Тотчас заговорили о Россини. Он недавно гастролировал в Вене и всех очаровал: гениальный композитор, дирижер, пианист, певец - у него чудесный голос!
– и вдобавок такой милый, любезный человек.

– На вечере у Меттерниха он экспромтом написал в альбомы гостям шестьдесят музыкальных вариаций на одну тему.

– В Лондоне его осыпали золотом.

– У нас тоже.

– Знаете ли вы, что он «Отелло» написал в двадцать дней?

– So sieht es aus{32}, - улыбаясь, сказал Разумовский. Дамы засыпали его упреками.

– Беру назад, я сам очень его люблю. А вы знаете, в Риме «Отелло» кончается примирением мавра с Дездемоной. Они поют любовный дуэт... Впрочем, Россини не виноват: так требует публика... Зато поют итальянцы восхитительно.

– Сегодня в симфонии вы тоже услышите замечательную певицу, Генриетту Зонтаг, -сказала хозяйка.
– Пожалуйста, не влюбитесь... Двадцать лет, огромный талант и красавица, -с легким вздохом добавила она.

– Как? В симфонии певицу?

– Разве вы не знаете? Девятая симфония объявлена с хором и солистами. Это, очевидно, его нововведение.

Разговор перешел на Бетховена. Андрей Кириллович с тревожным любопытством расспрашивал венцев о своем старом друге, которого давно потерял из виду. Сведения были неутешительные. По общему отзыву, Бетховен опустился, окончательно оглох, стал совершенно невозможным человеком и вдобавок много пил. Некоторые говорили даже, что он спился. Очень плохи были и его денежные дела. Оживление сразу соскочило с Разумовского. Резануло князя и то, что Бетховена, который был гораздо его моложе, все называли стариком.

– Вы знаете, он чуть было нас не покинул, - сказал хозяин.
– Недавно вдруг заявил, что уезжает совсем из Вены. Тогда друзья расчувствовались и подали ему письменную просьбу, чтобы он не уезжал...

– В самом деле, было бы стыдно и досадно, если б Вена потеряла такого человека.

– Будем говорить правду: он весь в прошлом и совершенно выжил из ума.

– Все-таки надо было оказать поддержку старику.

– Я не нахожу, - решительно сказала полная круглолицая дама.
– Я проезжала недавно мимо кафе Мариагюльф, вижу, он сидит на террасе и пьет!.. Если у него есть деньги на вино, то пусть не устраивает в свою пользу концертов и не просит подачек!

– Сурово, но верно...

– Среди них бедняков очень много. Было бы прекрасно, если б мы могли помогать всем, но это немыслимо. Надо оказывать денежную помощь только в случае крайней нужды.

– Да, но что считать крайней нуждой, Мицци? Бетховен, бесспорно, нуждается.

– Нуждается в вине.

– Может быть, вино полезно ему для вдохновения, - весело сказал один из молодых гостей.

– Ах, оставьте, это говорят все пьяницы... Я уверена, Россини пишет без всякого вина.

– Не знаю, как Россини, но я по себе знаю: как только я выпью, я сочиняю восхитительные стихи. Не верите? Как вам угодно.

Гости смеялись. Разумовский становился все мрачнее. Он знал, что в обществе ценили Бетховена, но не могли настоящим образом уважать музыканта, который по бедности устраивал концерты в свою пользу. Андрей Кириллович и за собой знал эту психологию богатого человека, но в других она чрезвычайно его раздражала.

Хозяин дома мягко защищал Бетховена от нападок круглолицей дамы. Он напомнил, что сам Россини чрезвычайно высоко ставит старика и плакал, как ребенок, слушая его музыку. В бытность свою в Вене он первый сделал Бетховену визит.

– И говорят, ваш Бетховен принял его Бог знает как! Посоветовал ему написать еще несколько «Севильских цирюльников».

– Это было бы не так плохо.

– Да, но какой грубый человек!

– Да кто вам сказал, что он был груб с Россини? Это неверно.

– Мне говорили... Он и визита ему не отдал.

– Если не отдал, то потому, что нелюдим.

– Очень хорошо! Что должны о нас подумать иностранцы! А между тем я сама слышала, как Россини просил князя Меттерниха: нельзя ли сделать что-либо для Бетховена?

– Подумайте, о ком вы говорите, Мицци, - строго сказала мать хозяйки дома.
– Вспомните, что Бетховен глух! Во сне такое увидеть страшно.

Полнолицая дама замолчала. Разумовский смотрел на нее с ненавистью.

– Это как если бы вы стали немой, Мицци, - весело сказала хозяйка.
– Представьте себе: при вас мы рассказывали бы все венские сплетни, а вы от себя ничего не могли бы добавить.

Дама засмеялась, за ней и другие гости.

– Это было бы гораздо хуже, чем глухота Бетховена!