А вы говорите — красиво…

Лева прополз пару метров и совсем выбился из сил.

Лег на спину, глядя в потолок. В зале вдруг как-то разом все стихло. Только капало что-то совсем рядом да нарастал истошный вой сирен, становясь просто невыносимым. Лева закрыл глаза и зажмурился покрепче. Так было легче.

Потом сирены кто-то выключил, но тут же совсем рядом заговорили на три голоса:

— Етыть… Вот это да. Жора, глянь, картина маслом, б…

— Ох, ты ж е… твою мать. Одни трупы, что ль? Что, совсем, что ль, никого не осталось?

— Да, б… Повеселились пацаны, на хрен.

— Тут работы на трое суток, не меньше.

— Коля!!! Коль! Да брось ты ее! Иди сюда.

— Сколько тут? Человек сорок? Будет сорок, нет?

— Б…, ох…ть. Я такого ни разу в жизни не видел. П…ц просто.

— Жор, ты их в сторону отодвигай, чтоб пройти можно было… Б…, смотреть же надо, все штаны кровью забрызгал.

— Эй, палку там притащите какую-нибудь. Ну, швабру. Сойдет, давай.

— Б…, как на катке, на хрен. Знал бы, водолазный костюм надел.

— А свидетели есть? Ты опроси его. И паспорт не забудь. Все равно теперь до утра тут париться будем.

Лева хотел было позвать на помощь, но не смог, прохрипел только что-то невразумительное. Понятное дело, никто не услышал.

Они ходили между телами, обшаривали карманы убитых. Незавидная, в общем-то, работенка. Искали документы, попутно выгребая деньги. А для чего мертвым деньги? Правильно, на хрен не нужны.

Один — мордатый, рыжий — наклонился над Левой, брезгливо, двумя пальцами, откинул полу пиджака, посмотрел кобуру, проверил внутренний карман, карманы брюк, достал золотую зажигалку, пощелкал, проверяя, работает ли. Затем выудил окровавленный кожаный бумажник, — «б…, такую вещь испоганили», — обтер его о Левину же штанину, раскрыл, достал паспорт и не глядя сунул в нагрудный карман. Чего возиться-то? Мертвым спешить некуда. А вот живым — есть. Затем мордатый вытащил из бумажника толстую «котлетину» рублей, сплошь «кать» да «пятихаток», из второго отделения еще одну, потоньше, но тоже внушительную, баксов, и, деловито свернув, спрятал в и так уже оттопыривающийся карман. Потом небрежно сунул пустой бумажник Леве под полу пиджака, посмотрел в глаза… На лице его на секунду отразилось смятение.

— Жор, — гаркнул мордатый, — тут вроде живой один.

Жора — под стать приятелю, огромный, широколицый блондин — подошел, оглядел Леву с высоты двухметрового роста, неохотно пощупал пульс.

— Ага, — кивнул. — Живой. Пока.

Оба смотрели на Леву, а Лева смотрел на них.

— Ну и х…и с тобой теперь делать? — спросил Жора Леву.

Рыжий повернулся к двери:

— Коля! Там «Скорая» не пришла еще? Ты свяжись с ними, поторопи. Скажи, тут живой один. — Он снова посмотрел на Леву, спросил приятеля: — Может, на улицу его вытащить?

— Да ну, на хрен, — отмахнулся тот. — Перепачкаемся. Фельдшеры приедут, вытащат. Им за это зарплату платят.

И пошли дальше собирать «урожай».

«Скорая» приехала только через двадцать пять минут, когда Лева уже собрался отдавать богу душу. Санитары погрузили раненого на носилки и отнесли в машину. Здесь карманы раненого досмотрели еще раз и долго материли «ментов, сволочей, гребущих все подчистую». Взрезали пиджак и рубашку, чтобы осмотреть рану и сделать необходимые уколы, попутно забрали то, что еще оставалось: часы и золотые запонки.

Ну и хрен с ними, с часами и запонками, не жалко.

На радостях, что возвращаются не пустыми, засуетились и сделали все как надо. Уколы, капельницу. Наверное, было там и снотворное, поскольку Лева тут же провалился в глубокий сон без сновидений.

Челнока доставили в приемный покой первой городской через пару минут после того, как Катя и Лемехов покинули больницу, и сразу отправили на рентген, а оттуда — на операционный стол. Рентген показал, что пуля вошла в голову на два миллиметра выше надбровной дуги, скользнула по стенке черепа, раздробив височную долю, задела мозг и вышла в районе затылка, выбив кусок кости величиной с кофейное блюдце.

Странно, что Челнока вообще сумели довезти до больницы. По идее, он должен был умереть еще по дороге. Но, видимо, всевышний сберег его для каких-то своих целей.

Операция длилась около трех часов и закончилась в семь вечера. В пять минут восьмого Челнока доставили в палату. Голова его была зафиксирована при помощи бандажа и толстого слоя бинтов. Во избежание эксцессов тело пристегнули к койке специальными ремнями, закрепив не только грудную клетку, но и руки.

Как требует инструкция, об огнестрельном ранении сообщили в органы. Прибывших из местного отделения дознавателя и двух оперов перспектива возиться с раненым, да еще и оглохшим, совсем не порадовала. Они было попытались настоять на отправке Челнока в спецбольничку областного СИЗО, но врач категорически отказал, сославшись на то, что больной совершенно не транспортабелен. Соответственно пришлось звонить в отделение и договариваться о том, чтобы выделить человека для охраны.

— Да на хрен это надо? — возмущался присланный милиционер. — Куда он денется с такой башкой?

Куда может деться только что прооперированный человек с простреленной головой, милиционер понял в десять вечера, когда в отделение заявились трое — двое обычных, как говорится, «без особых примет», а вот третий — броский. Тощий, с неприятными водянистыми глазами.

Сунув бдительному стражу порядка пять купюр достоинством по сто долларов, они отправили его покурить. Когда же милиционер вернулся, Челнок уже догонял Кроху, Пестрого, Борика и Черепаху ввиду «внезапной остановки дыхания».