Высказанная мною догадка явилась для нее таким же потрясением, какое чуть раньше испытал я сам. Лицо у нее посерело, глаза внезапно наполнились слезами. Она всхлипнула, поднесла ладонь к губам… Потом вдруг рванулась мимо меня, за перегородку, стремглав пробежала через общую спальню. А добежав до дальней стены, закрыла лицо руками, и ее плечи затряслись от рыданий.

Мы провели беспокойную ночь, а утром отправились, как и предполагали ранее, в город.

Нас сопровождали трое марсиан: Эдвина, поскольку мы по-прежнему не могли обойтись без переводчика, и два надсмотрщика-марсианина, небрежно помахивающие электрическими бичами. Никому из марсиан мы и словом не обмолвились о вечернем разговоре; для всех наша цель не изменилась — мы намеревались посетить ячейки заговорщиков в самом городе.

На деле же меня более всего занимали мои собственные мысли, а Амелия, как я понимал, мучилась в тисках противоречивых чувств. В поезде, мерно движущемся в сторону города, мы оба хранили молчание, и это не прошло незамеченным: обычно мы были куда разговорчивее. Время от времени Эдвина показывала за окном какие-то достопримечательности, но, что до меня, я не ощущал к ним ни малейшего интереса.

Прежде чем мы покинули лагерь для рабов, я ухитрился переброситься с Амелией еще десятком фраз наедине.

— Мы должны вернуться на Землю, — твердо сказал я. — Если эти чудовища высадятся там, невозможно себе и представить, какие беды они причинят.

— Но по силам ли нам остановить их?

— Значит, ты согласна, что нам так или иначе необходимо попасть на Землю?

— Да, конечно. Но как?

— Если они полетят в снарядах, — принялся рассуждать я, — мы должны тайком пробраться на борт. Путешествие не займет более суток, в крайнем случае более двух, — столько-то мы продержимся. А попав на Землю, обратимся к властям и предупредим их.

Для импровизированного плана этот был достаточно хорош, и Амелия в принципе не возражала против него. Ее душу терзали сомнения совсем другого рода.

— Эдуард, я просто не вправе покинуть этих людей именно сейчас. Я подбила их на выступление, а теперь возьму и брошу в критическую минуту…

— Могу оставить тебя с ними.

Мои слова прозвучали подчеркнуто холодно.

— Нет, нет! — Она взяла меня за руку. — Я по-прежнему верна Земле. Здесь я лишь ответственна за то, что сама же и начала.

— Так вот в чем соль твоих сомнений! — взорвался я. — Ты дала толчок революционным событиям. Ты всколыхнула народ. Но это его борьба за свободу, а не твоя. В любом случае ты не в состоянии руководить восстанием одна — его ведут представители инопланетной расы, которых ты едва понимаешь, и говорят они на языке, которым ты не владеешь. Если они готовятся к выступлению, а ты до сих пор не видела даже основных приготовлений, значит, твоя роль свелась, в сущности, к чисто номинальной.

— Да, наверное, ты прав…

Однако и сегодня, в поезде, она была погружена в раздумье, и я понимал, что не должен торопить ее — она придет к правильному выводу сама.

Два надсмотрщика-марсианина с гордостью указали нам на одну из промышленных зон, раскинувшихся за окнами поезда. В зоне, по-видимому, почти никто не работал, ни над одной из труб не поднимался дым. Вокруг стояло несколько боевых машин, суетились бесчисленные многоногие экипажи. Эдвина пояснила, что именно в этой зоне были совершены первые акты саботажа. И со стороны чудовищ не последовало никаких репрессивных мер: различные происшествия выглядели цепочкой не связанных друг с другом случайностей.

Что касается меня, то, повторяю, мною владели совсем иные мысли, и я обдумывал их с самых разных сторон. Восстание, значившее так много для Амелии, меня занимало лишь постольку-поскольку: его задумывали и начинали без меня. Не услышь я о том, что чудовища замышляют переселение с Марса, я наверняка тоже ввязался бы в заговор, боролся бы на стороне восставших, а может, и рисковал бы ради них своей жизнью. Но за все недели и месяцы, проведенные на Марсе, меня ни на мгновение не покидала внутренняя боль, чувство оторванности от Земли, тоска по дому. Мне отчаянно хотелось вернуться в привычный с детства мир, в ту его часть, которую я считал своей родиной.

Мне недоставало Лондона — со всем его многолюдьем, шумами и грубыми запахами, и я истосковался по виду зелени. Ничего нет на свете краше английского сельского пейзажа весной; и если раньше я принимал его за нечто само собой разумеющееся, то заведомо больше такой ошибки не повторю. Здесь вокруг меня лежал мир враждебных красок — серых городов, рыжей почвы, багровой растительности. Найдись на всем Марсе хотя бы один старый дуб, один кочковатый луг, одна речная долина в диких цветах, — и я в конце концов мог бы привыкнуть к здешней жизни, но ведь ничего этого не было и в помине! И тот факт, что чудовища располагают средствами добраться до Земли, значил для меня бесконечно много: передо мной раскрывалась дорога домой.