разрухи, оккупации, контрреволюции и блокады сметала с корнями старые формы хозяйства и быта, уничтожала чиновничество и крепостной помещичий уклад, беспощадно уничтожала все, что было связано с мертвящим царским режимом, — писал Ферсман незадолго перед Великой Отечественной войной, возвращаясь мыслью к благодетельному перелому, происшедшему в Октябре 1917 года не только в жизни миллионов своих соотечественников, но и в судьбах мира, — исключительная бережность была проявлена к старой науке, к ее специалистам, крупным ученым, к ее рассаднику научной мысли, несмотря на их подчас еще дореволюционный наряд и в ряде случаев дореволюционные идеи. Новое, советское естествознание выросло не на развалинах и не из пепла произошло, а на умелом и заботливом выращивании лучших традиций, на выдвижении крупных научных сил даже в тех случаях, когда они отрицательно относились в первые годы к советской власти. Наука выросла на продуманной заботе обо всем, что обещало претворить прошлое в новое, сильное и свободное течение мыслей».

Ферсман говорил здесь и о себе. Он был одним из тех ученых, пришедших к нам из дореволюционной поры, которые не сразу почувствовали и оценили творческий гений революции. Но именно тогда, когда это произошло, он смог от чистого сердца, со всей искренностью много пережившей души написать:

«Нет ничего более заманчивого в научной работе, как именно этот творческий подход к изучению окружающей природы — не фотографировать и сухо описывать страну, не просто систематизировать и классифицировать ее богатства, а изучать ее в целом для того, чтобы овладеть ею, для того, чтобы подчинить своей воле, чтобы смелой, новой, передовой творческой мыслью и делом превращать все элементы и силы природы в величайшие достижения культуры и промышленности. Разве в области науки и жизни есть более высокая цель, чем эта задача? Разве работать над этой проблемой не величайшее счастье ученого наших дней?»

Сложным и трудным путем пришел Ферсман к этому счастью.

Александр Евгеньевич Ферсман родился 27 октября (8 ноября) 1883 года в Санкт-Петербурге.

Его отец, Евгений Александрович, архитектор, участник Турецкой кампании 1877 года, решил сохранить свой военный мундир и по окончании войны Ослабевшее зрение не позволило ему вернуться к тонким линиям строительных чертежей.

Однако в доме поддерживалась необычная для военной среды того времени обстановка, в которой вольно дышалось и мысли и искусству.

Самые ранние детские впечатления Саши Ферсмана связаны со звуками рояля, которые каждый вечер провожали его ко сну. Мать Александра Евгеньевича [1] , талантливая пианистка и художница, делила свои досуги между музыкой и живописью.

Летом семья переселялась к дяде Александра Евгеньевича — химику по специальности, снимавшему в Крыму, недалеко от Симферополя, на берегу реки Салгир, заброшенный дом.

Некогда аккуратно подстригавшийся и расчищаемый сад постепенно разросся. Тонкие ветви абрикосов тянулись прямо в окна. А там, где сад обрывался, открывался далекий вид на сухую, каменистую землю и выжженные солнцем скалы северного Крыма.

Детский мирок кончался чуть дальше сада — у табачного поля. У речки, лениво журчащей среди камней, прятались черепахи. Зеленые ящерицы — живые игрушечные драконы — на свист выбегали из расселин. Изредка проползали ужи.

Саша принадлежал к числу тех детей, которые никогда не довольствуются простым подкидыванием мяча. В играх они ищут состязания. Они не умеют просто гулять: им уже хочется быть следопытами, исследователями, охотниками. А у Саши был свой предмет поисков и самозабвенной охоты: камни!

Если действовать осторожно, чтобы не сломать главную драгоценность —. перочинный нож, можно было, даже не уходя далеко от дачи, с успехом выковыривать из песчаника шестигранные пирамидки горного хрусталя. Эти кристаллики сидели на стенках тонких извилистых кварцевых жилок, пронизывающих пятнистую породу и убегавших — (куда? Под одной из грузных каменных глыб, наверное, существовал вход в пещеру, стены которой усеяны сверкающими самоцветами. Где ты, лампа Аладдина, открывающая путь к сокровищам подземного мира?!.