— Проверяют мое сообщение. Ты же проверяешь меня?

— Проверяю. Только не вижу, что можно к нему добавить.

Гельвард еще с полминуты смотрел на безбрежную ширь, потом будто вспомнил о существовании Элизабет и обернулся к ней.

Ну, а что вы об этом скажете?

— О чем? Чего вы, собственно, от меня ждете?

— Скажите нам, что наше восприятие нас обманывает. Скажите, что тут нет реки.

— Это не река, — отозвалась Элизабет.

Гельвард бросил взгляд на Блейна.

— Ну вот, ты слышал. Нам это только мерещится.

Элизабет закрыла глаза и отвернулась. Выносить столь чудовищное несовпадение реальностей было выше ее сил.

От ветра ее знобило, она стянула с лошади попону и, закутавшись, отошла за дюны. Мужчины сразу же забыли о своей спутнице, Гельвард вытащил какой-то другой инструмент. Он считывал показания вслух, голос его на ветру звенел пронзительно и тоскливо.

Они работали мучительно медленно, кропотливо проверяя друг друга. Через час Блейн упаковал свою часть снаряжения, сел в седло и поскакал по берегу в северном направлении. Гельвард остался долго смотрел вслед компаньону, и сама его поза, как показалось Элизабет, выражала глубокое, неутешное одиночество и отчаяние.

Она истолковала это как крошечную трещинку в разделявшем их барьере. Закутавшись в попону еще плотнее, Элизабет спустилась по дюнам к кромке прибоя и спросила:

— Вы хоть знаете, где находитесь?

Он даже не повернул головы.

— Нет, не знаем. И никогда не узнаем.

— В Португалии. Эта страна называется Португалией. Она в Европе.

Элизабет передвинулась так, чтобы заглянуть ему в лицо. Секунду-другую он смотрел на нее в упор, но без всякого выражения. Потом безмолвно покачал головой и прошел мимо женщины к своей лошади. Барьер был непреодолимым.

Элизабет оставалось лишь последовать его примеру и сесть в седло. Она пустила лошадь шагом — сначала вдоль берега, затем вкось от воды, в сторону базового лагеря. Несколько минут — и тревожная синева Атлантики пропала из виду.

Гроза бушевала всю ночь, и всю ночь никто из нас не сомкнул глаз. Наш лагерь был расположен в полумиле от моста, и рев обрушивающихся на берег волн, приглушенный завываниями ветра, достигал нас как монотонный гул. Но нам, особенно в мгновения затишья, мерещилось, что мы слышим треск и стон дерева, крошащегося в щепу.

К утру ветер утих, и мы наконец-то заснули. Правда, ненадолго — кухня задымила, как обычно, с рассветом, и нас позвали на завтрак. За едой все молчали: темя для разговоров могла быть только одна и ее лучшее было не трогать.

Затем мы отправились к мосту. И не прошли и пятидесяти ярдов, как кто-то показал на кусок дерева, выброшенный волнами на берег. Мрачное и, как выяснилось вскоре, справедливое знамение: от моста не осталось ничего, кроме первых четырех свай, вбитых в относительно твердый грунт у самых дюн.

Я взглянул на Леру на эту смену он был здесь старшим.

— Понадобятся бревна, много бревен, — заявил он. — Меновщик Норрис, возьмите тридцать человек на валку леса.

Меня разбирало любопытство, что-то ответит Норрис: из всех гильдиеров, занятых на строительстве, он был самым нерадивым и поначалу то и дело донимал нас пространными нудными жалобами. Но сегодня он и не думал противиться — видно, детская болезнь бунтарства канула в прошлое. Он просто кивнул Леру, отобрал себе помощников, и они вернулись в лагерь за пилами.

— Значит, начнем все сначала? — обратился я к Леру.

— Конечно.

— А новый мост выдержит?

— Если построить его должным образом, надеюсь, выдержит.

Покинув меня, он занялся организацией работ по расчистке стройплощадки.

Гроза миновала, но огромные и злые волны позади нас все чаще с шумом обрушивались на берег реки.

Мы трудились весь день, не покладая рук. К вечеру площадка была расчищена, а Норрис со своей бригадой приволокли на берег четырнадцать толстых бревен. Теперь мы действительно могли наутро начать все сначала.

Но я не стал дожидаться утра и разыскал Леру. Он сидел в палатке один, перебирая листочки с набросками моста, хотя мысли его, по-моему, витали где-то далеко.

Встречи со мной не доставляли ему удовольствия, однако мы с ним здесь были старшими по рангу, и, помимо того, он понимал, что я не стану докучать ему без причины. Мы достигли примерно одинакового возраста: специфика моей работы на севере привела к тому, что я прожил множество никем не считанных, но субъективно долгих лет. Нам обоим было не слишком приятно сознавать, что он отец моей бывшей жены, и все же мы теперь стали ровесниками. Впрочем, ни один из нас не позволял себе прямо говорить об этом. Сама Виктория с тех давних дней, когда мы были женаты, постарела всего-то миль на двести, и пропасть между нами достигла такой ширины, что воспоминания о близости казались игрой воображения.