Прошло два месяца, и каково же было изумление императора, когда в конце июня русский посол Куракин вновь представил проект конвенции по Польше, и в нём опять стояла фраза: «Польское королевство никогда не будет восстановлено»! Теперь Наполеон не на шутку разгневался. Он почувствовал, что за всем этим стоит какой-то умысел, что всё это не случайно. Сомневаясь в том, что его чересчур вежливый посол сможет передать то, что он думает по поводу подобных требований, император фактически сам берёт перо и диктует своему министру иностранных дел письмо, которое Коленкур должен зачитать в Петербурге. Всё послание проникнуто раздражением, и в нём в открытую произнесено слово, которого так старательно избегали в дипломатических документах, — война.

«Чего добивается Россия подобными речами? — восклицает император. — Войны, что ли? Откуда её постоянные жалобы? К чему эти оскорбительные подозрения? Может быть, Россия хочет подготовить меня к своей измене? В тот же день, когда она заключит мир с Англией, я окажусь с ней в состоянии войны. Разве не она собрала все плоды от союза? Разве Финляндия — предмет столь долгих вожделений и столь упорной борьбы, о приобретении хотя бы частицы которой не смела даже мечтать Екатерина II, не сделалась русской губернией на всём своём обширном протяжении? Разве, без союза, Валахия и Молдавия остались бы за Россией? А мне что дал союз? …Я не хочу восстановлять Польши; я не хочу закончить свою судьбу в её бесплодных песках. Я должен жить для Франции — для её интересов, и не возьмусь за оружие ради интересов, чуждых моему народу, если только меня не вынудят к этому. Но я не хочу обесчестить себя заявлением, что Польское королевство никогда не будет восстановлено; не хочу уподобляться Божеству и делаться смешным; не хочу запятнать моей памяти, утверждая своей подписью и печатью этот акт макиавеллиевской политики; ибо сказать, что Польша никогда не будет восстановлена, значит больше, чем признать её раздел. Нет! Я не мог взять на себя обязательства поднять оружие на людей, которые мне ничего дурного не сделали, которые, напротив, хорошо служили мне и постоянно выказывали свою добрую волю и глубокую преданность. Ради их собственной выгоды, ради России, я убеждаю их быть спокойными и покорными; но я не объявлю себя их врагом; и не скажу французам: вы должны проливать вашу кровь, дабы отдать Польшу в рабство России» [16] .

Наполеон продиктовал это раздраженное письмо днём 1 июля, а вечером он отправился на большой бал, который австрийский посол князь Шварценберг давал в своём роскошном особняке. Для того чтобы все гости могли танцевать, в саду был сооружен огромный временный павильон. Он был украшен с необычайной роскошью, здесь были пышные драпировки, декорации, представлявшие собой французских и австрийских орлов, ковры и великолепные зеркала Сен-Гобенской мануфактуры, отражавшие свет тысяч свечей. Всего на празднике было около 2 тысяч гостей — вся парижская элита, дипломатический корпус, короли, королевы, княгини, принцессы… Император с молодой супругой появился на балу вечером в пятнадцать минут одиннадцатого.

В полдвенадцатого бал был в самом разгаре. Танцевали «экосез», в котором принимали участие юная императрица, королева Неаполитанская, королева Вестфальская, княгиня Боргезе, княгиня Шварценберг и сотня других молодых дам. В момент, когда веселье было в апогее, от огня свечи вспыхнула драпировка. В мгновение пламя охватило материю, и несмотря на то, что один из офицеров стремительно бросился, чтобы оторвать загоревшуюся ткань, пламя молниеносно распространилось по помещению, для окраски которого были применены красители, разведенные на спирту.

Весь огромный зал, наполненный гостями, запылал. Толпу охватила паника. Нужно сказать, что молодая императрица проявила себя достойной преемницей своих коронованных предков. Вместо того чтобы побежать из зала, она села на трон, показывая пример спокойствия, и встала с места только тогда, когда император взял её за руку и повёл из зала. Он, однако, старался двигаться неторопливыми шагами, чтобы сохранить достоинство и подать другим пример. Ему и его молодой супруге удалось выйти из пожара невредимыми.

Едва Наполеон отвёл императрицу в безопасное место, он снова вернулся туда, где бушевало пламя, чтобы принять меры для тушения пожара и спасения пострадавших. Последних оказалось очень много — около ста человек получили ожоги и ранения, не менее десяти умерли. Сестра княгини Шварценберг, думая, что её дочь осталась в зале, бросилась в огонь, чтобы её спасти. В этот момент зал обрушился, и она погибла в пламени.

Среди пострадавших был князь Куракин. Генерал Лежён, тогда молодой офицер, рассказывает: «Одного из первых, кого я мог вытащить, был несчастный князь Куракин, посол России. Он был в ужасном состоянии. Кожа на кисти его руки была ободрана и залита кровью… Под его телом лежало несколько наполовину обожжённых дам, которых мы вытащили с большим трудом из пламени. Шпаги мужчин цеплялись за одежду и мешали нам высвободить пострадавших. Со всех сторон раздавались крики боли и отчаяния. Матери звали своих дочерей, мужья своих жён» [17] .

Трагедия, произошедшая на балу Шварценберга, вызвала много пересудов в Париже. Все вспоминали, что на бракосочетании другого монарха, Людовика XVI, с австрийской принцессой Марией-Антуанеттой во время фейерверка произошёл взрыв, который унёс жизни более ста человек. Известно, какая участь постигла короля и королеву. Смутные предчувствия чего-то недоброго возникли почти у всех, кто был современником этого события.

Наполеон был суеверен, и драма бала 1 июля засела у него в мозгу. Позже, когда в ходе войны в России ему доложат, что австрийский корпус Шварценберга, сражавшийся на стороне французов, разгромлен, а сам Шварценберг погиб (обе эти новости были ложными), император воскликнет: «Значит, точно, это он был дурным предзнаменованием!»

Всё это, конечно, суеверия, но что-то в них, наверное, было. 10 июля 1810 г. Наполеон отдал первый приказ, который можно рассматривать как хотя и очень отдалённую, но, тем не менее, подготовку войны. Из замка Рамбуйе он написал военному министру: «Я желаю, чтобы Вы секретно собрали информацию о состоянии дел с оружием в герцогстве Варшавском… Моим желанием является иметь в этой стране большое количество оружия, чтобы в случае необходимости вооружить население» [18] .