Шрифт:
Оба завопили, Ежи — громче, он требовал, чтобы Мариуш нажал курок; Хоффманн взмахнул руками, шагнул вперед.
— Отойдите!
— Он из полиции!
— Я разберусь!
— Нет!
Хоффманн кинулся к ним, но ему было не успеть; тот, к чьей голове прижался металл, понял это, задрожал, его лицо исказилось.
— Я из полиции, черт, убери его!
Ежи заговорил немного тише и почти спокойно велел Мариушу встать blizej— поближе, но z drugiej strony— с другой стороны; все-таки лучше будет стрелять в другой висок.
Он все еще валялся в кровати. В такие утра тело отказывалось повиноваться, и мир был где-то далеко.
Эрик Вильсон вдохнул влажный воздух.
В открытое окно в номер струилось раннее утро Южной Джорджии, еще прохладное, но скоро станет жарко, еще жарче, чем вчера. Вильсон попробовал следить взглядом за большим потолочным вентилятором, крутившим лопастями у него над головой, но бросил — глаза заслезились. Ему удалось поспать всего час. Этой ночью они говорили четыре раза, и с каждым разом голос Паулы звучал все затравленнее — голос, в котором было что-то незнакомое, нервное, растерянность, граничащая с паникой.
Знакомые звуки с полигона Федерального центра доносились уже давно. Значит, уже больше семи утра, стало быть, в Швеции уже вторая половина дня и они скоро закончат.
Он устроился в кровати, подсунув подушку под спину. Так можно смотреть в окно, за которым давно уже наступил день. Асфальтовая площадка, где Секретная служба вчера эскортировала и спасала президента, была, конечно, пустой — только эхо выстрелов словно еще звучало; а вот метров через двести, на другой учебной площадке, бодрячки из Пограничного патруля в форме, похожей на военную, бежали к бело-зеленому вертолету, приземлившемуся неподалеку. Вильсон насчитал восемь человек; пограничники забрались в вертолет и исчезли в небе.
Вильсон вылез из постели и принял холодный душ. Это почти помогло — ночь вспомнилась отчетливее. Телефонный разговор, страх.
Брось все и уходи.
Сам знаешь — не получится.
Ты рискуешь. Тебе светит срок от десяти до четырнадцати лет.
Эрик, если я сейчас откажусь участвовать в сделке, если пойду на попятный, если сделаю это без правдоподобного объяснения… мне придется рискнуть гораздо большим. Жизнью.
Эрик Вильсон отвечал на каждый звонок, так и эдак пытаясь втолковать, что ни доставка, ни продажа без его, Вильсона, поддержки не состоится. Безуспешно. Покупатель, продавец и «верблюды» уже в Стокгольме.
Прерывать игру поздно.
Вильсон успеет торопливо позавтракать — черничные оладьи, бекон, светлый ноздреватый хлеб. Чашка черного кофе, «Нью-Йорк таймс». Вильсон всегда садился за один и тот же столик в тихом уголке большого зала. Утро должно принадлежать только ему.
Он никогда не встречал таких, как Паула. Никто не внедрялся в организацию настолько глубоко, никто не обладал таким острым умом, не был таким собранным, хладнокровным; Вильсон работал с пятью агентами, и Паула был лучше их всех вместе взятых. Слишком хорош, чтобы быть уголовником.
Еще чашка черного кофе. Вильсон заторопился к себе в номер — он уже опаздывал.
За открытым окном жужжал высоко в небе бело-зеленый вертолет; трое в пограничной форме болтались на свисавшем оттуда тросе. Соблюдая дистанцию в несколько метров, они спускались вниз, в опасный «приграничный район» возле мексиканской границы — еще одно учебное задание; здесь кто-нибудь всегда выполняет очередное учебное задание. Вильсон уже почти неделю жил здесь, на военной базе на востоке США. Впереди — еще две недели занятий для приехавших сюда со всей Европы полицейских: получение информации, инфильтрация, защита свидетелей.
Вильсон закрыл окно — уборщицы не любили, когда окна оставляли открытыми, это было как-то связано с новой системой кондиционирования в служебной гостинице, система выходила из строя, если каждый начинал проветривать номер, когда ему вздумается. Вильсон надел рубашку, увидел в зеркале высокого светловолосого мужчину средних лет, которому предстояло провести день на школьной скамье, в компании однокашников — полицейских из четырех американских штатов.
Он еще постоял. Три минуты девятого. Наверное, уже закончили.
Мобильный телефон, связывающий его с Паулой, лежал на столе справа. Как и со всех прочих, с него можно было позвонить только на один-единственный номер, он был запрограммирован на один-единственный номер.
Эрик даже не успел задать вопрос.
— Все провалилось к черту.
Свен Сундквист так и не научился любить длинный, темный и иногда пыльный коридор следственного отдела. Всю свою сознательную жизнь Свен проработал в управлении городской полиции Стокгольма, сидя в кабинете в конце коридора, рядом с почтовыми ящиками и торговым автоматом, и расследуя все упомянутые в уголовном кодексе преступления. Проходя в тот день через пыльную темноту, он вдруг остановился у открытого кабинета шефа.