Ален прав, подумала Надя, борясь с тошнотой. Целый день она дергалась и нервничала в палате, жалея себя, проклиная его тираническое упрямство и считая, что не может не присутствовать на выступлении Эльвиры.

Сказать по правде, ей это было нужно самой. С тех пор как они с Фредом развелись, она старалась быть идеальной матерью, идеальной журналисткой, идеальной современной женщиной.

Но пациенткой она оказалась далеко не идеальной, и страх в глазах дочери показал ей лучше всяких слов, как безрассудно она себя вела.

— Похоже, док, вы нашли себе еще одну пациентку! — крикнул кто-то, когда он нес Надю через просторный холл.

— Уж посимпатичней Эдды, — добавил другой. — И ножки отличные.

Кто-то распахнул перед ним дверь, и он вынес Надю к помятому драндулету.

— Открой дверцу, Элли, — приказал он, переводя дыхание.

С величайшей осторожностью доктор усадил Надю на переднее сиденье. Она попыталась поймать его взгляд, чтобы поблагодарить, но свирепое выражение лица Алена заставило ее прикусить язык.

Пусть Надя была не права, но она же извинилась, и нечего этому доктору обращаться с ней как с девочкой.

— Я не такая уж беспомощная, — бросила она, когда Ален наклонился и закрепил ремень безопасности.

Он проворчал что-то нечленораздельное, но смысл был ясен: «Сиди и молчи. Ты уже достала меня».

— Очисти себе место от барахла, — кинул он Элли, пытавшейся устроиться на заднем сиденье. — И пристегнись ремнем. Мне уже хватает упрямых женщин.

Надя услышала хихиканье Элли. Потом захлопнулась дверца с чрезмерным, по мнению Нади, шумом. Ей нестерпимо захотелось отстегнуть этот дурацкий ремень, распахнуть дверцу, забрать дочку, явно наслаждавшуюся грубостью доктора, и поехать на своей собственной машине.

Тупица, тупица, твердила она себе. Ведь вроде бы неглупая женщина, а тут вдруг… Посчитала себя умнее специалиста.

Последний раз она совершила такую глупость, когда бросила хорошо оплачиваемую работу в крупной телесети и ухнула все свои сбережения в почти похороненную газету, продала дом, который Элли считала родным, и перебралась вместе с ней в дикий орегонский угол, чтобы начать новую жизнь.

— Может, покажете дорогу?

— Сейчас направо. Мы ведь живем над типографией, разве вы не знаете?

— В крошечной квартирке с одной ванной, — подала голос Элли. — Такой противной…

— Эльвира! — возмутилась Надя и тут же пожалела об этом, едва не выплеснув суп, который через силу съела в больнице.

— Противной, — упрямо пробормотала дочь. — Ненавижу ее.

Остаток пути прошел в молчании, и Надя была благодарна за это. Ее занимало только одно — поспать бы.

— А вон Джон! — воскликнула Элли. — Курит украдкой. — Она хихикнула. — Вообще-то он пытается бросить. Никто не должен знать, что он покуривает. Это наш с ним секрет.

— Уже не секрет. — Ален выключил двигатель и вышел из машины.

— Так и думал, что это вы, доктор, — услышала Надя голос своего заместителя Джона. — Босс с вами?

— Я привез ее.

Джон сдержал смешок.

— Мне позвонил Джон-младший из школы. Сказал, что она чуть не свалилась со сцены.

Надя зажмурилась. Завтра об этом будет говорить весь город. Вот и приобрети тут новых друзей, привлеки подписчиков.

Открылась ее дверца, и доктор Смит отстегнул ремень. Надя начала отрепетированную речь:

— Благодарю вас… Ой, подождите!

Он поднял ее с той же легкостью, с какой она брала на руки Элли, когда та была маленькой.

— Держитесь и не дергайтесь, — бросил он. — Здесь скользко, и, если я свалюсь, упадете и вы.

По узким крутым ступенькам, ругаясь про себя, Ален ухитрился поднять ее, не стукнув головой о стену. Дверь наверху оказалась не заперта и вела в типичную кухню.

— Где спальня? — спросил он, оглядываясь.

— Вы уже можете поставить меня.

— Не спорьте, только покажите.

— Послушайте, Смит…

— Зовите меня Ален, — произнес он угрожающе тихим тоном. — Налево или направо?

Она сдалась, стараясь сохранить достоинство.

— Первая дверь направо.

Он положил ее на кровать и включил свет. Крохотная комната, скорее, похожая на большой шкаф, пахла прелестно и завлекающе, как и она сама.

Напомнив себе, что он ее врач, а не любовник, Ален сосредоточился на тенях под ее глазами, а не на формах, едва прикрытых курткой.