Один уцелевший броненосец «Севастополь», но не вполне исправный, поставил на счастье у Белого Волка, где он, конечно, будет подвергаться минным атакам и рискует затонуть на рейде, но хотя временно будет защищен от 11 мортир.

Конечно, горестно так потерять свой флот, но если Бог нам даст отстоять крепость до выручки с суши, то я уверен, что все беспристрастные люди скажут, что без той помощи, которую дал флот, Порт-Артур был бы уже давно в руках неприятелей.

Раньше чем заводить флот на Востоке, следовало бы устроить крепость-убежище, так как не флот существует для крепости, а крепость для флота, тогда от флота и можно требовать исполнения его прямого назначения.

Это еще сознавал наш Великий Император Петр, построив крепость Кронштадт, где в офицерской караульной комнате начертаны следующие исторические слова Великого Императора: “Оборону флота и сего места хранить до последней капли крови, как наиважнейшее дело”.

Конечно, всякий флот строится, чтобы сражаться с неприятельским флотом, но чтобы он мог это исполнить, ему необходимы порта-убежища, без которых ни один флот существовать и оперировать не может.

Суда не киты.

И не знаю, где больше сраму, в том ли, что флот погиб, защищая свое убежище, т. е. часть русской земли, называемой твердыней, использовав для этого весь свой боевой материал и личный состав, или в том, что это убежище, твердыня оказалась такой ловушкой для флота, какую мы могли бы пожелать самому злейшему врагу».

Я ответил Вирену, положив на отношении его следующую резолюцию:

«Все высказанное здесь относительно малой пригодности артурской гавани я считаю верным, но не могу все-таки согласиться с тем, что наш флот имел право не выходить, а замкнуться на заклание в бассейнах, когда сами же признают эти бассейны ловушкой, что и верно. В морском бою с противником нельзя и предположить, чтобы весь флот погиб, теперь же он погибнет весь, разве “Севастополь” останется, и именно потому, что вышел из бассейна. Относительно собрания флагманов и командиров 6 августа я поставлен в известность только теперь, 26 ноября; хотя, разумеется, единогласное решение специалистов морского дела значит много, но я все-таки не согласен, что было необходимо это сделать, так как решение это есть решение полного уничтожения флота на якоре. Разумеется, средства флота помогли крепости, в этом не может быть сомнения, но эскадра-то, обезоружившись по собственной воле, что сделала? Обратилась в суда, обреченные на полную пассивность, а команда из матросов в сухопутных солдат; теперь уже возврата нет; теперь без всякого деления все — сухопутные воины, а потому с момента упразднения судов я считаю, что все защитники, как действующие на сухопутье, должны составить гарнизон и всецело подчиниться сухопутному старшему начальнику, т. е. мне. Прошу также дать сведения о запасах продовольственных, как бывших на судах, так и в порту».

Последняя моя законная просьба о запасах и материалах была оставлена адмиралом Виреном без ответа.

Как искажена деятельность моя морскими начальниками, так же подтасованы врагами моими цифры сдавшегося гарнизона.

Откуда явилась цифра в 23 тысячи вместо тех 10 тысяч, которые, по моим словам, оставались к 19-му на позиции.

Постараюсь объяснить. В день сдачи крепости из госпиталей было выпущено несколько тысяч раненых и больных, которые пожелали вернуться в части, чтобы «идти с товарищами в плен», в чем и оказали им полное содействие врачи Субботин, Ястребцов и Бунге, стремившиеся на родину. 3000 человек из этих здоровых вновь легли в госпиталь, за исключением тех, которые за минутную вспышку бодрости поплатились жизнью.

Из остальных 20 тысяч здоровых, сдавшихся в плен, 10 тысяч (50%), по свидетельству врачей Красного Креста, было цинготных и раненых, не занимавших госпитальную койку лишь потому, что таких коек не было больше в госпиталях. Наконец. 10 тысяч последних здоровых в громадном большинстве, по свидетельству тех же врачей, нуждались в амбулаторном лечении.

19 декабря 1904 года — по показанию очевидцев — резервы в 50- 60 человек шли, опираясь на палки, ружья, поддерживая друг друга...

Что же, разве это не истощение сил гарнизона при обороне крепости, разве это люди, а не тени?..

Правды хочет общество и правды хочу я, не для личной выгоды, а для славы Артурского гарнизона, выполнившего свой долг до конца.

Что же делал комендант крепости в последние дни Артура, если даже он не пожелал лично присутствовать во время последнего боя, скрываясь на дачных местах вместе с адмиралом Виреном, если он во имя самолюбия не приехал ко мне с советом? Когда я послал парламентера, то позаботился ли он о здоровье нижних чинов, выпущенных больными из госпиталей?

Он три раза объезжал войска — правда, из рядов этих войск слышались нелестные для него отзывы: кто этот генерал, — мы его в сражении не видали, — был даже такой случай, в наивной простоте рассказанный апологетом генерала Смирнова, военным судьей, генерал-майором Костенко. Когда этот генерал объезжал полка, то его солдаты приняли за коменданта и спрашивали распоряжений, — но все это не могло помешать коменданту хоть в день сдачи быть полезным Артуру. Глядя на измученные лишениями осады, ранами и цингою лица больных героев Артура, комендант ни одним словом не приостановил наплыв больных и раненых, строившихся для подсчета японцами числа пленных. Он, который так много кричит о своем патриотизме, сияющий и веселый, радовался, что растет цифра сдавшегося гарнизона, и потирал от удовольствия руки! Что ему позор России, когда явилась возможность раздуть огонь — всему миру показать: «Вот как сдался Стессель — с целою армией». И злорадно подсчитывая число рядов, генерал Смирнов чувствовал, что настало время его торжества — торжества интриги, обмана и доноса.

Я не объезжал войска — мне было больно, безвыходно тяжело, но, если бы я знал, что злоба генерала Смирнова перешагнет и через этот предел — жизнь, здоровье войск, — я бы сам явился к палатке, где пересчитывали пленных, и выпил бы лучше чашу унижения до дна во имя спасения жизни не только нескольких тысяч, но даже одного солдата. Но генерал Смирнов, чуждый гарнизону, считавший жизнь солдат — «бегунцов и смердов», как он говорил, за ничто, бросил во имя личных счетов со мной на чашу обвинения жизнь этих героев. Бедные жертвы зависти и злобы, герои титанической борьбы, вы покоитесь на кладбищах Артура, но будет время, когда предстанем мы на суд Божий с генералом Смирновым — вы явитесь там свидетелями за меня и скажете, во имя чего потеряли вы свою жизнь.

Генерал-лейтенант Стессель

1907 год.

Крепость Бобруйск после достройки в 1825 г.

Военный губернатор Бобруйска в 1812 году генерал-майор Гавриил Алексеевич Игнатьев

Командир второго резервного корпуса генерал-лейтенант Федор Федорович Эртель