— Без условий.

Его темные глаза недоверчиво и пытливо устремились на отца.

— Одно условие есть! — сказал, улыбаясь, дяденька Нектарий.

— Какое?

— Провести с нами этот вечер… Да ты весь дрожишь от холода! Сядь ближе к камину.

И он не успел опомниться, как дяденька Нектарий увлек его к камину, расшевелил жар и подкинул дров.

— Ты очень озяб?

— Да.

— Чаю бы поскорее!

— Ах, чаю! Чаю! Чаю! — зажужжали тетеньки и сестрицы.

Мамаша поднялась с кресла. Дяденька Нектарий поспешил к ней, как бы ожидая, что она упадет, поддержал ее, что-то шепнул ей и, возвратившись к камину, сказал вполголоса:

— Твоя бедная мать так взволнована, что совершенно теряется. Это слабость, конечно, но ты прости ей эту слабость!

Затейник — мы так и будем называть его — ничего не ответил и хотел встать.

— Куда же ты? — спросил дядя Нектарий.

— Я бы желал бумаги…

— Отец сейчас принесет тебе их… Но ты ведь исполнишь условие?

— К чему это условие? Мне кажется, оно тягостно для обеих сторон…

— Для меня первого не только оно не тягостно, но как нельзя более желательно! Неужто ты думаешь, что во мне уж не осталось ничего живого, что я не могу ни на что живое откликнуться? Ты ошибаешься!

Он произнес последние слова, понизив голос, и глаза его эффектно сверкнули при свете камина.

Затейник ничего не ответил, но и молчанье его было красноречиво для дяденьки Нектария.

— Ты не веришь мне? — продолжал он. — Я на тебя не сетую. Это очень естественно. Но помни умную русскую пословицу: чужая душа — темный лес, и помни, что в этом лесу нежданно могут расцвести небывалые тут растения.

Они незаметно очутились вдвоем. Мамаша, которую так кстати поддержал дяденька Нектарий, увела в столовую тетенек и сестриц, потом пришла за бабушкой, а бабушка через несколько минут пришла и увела дедушку. Папаша ушел, вероятно, за бумагами, а дяденька Помпей за папашей.

— У меня нет юношеской предприимчивости, — продолжал дяденька Нектарий, — нет юношеского увлечения, которое — согласись — нередко портит все, что гениально задумано, но я еще не совсем умер! Здесь еще есть кое-что!

И он дотронулся до своего левого бока.

Затейник не шелохнулся, точно он знал, что на этом месте левого бока находится карман, где лежит только что полученная расписка в выгодно помещенных тысячах, а около этого кармана ровно бьется спокойное сердце.

— А знаешь ли, что ты и тебе подобные, желая достичь добра и правды, только заграждаете к ним путь? Да! Вместо того, чтобы идти осторожно, а главное, запастись наперед всем необходимым для пути, вы кидаетесь стремглав и только разбиваете себе головы! И разбиваете без всякой пользы! Ты хочешь, чтобы человечество благоденствовало? Да? Но что же ты можешь для него сделать из этой грязной, смрадной конуры, где ты голодаешь и мерзнешь? Что?

В грязной, смрадной конуре, где он голодал и мерз, этот вопрос нередко являлся в гости. Дяденька Нектарий попал на больное место, и оно так мучительно заныло, что у него невольно вырвался тот самый ответ, который вырывался в минуты одинокого скорбного раздумья:

— Я сделаю, что могу! Что я могу, то будет сделано!

— Но ты можешь сделать неизмеримо больше, если ты возьмешься за дело иначе! Да взгляни же, наконец, мне прямо в глаза и пойми, что я не враг, а друг, не противник, а союзник!

Бедный затейник до того был погружен в нелепую мысль осчастливить человечество добром и правдою, до того отдался этой мысли, что ему казались возможными всякие превращенья и преображенья, когда дело касалось этого пункта его помешательства.

Алчному скупцу представляется, что всякий зарится на его золото, страстно влюбленный убежден, что всякий готов млеть перед предметом его любви, а для бедного затейника затея его была дороже, чем скупцу золото, милее, чем влюбленному его предмет, и он твердо верил, что стоило только эту затею понять, чтобы предаться ей душой и телом, делом и помышлением на всю жизнь.

Он посмотрел, как того требовалось, прямо в глаза дяденьки Нектария. Глаза эти горели благородным пламенем.

— Я прозрел! — проговорил дяденька Нектарий. — Я прозрел!

— Так зачем же вы до сих пор?.. Чего ж вы ждете?

И у затейника полилась пламенная речь…

Эта речь, пожалуй, показалась бы смешна на бумаге, хотя когда он говорил, то он дрожал с головы до ног был бледен, как платок, не замечал слез, которые катились у него по щекам; она, пожалуй, показалась бы и длинна, как ни к чему не ведущая проповедь, а потому всего удобнее будет передать здесь только ее сущность- сущность, которую как нельзя яснее выражает известный, приводимый в святом евангелии, ответ спасителя мира добродетельному человеку: поди, раздай все твое имущество нищим и иди за мной! Иначе: отрешись от всех земных благ и всецело отдайся делу водворения правды и добра на земле.

Дяденька Нектарий слушал его с подобающим видом страстного участия, пока у него захватило дыханье, и он, откидывая дрожащею рукою прильнувшие ко лбу волосы, снова обратился с пламенным вопросом:

— Чего ж вы ждете?

— Меня терзают разные сомненья! — проговорил дяденька Нектарий.

— Сомненья? Какие сомненья?

— Помоги мне их разрешить…

— Какие сомненья? Разве могут быть сомненья?

— Ты не отрицаешь, что рядом с людьми, достойными твоего самоотречения, найдется много таких, которые могут приносить только вред и замешательство, которые ищут только одного — как поживиться на счет ближнего?